Я абсолютно не был ревнив — для того, чтобы сделаться им, надо было бы стать влюбленным, а я далеко таковым не был. Я был ненамного старше ее сына, а любить женщину, годившуюся мне в матери, было совсем не в моем вкусе; но я любил почести и достаток, и новость о том, что какой-то Кюре из Сент-Эсташа мог бы обеспечить мне потерю и того, и другого, было действительной причиной состояния, в каком она меня увидела. Однако, так как я все больше и больше успокаивался, я постарался наладить с ней мир, но добился этого ценой немалых усилий. Уже после этого я у нее спросил, кто бы мог быть этим незваным другом, но поскольку она знала о нем не больше, чем я, и была настолько задета, что и не подумала об этом спросить, она мне ответила, что, кем бы он ни оказался, все равно он будет самозванец; изумление, в какое привела ее эта новость, а главное, манера, какую я внезапно принял, помешали ей осведомиться о нем у ее Пастора, но поскольку я начал признавать мою ошибку, и она тоже начала приходить в чувства, надо приказать заложить лошадей в карету, поехать туда вместе и все разузнать.
Некий Месье Бег де Вилен.
Мы поступили так, как она хотела, и, не застав Кюре дома, поговорили с одним из его викариев. Этот последний нам сказал, что возражение исходило от дворянина по имени Бег де Вилен, выходца из провинции Берри, он обосновался у Прокурора по имени Аруар; этот Прокурор, видимо, предоставит нам все новости, какие мы захотим получить, сам же он посоветовал нам отыскать именно его, поскольку, если мы желаем узнать больше того, что он нам только что сообщил, нам надо обратиться к кому-нибудь другому, но не к Кюре и не к нему самому. Мы рассудили кстати ему в этом поверить и тут же [123] направились к Прокурору; он проживал совсем близко от Нотр-Дам, в маленьком приходе, какой там имелся. Вдова мне уже поклялась, покинув викария, что не знала никакого Месье де Вилена, она даже о нем никогда не слышала — она еще и заверила меня в том же по дороге, что весьма меня обрадовало, поскольку я был бы счастлив лишь тогда, когда бы особа, какую я желал бы сделать моей женой, была бы не только признана добродетельной, но и еще была бы выше всякого подозрения. По всем приметам я рассудил, что с нами просто вознамерились сыграть дурную шутку, но лишь никак не мог сказать, против нее или против меня она была направлена. Я не мог вообразить, тем не менее, чтобы она касалась непосредственно меня; я не знал за собой никакого врага, тем более, что мое поведение всегда было столь осмотрительным по отношению ко всем на свете, что легко было увидеть, насколько я всегда пытался понравиться каждому, чем не угодить хоть единой особе.
Аруар оказался довольно честным человеком для особы его профессии; итак, едва мы сказали, что нас к нему привело, как он ответил, что вовсе не знал никакого Месье де Вилена, тем не менее, правда, к нему являлся утром довольно ладно скроенный человек, кого он знал ничуть не больше, дабы просить его соблаговолить принимать показания, какие ему будут доставлены по этому делу; а для привлечения его тот ему сказал, что это дело не замедлит быть перенесенным в Парламент, и Месье де Вилен, по слухам о его репутации, уже обратил взор на него для защиты там его интересов.
Так как все это поведение нам показалось настоящим замыслом сыграть с нами дурную шутку, мы спросили у этого Прокурора, как выглядел человек, являвшийся к нему; мы хотели узнать того по портрету, какой он нам очертит, дабы рассудить по нему, с кем мы имеем дело. Но хотя он рассказал нам простодушно все, что о нем знал, все-таки получилось так, как если бы он нам вообще ничего не [124] рассказывал; ни она, ни я не знали особу, имевшую хоть какое-то отношение к той, какую он нам описал. Дама предстала перед судом, куда она была вызвана — она потребовала сначала, чтобы противная партия предстала там лично, отрицая перед правосудием, как она уже сделала передо мной, что она когда-либо знала этого Месье де Вилена, ни даже кого бы то ни было, кто ему принадлежал. Появился там и некий Прокурор этого суда, кому было поручено выступать от противной партии, и кто попросил отсрочки в один месяц, чтобы тот смог сюда добраться — он воспользовался тем предлогом, что от того до Парижа более шестидесяти лье, да тот вдобавок еще и нездоров. Судья урезал отсрочку наполовину и предоставил тому лишь две недели. Но и этот срок показался мне чрезмерно долгим, не по отношению к любви, она как раз была вполне умеренной, но по отношению к нетерпению узнать, кто же оказался достаточно зловреден, чтобы сыграть с нами проделку вроде этой; мне уже очень не терпелось с самого первого истекшего дня, когда я счел, будто заметил в конце недели человека, портрет которого нам набросал Прокурор Парламента.
След.
Он описал нам его в коротком красном камзоле с серебряной вышивкой по нему, в черном парике и бобровой шапке того же цвета с белым плюмажем. Он даже упомянул о пучке синих лент за отворотом его шапки, как носили их по моде того времени. Итак, проезжая в носилках по Новому Мосту, я заметил карету моего будущего пасынка, а в ней человека, в точности подобного тому. Это навело меня на кое-какое подозрение, не он ли был у Аруара, и уж не мой ли пасынок поручил ему такую роль. Я сказал об этом его матери, когда зашел повидать ее после обеда. Она полностью разделяла мое чувство, и мы вместе пришли к соглашению распорядиться выследить, куда направлялся ее сын, дабы раскрыть, кем же все-таки был этот красный камзол. Мы вскоре узнали, что это был авантюрист, не имевший ни происхождения, ни чести, а единственным [125] его ремеслом было посещение игорных домов со скверной репутацией. Это еще увеличило наши подозрения, поскольку, если понадобился человек именно такой закалки для поддержки самозванства, вроде этого, он был к этому гораздо более пригоден, чем любой другой, кому пришлось бы щадить или свою собственную честь, или же честь своего семейства. Дама пожелала поручить мне найти его и пригрозить, — если он немедленно не откажется от своего преследования, то я прикажу забить его палками; но, найдя, что она чересчур торопится, потому как далеко не все еще было проверено, как бы ей того хотелось, я нашел здесь еще одно затруднение и попросил ее унять нетерпение до тех пор, пока ее и мои подозрения не обернутся правдой. Затруднение, какое я тут нашел, состояло в том, что этот человек не назывался своим настоящим именем. Он выдавал себя за Шевалье де ла Карлиера; впрочем, Благородство, по всей видимости, ему не стоило особенно больших денег, поскольку его даже не пожелали принять на Мальте в Шевалье-послушники. Он был всего лишь сыном какого-то каменщика, хотя по внешнему виду можно было сказать, что он происходил никак не меньше, как от Маршала Франции.
О значении бород.
Мы тоже приставили по одному шпиону к двери Аруара и к двери Прокурора Суда, дабы посмотреть, не явится ли он к одному либо к другому; но эти шпионы только потеряли напрасно время и труды; тогда я додумался поселить Атоса на том же постоялом дворе, где и тот обитал. Предварительно я его переодел; я взял взаймы в лавке старьевщика черные одежды вместе с мантией того же цвета, попросив его назваться адвокатом, когда он прибудет на этот постоялый двор, и он заставил поверить множество жалобщиков, проживавших там, будто он специально явился из По для ведения процесса, порученного его заботам обществом этой страны. Ему чистосердечно поверили, хотя он совершенно не был похож на адвоката, просто к нему не [126] присматривались настолько близко; к тому же, человек не всегда имеет вид того, кто он есть на самом деле; пример тому некий Мэтр по Ходатайствам, с кем я виделся несколько раз при Дворе — у него была такая же борода, как у солдат в Гвардии, и он имел бы намного лучшую мину во главе Полка Кавалерии, чем на цветах лилий скамей Парламента. Нужно, чтобы каждый не только занимался своим ремеслом, но еще и имел соответствующий ему вид; борода совершенно не идет Магистрату, она скорее прилична стражнику, чем Советнику Парламента — потому все эти люди, выходящие вот так из их характера, выходят в то же время и из их здравого смысла. Они лишь сами понуждают других насмехаться над ними; но достаточно поговорили о бороде, и гораздо лучше вернуться к моему сюжету.
Итак, Атос сказал, что он прибыл из По; ла Карлиер, не обладавший великим рассудком, тотчас спросил у него, не знавал ли он меня. Он, видимо, выяснил, что я был из этой самой страны, и хотя он совсем не знал меня иначе, как по репутации, непреодолимый зуд поговорить обо мне заставил его отмести все сложности и задать этот вопрос Атосу. Этот же, имевший настолько же больше рассудка, насколько меньше его было у другого, едва услышал, как тот заговорил обо мне, как тут же сообразил, что его труды не пропадут даром. Он сообразил, говорю я, и то, что я был прав, заподозрив того, и что он сам не замедлит все это дело прояснить. Итак, он ему ответил, дабы получше его надуть, хотя Беарн и не был особенно громадной страной, но все-таки невозможно было знать там всех на свете; он, разумеется, слышал обо мне и о моем семействе, но сказать, чтобы он знал меня лично, так этого не было, по меньшей мере, ему бы не хотелось врать; он и вправду слышал за два дня до отъезда, будто бы я добился большой удачи в Париже; будто бы я женился там на богатой вдове, что прекрасно меня устраивало, поскольку сам по себе я далеко не был богачом. Ла Карлиер ему возразил, что он не знает, [127] кто мог бы наплести ему таких новостей, но только они полностью фальшивы; удача, какой я добился до сих пор, не была чем-то особенным; правда, я был Лейтенантом в Гвардейцах, но что касается женитьбы на вдове, о какой он сказал, хорошо бы мне вовсе выкинуть это из головы; он, конечно, согласен, что я думал на ней жениться, но это ничем приятным для меня не окончится, или же он сам очень крупно ошибается.
