за этим подходом следует признать некоторую историческую обоснованность. Мы также не можем отказать ему в технической компетентности. Музыканты тесного стиля зачастую одни из лучших в своем деле. Тарускин отмечал в их игре «основательную и надежную универсальную технику дотошных профессионалов, и они очень хороши в ансамбле. Можно расслабиться и успокоиться, и будьте уверены, – говорит он, – каждая деталь будет хорошо сделанной и окажется на своем месте» [201]. Действительно, техника музыкантов тесного стиля превосходна. Проблема в том, что от того, кто часами работает над тем, чтобы играть стройно и вместе, на концерте не стоит ожидать вдохновения, но можно ждать, что будет стройно и вместе.
Примером служит эта запись Михалы Петри. После Франса Брюггена, что можно сделать на блокфлейте? Вряд ли кто-нибудь в этом или следующем поколении приблизится к степени музыкальности или технического контроля, достигнутой Брюггеном. Цель записи Петри неясна. Из нее методично удалено яркое личное обаяние Брюггена, и при этом отсутствует главное, что он привнес в искусство: новое понимание музыки и инструмента. Как будто Брюггена никогда и не было. Остались хорошо сыгранные ноты.
37 ▶ М. Петри и Дж. Малкольм, 1984. Марчелло. Соната фа мажор. Ларго
Тарускин определил «обычный» стиль немного иначе, чем я. Для него главное качество этого стиля – предсказуемость и соответствие правилам; темпы и фразы «прямо со склада», как он выразился [202]. Тесный стиль проявляет себя в «чопорной корректности», в миниатюризации духа, мягких манерах, он «легковесен и чурается глубокого и возвышенного» [203].
Я бы согласился с этим, но есть более серьезные проблемы, в частности неспособность коммуницировать с аудиторией и ошибочное представление о том, что в игре приемлема или даже желательна предсказуемость, «словно никого нет дома». Исполнители, играющие в тесном стиле, вероятно, принимают эту холодность за «игру со вкусом», но это вкус модернизма, а не эпохи барокко.
Среди наименее интересных записей, которые я слышал в последнее время, – хор дублированных голосов (это такой встроенный ограничитель выразительности) «Tallis Scholars» с превосходной репутацией. Они поют вполне предсказуемо, с редким вибрато, грамотно, но скучно, без исполнительской идеи.
Я знаю, что есть музыканты и слушатели, которым нравится этот стиль. Действительно, ведь существует рынок музыки для «легкого слушания» и «хорошего настроения». Многие люди, малосведущие в музыке, говорят мне, что им нравится «классика», потому что она успокаивает и создает ощущение порядка. Я, как музыкант, к этому не стремлюсь, но нет никаких причин, по которым мы все должны быть согласны с целями и задачами музыки, так же как не обязательно любить одни и те же фильмы. Но для многих из нас, вовлеченных в историческое музыкантство, интерпретации в тесном стиле утомительны и скучны.
В конце концов, тесный стиль – это своего рода «современный стиль лайт» или современный стиль «минус» (если что-то еще можно удалить из современного стиля). Не качающееся вибрато современного стиля, а обычно какое-то количество постоянного вибрато, длинная фраза и настройка, которая отличается от равномерной только названием. Это как пианисты, которые играют клавесинный репертуар, но делают это сухо и «на цыпочках», думая, что они играют «корректно», искусственно ограничивая выразительную силу фортепиано.
Очаровательное описание Тарускиным «кривого музыканта» [204] – по сути, портрет романтического гения, который придает каждому музыкальному событию «уникальную, неповторимую форму»; это «настоящий художник», как он его называет. Но обе записи, которые он сравнивает, звучат, на мой взгляд, в тесном стиле. У обеих групп весьма точный ансамбль и однородное звучание, что часто бывает у оркестра, играющего в современном стиле; чувствуется рука дирижера. Как замечает Джон Батт, можно услышать «пометки, которые исполнители сделали в своих партиях» [205].
В эпоху беспощадной конкуренции среди музыкантов и спроса на техническое совершенство, когда сорвавшаяся нота может стоить исполнителю работы, неудивительно, что музыканты не склонны рисковать. Это один из факторов, который помог создать тесный стиль, наряду с атмосферой в большинстве современных оркестров, где не допускается и не поощряется индивидуальная инициатива.
Тесный стиль привлекает многих, кто видит в нем противоядие от редко ослабевающей страстности романтизма. Его проблема – в стремлении сделать всё сдержанным и умеренным. Ему недостает огня риторики, экспрессивной, но при этом не романтической музыки (см. часть IV).
II
Насколько мы романтичны
Глава 4
Грубые ласки классической музыки
Романтизм, как мы продолжаем думать, уже история или почти история. Еще столетие назад Ванда Ландовска писала в своей блестящей манере:
Если я не ошибаюсь, романтизм шумно прощается перед уходом <…> Давайте не будем подражать тем модным хозяевам, которые, как у Шекспира, небрежно прощаются с уходящим гостем. Давайте поклонимся, низко поклонимся. Романтизм подарил нам сильные эмоции и незабываемый восторг; он пробудил в нас бескрайние идеи и высокие полеты фантазии; он льстил нашему вкусу терпкими и горькими фруктами, которые казались такими приятными после переизбытка сладости; он тер нашу кожу грубой лаской дикого зверя. Пусть все последующие столетия будут с полным уважением и завистью смотреть на его величие, которое всё еще царственно реет. [206]
«Всё еще царственно реет»; это правда, что некоторые из старых романтических исполнительских манер исчезли. Но хотя на территорию романтизма и проник модернизм, романтический репертуар по-прежнему незыблем, и многие могущественные эстетические аксиомы XIX века всё еще весьма живы и пронизывают современные представления о музыке.
О музыке до революции романтизма мы можем сказать лишь одно – музыканты того времени не могли разделять наши романтические ценности ни в малейшей степени, потому что этих ценностей еще не существовало. Когда исполнители эпохи риторики создавали свою музыку – «в те дни, чуждые всякого романтизма», как вспоминала свое детство одна из первых романтиков [207], – идеалы романтизма еще не стали «регулятивными», как иногда выражаются философы. Лоуренс Дрейфус пишет, что «Бах и его современники охотно раскрывают общие условия своего мышления, из которых можно вывести очень многое, и не в последнюю очередь то, что в них определенная часть наших (анахронических) забот поразительным образом отсутствует» [208].
Романтизм возник вместе с другими ценностями, составляющими основу современной жизни, такими как права человека, демократия, десятичная система, использование фамилий, брак по любви и уличные адреса. Не удивительно, что он тоже повсеместно распространился. Как музыканты, мы понимаем, что смотрим на риторический репертуар сквозь череду завес из аксиом и догм, которые обычно не высказываются, но настолько сильны в нашей культуре, что способны исказить и затемнить для нас всё,
