Выпитый с утра шкалик водки во многом способствовал измышлениям отца Михаила, очернявшего память великого писателя России.
Источа свою злобу, законоучитель перешел к теме, имеющей отношение к данной школе:
- Находятся и в нашей приходской школе отроки, а равно и потрафляющие им наставники, которые, пребывая в тумане ослепления своего, может быть и не ведая того, туманят себе и другим головы туманными картинами... Толлин! - выкрикнул отец Михаил. - Выдь к доске и покайся!
Испуганный Маврик исполнил приказание.
- Ну что же ты молчишь, господин Толлин? Показывал мерзопакостные картины?
- Йя...йя, - начал заикаться Маврик, - я показывал хо-хо-хорошие картины. Про Аленушку, про...
- А про невинного... который якобы заточен был в темницу по лживому доносу? Мог ли ошибаться суд праведный, суд помазанника божиего царя-батюшки? Ну, что же ты молчишь?
- Не знаю, - ответил Маврик. - Наверно, мог ошибиться. Мой дедушка тоже невинно сидел шесть дней.
Отец Михаил задышал чаще. Жилы на его висках надулись. Он закашлялся.
- Вот как? Невинно? Откуда тебе это знать?
- Бабушка говорит, и тетя Катя, и все. Хоть кого в Мильве спросите.
- Значит, ты не признаешь вины своей перед богом и перед сверстниками? - спросил, указывая на притихших учеников, отец Михаил. - И не каешься в том, что ты показывал богоотступническое?..
- Отец Михаил, - стал защищаться Маврик, - если бы вы посмотрели и прослушали "Бог правду видит...", вы бы сами сказали, какой это хороший рассказ. Всем, всем ребятам понравились эти картины. Они почти что священные...
- На колени! - не крикнул, а заорал отец Михаил.
У Маврика начали было сгибаться колени, но в эту минуту он вспомнил, как тетя Катя внушала ему и другим: "Если ты не уважаешь себя, за что же тебя будут уважать другие?" И его ноги сами собой распрямились.
- За что же, батюшка? - взмолился Маврик. - За что же, отец Михаил?
- На колени! - взревел священник и больно схватил за ухо, чтобы пригнуть к полу неслуха.
Маврик и не собирался укусить руку отца Михаила. Он это сделал помимо своей воли, так же как Мальчик укусил, хотя и не больно, руку Маврика, когда он потянул свою добрую собачонку за ухо.
Отец Михаил отдернул укушенную руку и тотчас же, размахнувшись, ударил Маврика по скуле и сбил его с ног. Упавший затрясся, заскулил по-щенячьи. Он плакал не столько от боли, сколько от обиды, от несправедливости, от беззащитности.
Кто-то всхлипнул в классе. Это был Санчик. Плач повторился в другом конце. С учительницей первого класса стало плохо. Ее вывели. Отец Михаил опешил. Он хотел было поднять Толлина. Но водка и самолюбие не позволили этого сделать. И он схватил Толлина за шиворот.
- Еретический выродок! Змееныш! - крикнул он и пнул под зад Маврика так, что тот своим лбом открыл дверь и очутился за нею.
Более ста мальчиков опустили головы.
Отец Михаил понял, что произошло непоправимое. Он попытался смягчить, объяснить, что его гнев - гнев небес, но, видя, что никто не верит этому и все против него, он снова перешел на крик и проклятия, но и страх оказался бессилен. Школьники не подымали глаз на своего законоучителя.
- Встать!
Они встали.
- Поднять морды!
Они подняли головы, но глаза их были опущены.
- Воды! - приказал отец Михаил.
Манефа принесла воду в жестяной кружке.
- Худо мне, дети мои, - схитрил отец Михаил и вышел из класса.
Занятий в этот день в церковноприходской школе не было.
VI
Ошеломленный Маврик, выплакавшись на груди школьной сторожихи, не вернулся домой на Купеческую улицу. Не пришел он и к тетке. Начались розыски. Его нашли в доме Кулеминых. Маврик боялся, что за укус руки священника его не простят ни мать, ни тетя Катя, ни бабушка. А все оказалось совсем не так.
Екатерина Матвеевна, осыпая поцелуями найденного племянника, орошая его слезами, называла кладбищенского попа неслыханными до этого Мавриком словами:
- Я доберусь до этого упыря с Мертвой горы. Я выведу на чистую воду этого дударинского демона. Будет он у меня старым расстригой Мишкой. Не примет земля его подлые кости. Станет он ползать после своей окаянной смерти безглазым могильным змеем, изъеденным вечной паршой и бородавками!
Такой тети Кати никогда не видел племянник. Не узнавали ее и Кулемины. Всегда строгая, расчетливая в словах, она готова была осуществить свои угрозы: выдрать до волоска сивую гриву кладбищенского попа, вытащить его из алтаря за грязные полы богохульственной рясы и всенародно назвать его тем, кто он есть.
- И его не защитит никакой суд, - говорила она. - Ни мирской, ни духовный. Тишка Дударин - живое доказательство незамолимого греха попа, вогнавшего свою жену в могилу.
Разволновавшись, Екатерина Матвеевна с трудом сдерживала себя. Ей хотелось, чтобы племянника осмотрел доктор Комаров, что было важно во всех отношениях.
- Прошу вас, Артемий Гаврилович, - сказала Екатерина Матвеевна. Пусть ваш Никиша пригласит доктора Комарова и расскажет ему, что произошло.
Доктор Комаров приехал в тот же вечер. Потрясенный случившимся, он, почитатель Толстого, поставивший силами мильвенского общества любителей драматического искусства пьесу Льва Николаевича "Плоды просвещения" и замышляющий поставить "Власть тьмы", готов был, еще едучи к Зашеиным, преувеличить увечье мальчика вплоть до того, чтобы положить его в заводской госпиталь.
Осмотрев Маврика, Комаров нашел повреждение хрящей правого уха и, ощупывая скулу, хотел найти, но не нашел раздробленные кости.
- Я не могу определить всего в домашних условиях, - сказал он. - Это я сделаю завтра в приемном покое.
Маврику была прописана обезболивающая мазь и покой. Уходя, доктор сказал, что сегодня же фельдшерица забинтует ему голову, а завтра он пришлет за пострадавшим свою лошадь. От платы за визит Комаров категорически отказался:
- Что вы, что вы, уважаемая... За этот удар расплатятся другие, и уверяю вас, дорогая моя, это им будет дорого стоить. Очень дорого, повторил он, уходя.
Маврик, счастливый вниманием к нему, с удовольствием выслушивал соболезнования соседей, родных и школьников, навестивших его в этот вечер. А утром была подана лошадь, и он, забинтованный, ехал медленно с тетей Катей через всю Мильву в приемный покой заводской больницы. И все останавливались, разводили руками, а некоторые даже крестились.
Еще вчера, не зная того, Маврик стал героем Мильвы.
Более ста мальчиков рассказали о том, что было в школе, более чем в ста семьях. Этого было вполне достаточно, чтобы все двести - триста семей, а затем все семьи знали о необыкновенном событии.
В Мильве не выходила газета, и молва заменяла ее. Заменяла, приукрашая, добавляя, расцвечивая. Кладбищенского попа не любили и без того. И если до этого говорили приглушенно об его пьянстве, разгуле и всего лишь намекали на его связь с просвирней Дудариной, то теперь об этом рассказывали у каждого уличного колодца.
Осложнял дело и дурачок Тишенька Дударин. Этот "божий человек" бегал по улицам Мильвы босым и в морозы. Бегал и бормотал или выкрикивал "пророческие слова". Теперь его "пророчества" откровенно лгали. Он поносил безвинного зашеинского внука, называя его "учеником дьявола", что явно противоречило здравому смыслу даже самых темных верующих старух.
"Блаженный" впервые получил оплеуху от неизвестного. А в окно отца Михаила был брошен горшок с нечистотами. Горшок выбил стекла двойных рам и разбился, ударившись об изразцовую печь, обрызгав дорогие обои и "озловонив чертог иерея", как писал в жалобе приставу Вишневецкому отец Михаил.
Но пристав не только не учинил розыска, но и посоветовал отцу Михаилу "не дразнить гусей" и отсидеться дома. Вишневецкий понимал, как может обернуться "школьное происшествие", и для предосторожности поставил переодетого полицейского к поповскому дому. Сегодня горшок с нечистотами, а завтра "красный петух". Спалят отца Михаила, и концы в воду. Бывало и такое в тихой Мильве.
На всякий случай, в целях возможных запросов из губернии, было заведено дело, названное "Неблаговидное происшествие в школе кладбищенского прихода Усть-Мильвенского завода".
Дело начиналось с показания Манефы Мокеевны, не обелявшей законоучителя, продолжалось донесениями полицейских и агентов по тайному надзору. Сюда же было подшито заявление отца Михаила о горшке с нечистотами.
Маленькое дело, заведенное "на всякий случай" и "для предосторожности", росло с каждым днем. К нему были присоединены письма известных и неизвестных лиц, посланные в газеты и перехваченные почтой. Известные и неизвестные лица требовали мирского и духовного правосудия над попом, порочащим великую православную церковь. О Толстом не говорилось ни слова, хотя так недвусмысленно во имя защиты его памяти писались эти письма известными и неизвестными лицами, якобы защищающими и оберегающими религию от "растленных пастырей".
