заботы. К тому же на камне были начертаны такие руны, которые и прочтёт, и поймёт не каждый: эти символы и знаки отличались от гномьих, и явно не гном их царапал; не их это язык, чуждое им всем наречие.
Благополучно добравшись до своего селения, Олвин нашёл свою сестру в компании с Иддир — юная гномка сидела в беседке и внимательно рассматривала какие-то древние свитки, и дракониха также их читала, наклонив свою морду поближе, ибо зрение её, в отличие от обоняния, было не столь острым.
— Я так и знал, что это ты! — Обратился Олвин к Иддир, поприветствовав её. — Я видел, как ты пролетала мимо, в вышине.
— О да, — Ответствовала та, продолжая чтение записей.
— Не спишь? — Спросил гном свою сестру. — Не поздно ли?
— Тебя же жду; где ходишь? — Обернулась гномка. — Нашёл? Принёс?
Олвин утвердительно кивнул, отринув с плеч долой поклажу и прислонив её к колонне беседки.
— Да осторожней! — Пожурила сестра. — Это не дрова, не камни.
Гном развязал мешок, и все стали ждать — особенно Иддир: она была очень любознательной.
Постепенно мешок ожил, пришёл в движение. Внутри него сначала кто-то засопел, и вот: наружу показалась мордочка, а потом и само существо — очень мохнатое, лохматое, но скорее просто пушистое и весьма забавное. Завидев хозяйку, оно тут же юркнуло к ней на колени: всякого другого эта белка уже давно бы искусала и исцарапала, больно погрызла и покоцала — таков уж её бесячий характер; однако, с Юнни у неё была взаимная привязанность, и сбегала белка не просто так — на то имелись веские причины.
— Кто это? — Подивился Олвин. — Крыска, не крыска… Что за зверёк?
— Всё тебе надо знать! — Улыбнулась его сестрица. — Это мой новый друг; его следует холить и лелеять. А ты взял его и обидел!
— Я — обидел?! — Подавился смехом гном. — Во-первых, я эту зверушку ловил по всем закоулкам и еле отыскал; во-вторых, оно, такое вот растакое, отдавило мне все плечи! Раньше ты мне её не показывала… — С укором добавил он.
— Раньше нужды не было, да и не до белок тебе, насколько мне известно — с твоими-то подземными заботами.
— А как ты с этой белкой познакомилась?
— Да недавно; может, недели две. Смотрю: сидит себе на дереве такая вся распушистая. Я ещё удивилась про себя, отчего она не впала в зимнюю спячку. Я приманила её кедровыми орехами, что ты привёз из Шеллфолда, и теперь она живёт со мной.
— Большая она, для белки-то! — Заметил Олвин. — С хорошую собаку.
— Да просто огромная! — Согласилась Юнни.
— То-то я её еле доволок, точно кабана на себе нёс; было бы чему удивляться.
— Я вообще-то ещё здесь, — Напомнила Иддир, ревнуя, ибо почувствовала себя всего лишь частью ландшафта. — Лучше расскажи Олвину про вчерашнего странного гостя.
— Что за гость? — Нахмурил свои густые брови бравый гном.
— Я сама лишь половину услышала; а из той половины лишь половину поняла. — Вздохнула дракониха, вся в предвкушении долгого рассказа — она любила интересные истории.
— Тогда не будем мёрзнуть, а пройдём в мою таверну, что в двух шагах от нашей беседки.
Все трое проследовали в таверну; Олвин и Юнни — на ногах, Иддир — на лапах.
— Итак? — Продолжил вопрошать гном со свойственной ему настойчивостью, упрямством, упорством и упёртостью.
— Этот тип чужд нам и по духу, и по плоти, — Заговорила хозяюшка, присаживаясь. — До крайности он мерзким показался, ведь вёл себя он вызывающе весьма. Я молчала, видя, как поганит он обеденный наш стол, марая на нём скатерть дорожной обувью своей. Однако нестерпимо стало, как обхватил он талию мою, и двинула ему я что есть мочи за такую дикость. Передёрнуло меня в тот миг от гнева, ибо, хоть не видела лица его, не разглядела, но всё же сразу вспомнилось, как маленькой ещё похитили меня в Лихие годы, перебив родню, и ходила я в колодках, превозмогая боль всю и усталость; когда морили голодом и холодом её людишки гадкие и чёрные; когда недоедала и недосыпала она, терпя все муки и страданья, лишённая всех благ; когда чёрным было небо над моей главою, и изодранными в кровь были мои стопы; когда меня, ребёнка пола женского, работать заставляли, ведь гномы наиболее выносливы из всех рас, что есть на свете; когда кидали мне огрызки да чёрствые по виду и по вкусу сухари, точно дворовой собаке — но и к собакам относятся лучше в разы…
— И мои родители куда-то делись. — Сказала самой себе Иддир, ни к кому не обращаясь. — Как вылупилась из яйца в гроте, так и живу… Нам было тогда по шесть; и шесть же хоть не лет, но долгих месяцев мытарств и скитаний, но куда б я не казала, и где б ни пролетала, не могла я отыскать тебя.
— Равно как и я. — Сурово добавил Олвин, до этого хранивший глубокое молчание. — И это очень странно, ведь и я, со стороны своей, все горы перерыл, как если бы я — подземельный крот. Мальчишкой вплавь по речке, и в лес — во все глаза… Уж не помню: как же ты спаслась? Упоминала, но запамятовал я.
— Вырвалась однажды, мучительно все путы изорвав зубами. Тогда и проявился тот мой дар, с рождения которым я владею — а именно магия да рунное же ремесло: я наслала на обидчиков пусть временное, но заклятье, и освободилась вот из плена. Ларуал, на моё счастье, помогла развить всё это дальше. Но не говорите никому, а то и так все косятся и ведьмою меня считают! Пусть для всех я буду просто владетельницей таверны, и не сверх того.
— Как мы были тогда рады встрече! Правда, Олвин? — Спросила Иддир, подмигивая гному.
— Ты думаешь, что этот тип — из того тёмного племени? Из чёрных людей? Но прошло уж двадцать лет: гномы вышвырнули их из этих мест навеки. И хвала богам, никаких сражений не предвидится — хотя, право же, я б не отказался биться даже с великаном, как Сигрун Победитель, что Еттина свалил; об усекновении главы последнего ходят целые мифы да легенды!
— Это не люди; это нелюди. — Замотала мордой Иддир. — Ни гномов, ни драконов они не любят. И с эльфами не водятся. Они — нежить, а нежить никогда нельзя убить до конца, ибо над ними Тот, кто призывает…
— Что? — Переспросил Олвин, непонимающе мигая.
— Ужель ты думаешь, что просто так сидела я в беседке, свиток за свитком перебирая? — Подтвердила Юнни. — Я не успокоюсь, пока
