Ганц кивнул.
Вот это коротенькое «мамой» сказало ему больше, чем многостраничные тома.
Мама.
Не мать, не матушка, не маменька, не родительница — мама.
Майкел искренне любил свою мать. И в этом не лгал. Ах, слова. Великие предатели своих хозяев!
— Поговорили мы тогда. Долго разговаривали. И решили... отец уж не в том возрасте, чтобы любовным утехам предаваться сутки напролет. Решили в охотничий домик уехать. Отец с супругой, ну и я сопровождать их буду. Привыкнуть, общий язык найти....
— А ваш отец не боялся, что вы его... слишком хорошо найдете?
Майкел даже фыркнул.
— Какая разница? Все бы в семье и осталось. А и ребенок случись — родная кровь.
— Интересный подход.
— Чего тут интересного? — окончательно отбросил всю вежливость мужчина. — Понятно же! Отец принцессу не любил, это для усиления рода. Надо бы на козе жениться — и козу бы в храм повел! В этом она память матушки не оскорбляла. А что мне тяжко — так то моя беда, а не семьи. Понимать надо!
— Тоже понятно, — согласился Ганц. — Вы уехали.
— Антонель должен был приехать через десять дней. С семьей. Стуан последним, у него какие-то дела были.... Очередная девка, наверное.
— Ваш брат ходок?
— Не то слово. Стуан от баб голову теряет, — окончательно разоткровенничался Майкел. — Кто ему штаны развязывает, тот и кошелек вытянет, и все остальное получит...
Ганц смотрел и слушал очень внимательно. Но пока вранья не чувствовал.
Наверное, Стоунбаг способствует.
Замечательное место, в котором из века в век откровенничали люди. Вот и сейчас... откровенничают. Очень оно помогает. Словно сами камни здесь пропитаны искренностью...
— Итак, вы приехали.
. — Принцесса не в восторге была. Оно и понятно — отец.
— Если бы на ней женились вы, было бы лучше. Наверняка.
— Чтобы я? Ну — нет! — Майкел мотал головой совершенно искренне, хоть та и болела нещадно.
— Ее высочество Джолиэтт — красавица.
Майкел покачал головой снова.
— Нет. Лучше уж гадюку в жены...
— Даже так?
— Да вы слушайте, как там все было. Мы приехали, и у отца вторая брачная ночь случилась. А я к себе Ликсу позвал. Хорошая девочка, добрая.... Мы тут приладились. И чем Мальдоная не шутит...
Майкел ненадолго замолчал, словно представлял те события. Снова переживал их, видел перед глазами.
— В ту ночь гроза собиралась. Прислугу мы с вечера отпустили, отец не любит, когда ему мешают. В домике у ворот двое слуг, но это далеко, там их не видно, не слышно... и им ничего не слышно.
— А понадобись что?
— Там колокольчик есть, шнур протянут. Позвонить — слуги сразу прибегут, а пока не зовут, пусть у себя сидят. Отец публичности не любил.
— Так...
— Ликса со мной, ее высочество с отцом.
— Так....
— Я Ликсе привез ночную рубашку и пеньюар.
— Что!? — не удержал возгласа Ганц.
— Ну да. Она же не первый раз со мной была. И разговорились мы как-то... девочка она была неглупая. Честно призналась, что себя для мужа бы сберегла, а только семья... я ей денег тогда дал. Достаточно...
— Семья ее сейчас не бедствует.
— Знаю. Как-то слово за слово... родителей своих она любила без памяти. На все ради семьи шла....
А ты любил свою мать.
И понял, что есть нечто общее между тобой и деревенской девчонкой. Да, и такое бывает.
— Дикса как-то упомянула, что ей бы хотелось красивое белье. По-настоящему красивое... у кого платье, у кого украшения, а у нее, вот, было в мечтах именно такое. В деревне оно — что? Рубаха? А в городе все иначе. И я привез ей пеньюар из тех, что у куртизанок... мне это показалось забавным. Белый такой, весь... — Майкел показал руками нечто пышное. — Очень... провокационный.
Ганц кивнул со знанием дела.
Лилиан Иртон кое-что дарила на дни рождения его супруге. И он представлял, как это может спровоцировать. Ох как представлял!
— А потом?
— Потом мне захотелось пить. А вино мы уже все... Дикса решила сбегать на кухню. Не мне же идти было...
Тоже верно.
— Но если бы отец ее в таком виде заметил.... Мы дурачились, как дети, — лицо Майкела исказила гримаса боли. — Я выглянул за дверь, на мне и тряпки не было. Дикса выглянула... и побежала по коридору, босиком, чтобы не слышно было.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ваши пок&г были у лестницы?
— Нет. У лестницы были покои отца. Там домик небольшой... вот.
-И?
— Диксе чуть до лестницы оставалось. И тут открылась дверь отцовских покоев.
Майкел опять замолчал.
А как это — передать словами?
Смесь веселья и азарта, которые владеют тобой?
. Желание вина — и желание девушки.
И улыбка в ее глазах, и светлые волосы на плечах, и белое облачко пеньюара, и бег по коридору, почти полет...
И внезапно распахнувшуюся дверь.
— Джолиэтт стояла в дверях. И лицо у нее было... страшное.
— Чем?
— Она смотрела так... не объяснить. Не описать. Как смерть увидела в глаза.
— Даже так?
— У нас на стенах оружие висело. Охотничий же домик. Прежде, чем я успел хоть слово сказать...
Ликса обернулась на шум.
Широко открытые голубые глаза, светлые волосы, улыбка — простите. Я не хотела шуметь... я виновата.
И бешеная, безумная злоба, исказившая лицо Джолиэтт.
И — кинжал.
— Она его рванула со стены — я потом смотрел. Там кованые крюки вылетели. Кованые!
-И?
— И ударила. Мы даже сказать не успели ничего. Даже вздохнуть. А в груди у Диксы уже кинжал. И та оседает, запрокидывается... я сразу понял — насмерть.
Ганц кивнул.
Нечто такое он и подозревал.
— А потом что?
— Отец вылетел. Увидел все это... ему чуть дурно не стало. Я блевал, он кое-как удержался, но решать дело требовалось срочно.
— Та-ак...
— А что нам было делать? Ликсу не вернешь, а если это обнародовать — нас растоптали бы в единый миг!
Действительно. Что тут было делать?
— Сказать его величеству.
— И мне бы поверили? Нам?
-Хм....
Ричард мог бы поверить. А Эдоард?
Ой ли...
Не говоря уж о том, что Эдоарду было плохо. Что он болел. Что такое известие могло его добить, а смерть короля на твоей совести... тут не о влиянии надо уже говорить. Жизни бы сохранить.
Ричард такое не простил бы.
Никогда.
— И какую тень это бросило бы на нашу семью?
— Тоже верно.
То ли он украл, то ли у него украли, но история там точно была. И поди, отмойся! Бесполезно. Ганц это понимал, понимал это и Майкел, и вот это понимание — не сочувствие, нет, жалеть своего собеседника Ганц и не думал, а именно сопереживание, делало его разговорчивее. Хоть кому бы рассказать.
И вместе с этой невольной исповедью падал, медленно падал с души громадный и тяжелый камень. Майкел ведь никому... даже на исповеди... вообще никому. Слишком страшной была эта тайна. Слишком опасной.
Кто-то может жить с камнем на душе, еще и дом из камней построит. А для кого-то это слишком тяжкая
ноша. Майкела она почти раздавила. А сейчас ему становилось легче.
— Вы понимаете.
— Да. Не говорю, что одобряю, но... возможно, я поступил бы так же.
И виконт медленно кивнул.
— Мне было очень плохо. Но иного выхода мы тогда не нашли.
— Крови много было?
— Почти что не было, считай. Так, пара капель. Если нож не вынимать, а я и не вынимал. Не смог. Его с такой силой вонзили... это как безумие было.
— А что потом было с ее высочеством? Она ударила — и?
— Упала сама. Лежала, как мертвая, едва дышала. Мы с отцом чуть с ума не сошли — ладно еще один труп, но принцессу так не спрячешь... оклемалась. Но только на следующий день. Мы ее в кровать перетащили. И... занялись Ликсой.
— Тело вы прятали.
-Я.
Майкел помнил, как заворачивал Ликсу в ковер. Как вез к оврагу.
И — плакал.
