Для атаки составлено два отряда: один под начальством генерала Соймонова, другой под начальством генерала Павлова. Соймонов должен был двинуться из Севастополя прямо в лицо англичанам, а Павлов, спустившись с Инкерманских высот, ударить в правый их бок. У Соймонова было 29 батальонов, одна казачья сотня и 38 орудий, всего числом 18 929 человек; в отряде Павлова – 20 с половиной батальонов и 96 орудий, всего 15 806 человек. Для лучшего успеха действий оба отряда должны были соединиться между собой, и тогда общее начальство над ними поручено было командиру 4-го корпуса генералу Данненбергу.
Войска, назначенные для атаки, стали собираться еще с 20 октября. Некоторые полки были выведены для этого из Севастополя и отправлены частью на Федюхины, частью на Инкерманские высоты. Федюхины высоты находились ближе к неприятелю; позади их и несколько правее лежат высоты Инкермана. Между высотами пролегает Инкерманская долина, орошаемая Черной речкой, впадающей в Севастопольскую бухту. Еще дальше за высотами виднелся дымящийся Севастополь, налево – горы, а направо – часть беспредельного моря.
Собиравшиеся на Федюхиных высотах полки видели перед собой ту местность, которая несколько дней назад оглашалась победным кликом отряда генерала Липранди. Они видели еще следы отступления неприятеля: изломанное оружие, разрушенные неприятельские укрепления, испорченные орудия, остатки подбитых колес, лафетов и других военных принадлежностей. В самом воздухе не исчезли еще следы недавнего столкновения двух врагов – в нем слышался и переносился с одного места на другое тот особенный запах, который долго держится на полях битв, – запах крови.
Смотря на все это, войска приобретали уверенность, что и предстоящее столкновение с врагом будет так же удачно для русского оружия. Весело подходили они к назначенным местам, весело располагались на бивуаке, хотя канун битвы не представлял ничего привлекательного. С самого раннего утра 23 октября шел холодный дождь, насквозь пронизывавший ветхие солдатские шинели. Солдаты не горевали об этом. Приходя на бивуак, они устраивали себе помещения: таскали хворост, ветви, листья и, вырыв яму, мастерили шалаш для нескольких человек, где, разложив огонь, обогревались и обсушивались. На гладком и пустынном месте образовалось нечто вроде цыганского табора, ряды землянок и шалашей, разбросанных без всякого порядка по разным направлениям. Здесь солдат-балагур рассказывал сказку, и окружающие его слушатели простодушно хохотали, хотя в рассказе не было ничего особенно смешного. Там и тут виднелись кучки, собравшиеся вокруг самодельщины-свирели или доморощенного кларнета. Во всех концах слышались песни с присвистом и с подыгрыванием самоучки-музыканта. В промежутках между шалашами сновали солдаты в самых разнообразных костюмах: одни в рубахах, другие в шинелях внакидку или в рукава. Они, видимо, сторонились только от шалашей, возле которых подогревались чайники и стояли погребцы с вынутыми принадлежностями для закуски, состоявшей из солдатских сухарей, лука и селедки. То были землянки «ротного» или «батальонного», около которых копошились денщики, приготовлявшие незатейливую закуску. Проходившие мимо солдаты осыпали вполголоса денщиков остротами, на которые те отвечали громкой и крупной бранью. В задней линии бивуака видны были ряды солдат, игравших в карты. Как парные часовые, усевшись на земле и поджав под себя ноги, они усердно играли в носики. Хлопанье по носам, сопровождаемое счетом раз-два и смехом окружающих, разносилось по бивуаку. Шум и говор, песни и смех смешивались с гулом отдаленных выстрелов в Севастополе, глухо замиравшим в окрестных горах.
На правом фланге бивуака послышалось громкое и продолжительное «Ура!». Вдали показалась огромная толпа солдат, продвигавшихся вдоль фронта. Крики их становились сильнее, летевшие кверху шапки видны были яснее. Посреди этой толпы двигалась коляска, а в ней два царских сына, присланные отцом разделить с войсками боевые труды, опасности и лишения. Великие князья, Николай и Михаил Николаевичи, объезжали войска накануне битвы.
– Драться будем, ребята! – говорили великие князья.
– Рады стараться… готовы умереть! – слышались повсюду крики.
– Государь Император кланяться приказал вам, ребята, – говорили князья.
– Ура! Ура! – бороздило воздух в ответ на эти слова.
Конечно, если бы к этим самым войскам пришло еще несколько полков на помощь, то пришедшие не произвели бы между ними такого восторга и не вселили бы той уверенности в солдатах, какую вселило присутствие посреди их великих князей.
Усилившийся к ночи дождь против воли загнал всех под плохие крыши землянок, и бивуак мало-помалу успокоился. Изредка слышался отдаленный звук выстрелов в Севастополе. Часу в первом ночи выстрелы становились чаще и чаще, и вдруг среди непроницаемого мрака укрепления Севастополя осветились блеском выстрелов из нескольких сот орудий. Бомбы и ядра посыпались в неприятельский лагерь и вызвали со стороны осадных батарей столь же усиленное действие артиллерии. Вслед за тем засвистали пули и сделана была небольшая вылазка из города – потом все утихло.
Около двух часов ночи между бивуаками пробирались скачущие жандармы и казаки, отыскивавшие землянки полковых командиров. Разбуженные полковые командиры потребовали фельдфебелей, приказали готовить в ротах поскорее обед и быть готовыми к выступлению. На бивуаке все зашевелилось. Солдаты с заспанными глазами тащились к ротному котлу, где раздавались винные и говяжьи порции. Поднялся шум и спор: одному казался мал кусок, другой был недоволен, что ему попалась кость. Капральный ефрейтор мирил обоих.
– Ну что ж, что кость тебе попалась, – говорил он, – смотри, брат, кабы и этого-то в брюхе не ощупал француз штыком…
– В ружье! – послышались команды полковых командиров, и все споры прекратились.
Неприветливо было утро в день Инкерманского сражения. Дождь шел по-прежнему; глинистая почва окрестностей Севастополя распустилась и покрыла все дороги непроходимой грязью. Было еще совершенно темно, когда войска наши двинулись с бивуака. Тихо подвигались они вперед, не было слышно ни говора, ни шума. Всякий думал свою думу – думу крепкую, и, конечно, не один чувствовал, что наступающее утро будет последним в его жизни.
Англичане, не подозревая никакой опасности, спокойно спали в лагере. Промокшие от дождя и продрогшие от пронзительного холодного ветра, измученные передовые посты их дремали от усталости, не обращая особенного внимания на то, что делалось в нашем лагере. Хотя они и слышали отдаленный шум и скрип колес, но не придавали ему никакого значения.
Около четырех часов утра в Севастополе раздался звук церковного колокола, но и он не пробудил особенного внимания неприятеля. День 24 октября был воскресный, и англичане приняли его за обыкновенный призыв к ранней обедне.
Рано утром английский генерал Кодрингтон выехал из лагеря для осмотра своих аванпостов. Объехав их, он собирался уже возвратиться домой, как в это время послышались выстрелы по направлению от Севастополя. Вслед за тем к нему прибежало несколько часовых с объявлением, что русские наступают. Генерал поскакал в лагерь, где поднялась всеобщая тревога. Англичане становились в ружье и двигались по тому направлению, откуда были слышны выстрелы – колонны генерала Соймонова.
Собравшись у второго бастиона, отряд генерала Соймонова выступил за полчаса до рассвета.
Густой туман и серые шинели наших солдат скрывали их долгое время от взоров англичан. Под прикрытием цепи 6-го стрелкового батальона шли два полка, Томский и Колыванский, а в середине между ними продвигались 22 батарейных орудия. Подойдя на близкий ружейный выстрел, наши полки открыли огонь, и перестрелка завязалась.
В то время, когда послышались первые выстрелы, в английском лагере все было тихо, спокойно, и солдаты приготовлялись развести огни, чтобы обсушиться после проливного дождя. Посреди лагеря внезапно раздался крик: «Русские идут!» – и поднялась всеобщая суматоха. В лагере ударили тревогу. Все суетились, но никто не мог понять, откуда грозит опасность. Кругом слышались выстрелы: спереди – колонны генерала Соймонова, справа – колонны Павлова, слева – извергали дым и пламя укрепления Севастополя, даже с тылу слышны были выстрелы русских войск, стоявших у Чоргуна. Густой дым и туман, не позволявшие видеть в нескольких шагах, препятствовали обозрению. Англичанам приходилось гадать, откуда угрожает наибольшая опасность, или быть готовыми к отражению со всех сторон.
Среди всеобщего замешательства в неприятельском лагере войска отряда Соймонова быстро взбирались на высоты. Там они увидели два неприятельских укрепления, за которыми собирались английские войска. Батальоны Томского и Колыванского полков, поддержанные частью Екатеринбургского, стремительно атаковали англичан, опрокинули их и овладели правым небольшим укреплением, бывшим впереди английского лагеря. В это же самое время Екатеринбургский полк, обойдя своих товарищей справа, взял с боя часть неприятельского лагеря, причем заклепал четыре орудия. Натиск наших войск был так силен, что союзные главнокомандующие, не надеясь устоять против напора русских, отправили приказание своим кораблям развести пары и приготовиться к принятию войск. Союзники решились в случае потери сражения сесть на суда и оставить берега Крыма, но скоро, заметив, что против них направлено только три русских полка, англичане двинули против них почти все свои силы.