Пренебрежение чемпионатом страны, который во все времена является воздухом и почвой футбола, опытом бывалых людей, предостерегавших молодых тренеров от заблуждений, чисто человеческими контактами с футболистами, наконец, и деловыми связями с прессой – все это подорвало силы команды. Когда она выбывала сначала из розыгрыша Кубка европейских чемпионов, уступив французскому «Сент-Этьенну», потом, как сборная, из чемпионата Европы, проиграв команде Чехословакии, затем из розыгрыша Кубка СССР, обыгранная «Днепром», – каждый раз делалась хорошая мина и сообщалось, что главная задача сезона – олимпийский турнир, а эти, прошедшие матчи – проходные, менее значительные.
На турнире в Монреале лишь три команды – сборные ГДР, Польши и СССР – могли серьезно рассматриваться претендентами на победу. Я верю своему ощущению, что киевское «Динамо» сезона 1975 года непременно выиграло бы Олимпиаду. Но посредственная, тяжеловатая и, как следствие этого, неудачливая игра в 1976 году стала для команды характерной, и нечему было удивляться, когда она в облике олимпийской сборной, неуклюже ведя себя на поле, оказалась побежденной сборной ГДР. Замечу, что и эту сборную мы видывали в лучшем виде, скажем, в 1974 году, на чемпионате мира, как, впрочем, и сборную Польши, второго призера Олимпиады.
Совершенно ясно, что команда, сохранившая состав, где немало больших мастеров, оставшаяся, по сути дела, у нас сильнейшей, сдала так резко не из-за какогото футбольного, игрового кризиса. Она пала жертвой самонадеянности и просчетов своих молодых тренеров. Одним словом, в 1976 году киевское «Динамо» выступало уже не как клуб, а как сборная, согласно старым рецептам ее подготовки, которые давно полагалось бы сдать в архив. И провалилась.
Вполне возможен вопрос: «А что было бы, если в семьдесят шестом году киевское «Динамо» вело себя как в семьдесят пятом, участвуя в чемпионате страны? Может быть, ему опять сопутствовал бы полный успех?» Ответ на это предположение, разумеется, может быть дан тоже лишь в предположительной форме.
Я думаю, что повторение не состоялось бы. Каким бы могучим ни был клуб, на его плечи нельзя взвалить решительно все турниры, проводимые в мире, в Европе, в стране. Клуб, как показывает опыт, обычно в той или иной мере подвержен спадам. А сборную все стараются (и имеют на это возможности) предохранить от кризисных ситуаций. В конце концов, мысль о слиянии клуба со сборной родилась не от хорошей жизни, а потому, что мы в последние годы имели всего-навсего один сильный клуб. Положение это нельзя признать нормальным, пожалуй, нигде в мире не сыщешь подобной расстановки сил. Нет никаких сомнений, что если бы вровень с киевским «Динамо» стояли еще два-три наших клуба, то никому и в голову не пришло бы передоверить судьбу сборной одному из них.
Так что нет нужды эксперименту 1975-1976 годов придавать некий теоретический смысл. Это были срочные поиски выхода из беды. Поиски, давшие эффект на короткое время. И то, что после Олимпиады в Монреале решили вернуться к обычной системе формирования сборной, вполне естественно.
РАЗНОЕ И ОБЩЕЕ
Был в ноябре 1971 года матч сборных Испании и СССР в Севилье. Матч чемпионата Европы, тот, где наши устояли -0:0, где блеснул вратарь Рудаков. Но речь пойдет не об игре.
Обычно, когда прилетаешь куда-нибудь за тридевять земель ради одного матча, то на трибуну забираешься за час до начала: ты весь во власти того единственного дела, в котором обязан принять участие, ты себе не принадлежишь, тебя гложет беспокойство, не дай бог опоздать, лучше уж скоротать часок в одиночестве, но зато с ручательством… Так же было тогда в Севилье. И я был вознагражден.
Публика заполнила все ярусы задолго до начала. И ее развлекали. Сначала по зеленому полю маршировал детский оркестр, словно взятый напрокат из «Пиковой дамы». Что он играл, публику не слишком интересовало, она умилялась серьезности крохотных трубачей и барабанщиков и по-отцовски аплодировала каждому их шажку. Потом у тех и других ворот появились странноватые люди с мячами. По неведению я принял их в первую минуту за запасных игроков испанской команды, вышедших размяться, «постучать». Но зрители както уж очень дружно потешались, и пришлось присмотреться. Ба, да это клоунада! Не знаю уж, пародировали они футбол или просто дурака валяли без всякого умысла, но их «неудачи» были смешны, потому что напоминали нам то, что мы видим в игре. Потом внимание публики переключилось на самодеятельные иллюминированные транспаранты (дело было поздним вечером), вспыхивавшие то там, то здесь. Потом обежали поле, размахивая руками и подпрыгивая, юнцы, одетые в рубашки своей команды, все с двенадцатыми номерами на спинах. У испанской сборной нет этого номера, он навечно отдан болельщику – неизменному, верному запасному игроку.
Целое представление! Должен сознаться, что и матч, несмотря на все свое великое значение, после этого казался частью представления.
Странное дело, но и игра испанцев, когда я потом стал ее перебирать в памяти, привиделась мне ярмарочной. В ней чувствовалось желание понравиться публике, угодить ей, добиться громогласного отклика. Какие-то, видимо, уже давным-давно привычные и для зрителей и для игроков лишние коленца, замирания в выигрышных молодецких позах, мелодраматические жесты для поддержания связи с трибунами. Мне трудно судить, помогают эти вкрапления испанским футболистам или мешают, но в их исполнении они естественны, как и все то представление, которое мне удалось увидеть на стадионе в Севилье.
Октябрь 1972 года, матч чемпионата мира Ирландия – СССР. Наши тогда после проигрыша в Париже приналегли и победили 2:1.
Продутый ветрами, зеленый и каменистый, с соленой морской слезой край. Стадион старенький, с прямоугольными деревянными трибунами, которые словно бы подкатили на колесиках поближе к полю, скамьи черные, набрякшие дождями и туманами.
Это мирок древнего провинциального футбола, какой-то заповедник. Стадиону «Лэнсдаун роад» – сто лет. Здесь наряду с футболом играют и в регби. Раздевалка – деревянный домик возле углового флага, такие у нас бывают в дачных местностях, их называют «павильонами». Для дирекции другой домик, такого же размера, но кирпичный. Возле двери чугунная мемориальная доска, на которой фамилии членов клуба, погибших в первую мировую войну. Стадион зажат зданиями. Под одной из трибун проходит линия городской электрички, и толпа болельщиков терпеливо ждет, когда поднимут шлагбаум.
Нет не только ставшего привычным электрического табло, но и деревянной таблички, где бы фиксировался счет. Поле не огорожено, оно беззащитно, и мальчишки, крадучись, берут его в кольцо, ожидая подходящего момента, чтобы вырваться на зеленый простор. Мимо судьи безмятежно трусит собачонка, он изумленно оглядывается, но не решается с ней связываться, боясь попасть в смешное положение. На траву с трибун летят белые ленты серпантина, и футболисты между делом подбирают их и выкидывают за линию. Футболистов, как только они выходят из раздевалки, окружает толпа, и любой может похлопать их по любым частям тела. Признаться, в наше время все это выглядело странно, если не дико, тем более что шел матч чемпионата мира.
Обстановка простецкая, проще быть не может. Легко представить, как изумились бы дублинцы испанской интермедии с клоунами, как скорее всего были бы ею шокированы, да, впрочем, им и ни к чему приходить за час до начала, чего ради торчать на стадионе! Оркестры, правда, ходят по полям британских стадионов, это там исстари заведено. Но эти военные оркестры выполняют обязанность, или поручение, или приказ сыграть перед крупным футбольным матчем. Их марш не увеселение, а давно установленный, освященный традициями церемониал.
Да, игра здесь проста и прочна – британская игра, которая только и может нравиться людям, твердо знающим, что футбол выдуман в этих краях и появился на свет божий именно таким, без украшательств, которые понадобились перенявшим его. Здесь играют, не жалея ни ceбя, ни противника, полагая, что мужчина обязан уметь стерпеть нечаянную боль, спрятать досаду от падения. А манипуляции с мячом полагается исполнять попроще, их надо усвоить в детстве и тогда же зарубить на носу, что они сами по себе ничего не значат и нужны только для того, чтобы уметь защитить свои ворота и взять чужие.
Белград. Апрель 1972 года, матч сборных Югославии и СССР в чемпионате Европы. Вокруг поля движутся манифестанты: у переднего в руках на древке громадный портрет форварда Джаича, идущие с ним рядом что-то скандируют. Болельщикам нравится эта импровизация. Нет, они не смеются снисходительно над наивностью выходки, напротив, они разделяют и веру в бесподобного левого крайнего Джаича, и веру в то, что электричество с трибун не может не зарядить их «голубых». Тут царит культ ловкого, техничного футбола, тут никто не сомневается в диковинной одаренности своих футболистов, которым, вот беда (впрочем, это так человечно!), никогда не хватает последовательности и терпения. Всеобщая готовность понять и оправдать своих игроков, пылких, увлекающихся, недостаточно осмотрительных и осторожных, и ожидание того дня, когда их осенит вдохновение и они предстанут перед трибунами, непобедимыми и прекрасными, – всем этим живет впечатлительный, чуткий и легковерный белградский стадион.
