– Мать науки, – спокойно ответил Маннинг, – истина, а не скорость. Эта публикация появилась некстати, но моих исследований она коснется лишь вскользь, в свете этих событий мне представляется необходимым проводить их еще тщательнее.
– Мистер, – Канизиус иногда употреблял обращение «мистер», и это выдавало его американское происхождение, – курия выделила вам на проведение исследований кругленькую сумму. Я могу предположить, что эта сумма удвоится, если деньги ускорят работу и вы сможете в ближайшие дни предложить некое удобоваримое толкование, после чего жизнь в этих стенах снова вернется в привычное русло.
Паренти откашлялся, остальные подняли глаза на профессора.
– Знаете, почему я смеюсь? Ситуация не лишена комизма. Полагаю, Микеланджело уже удалось посеять сомнения и внести неразбериху в жизнь курии, и это даже ранее, чем мы нашли ключ к надписи. Представляете, что произойдет, когда интерпретация будет сделана?
– Хочу конкретизировать свои слова, – снова начал Канизиус. – Если вы, профессор Маннинг, считаете, что не в состоянии в течение недели раскрыть секрет надписи, курия будет вынуждена прибегнуть к помощи других экспертов.
– Вы мне угрожаете? – Маннинг вскочил и приблизился к Канизиусу. – Вы меня не запугаете, Ваше Высокопреосвященство. Если речь идет о науке, меня нельзя подкупить, я не потерплю шантажа.
Кардинал-государственный секретарь попытался его успокоить:
– Нет, профессор, вы неправильно меня поняли. Мы не собираемся угрожать вам или оказывать на вас давление. Но вы должны понять всю странность ситуации, которая вынуждает нас действовать быстро, если мы хотим избежать неприятностей.
Паренти захихикал, и в смехе его послышалось ехидство:
– С тех пор как Микеланджело сделал надпись на своде Сикстинской капеллы (то ли ересь, то ли нечто праведное), прошло четыреста восемьдесят лет; четыреста восемьдесят лет надпись была там, несколько столетии она была видна, я полагаю. А теперь за неделю нам следует выяснить ее значение. Ничего не могу поделать, идея кажется мне смешной. Под таким невероятным прессингом и в столь сжатые сроки я бы никогда не взялся за удобную работу.
– Но поймите же! – умоляюще убеждал его профессор Паванетто. – Церковь оказалась в очень щекотливой ситуации. – При этих словах монсеньор Ранери снова одобрительно закивал головой.
– А почему, собственно, – поинтересовался Маннинг, – вы все считаете, что за сочетанием букв AIFA – ШВА скрывается проклятие или страшная тайна? Разве Микеланджело не мог с тем же успехом зашифровать цитату из Библии, какую-нибудь строку из Священного Писания?
Касконе подошел вплотную к Маннингу. Он проговорил тихо, почти шепотом:
– Профессор, вы недооцениваете темную сторону человеческой души. Мир зол.
Маннинг, Паренти и Паванетто озадаченно замолчали. Тишину разорвал звонок.
– Да! – ответил Канизиус. – Вас, Ваше Высокопреосвященство! – Он передал трубку Касконе.
– Да! – произнес тот с неохотой. Однако через мгновение его лицо исказилось от ужаса. Кардинал-государственный секретарь вцепился в трубку, рука его дрожала: – Сейчас приеду.
Канизиус и остальные вопросительно посмотрели на Касконе. Но тот только покачал головой и сильно побледнел.
– Плохие новости? – поинтересовался Канизиус. Касконе прикрыл руками лицо. Наконец, запинаясь, проговорил:
– Отец Пио повесился в Ватиканском архиве. – И он поторопился добавить: – Domine Jesu Christe, Rexgloriae, libera animas omnium fidelium defunctorum depoenis inferni et de profundo lacu.[107] – Государственный секретарь трижды перекрестился.
Остальные последовали его примеру и тихо прочитали:
– Libera eas de ore leonis, ne absorbeat eas tartarus, ne cadant in obscurum; sed signifer sanctus Michael, repraesentet eas in lucem sanctum, quam olim Abrahae promisisti, et semini eius.[108]
Отец Пио Сегони висел на оконной раме в отдаленной комнате архива. Он обвил шею широким поясом бенедиктинской рясы, другой конец которого закрепил на приоткрытом окне. Он покончил с собой. Это казалось невероятным.
Кардиналы Беллини и Еллинек уже находились там, когда прибыл Касконе. Еллинек встал на стул, собираясь перерезать пояс ножом, чтобы опустить тело вниз, но Касконе остановил его. Он кивнул на выкатившиеся глаза повешенного, на свесившийся язык и сказал:
– Вы видите, Ваше Высокопреосвященство, ему уже не помочь. Теперь очередь врача!
– Врача! Профессор Монтана! Где профессор Монтана? – подхватили присутствующие.
Scrittore, обнаруживший тело, ответил, что профессор Монтана оповещен и будет с минуты на минуту. Еллинек сложил руки для молитвы и прошептал:
– Lux aeterna luceat ei, lux aeterno, luceat ei…[109]
Наконец явился профессор Монтана в сопровождении двух братьев, одетых в белое. Монтана взял руку повешенного, пытаясь прослушать пульс, затем отрицательно покачал головой и дал знак братьям снять тело. Они положили покойного отца Пио на пол. Его остановившийся взгляд казался жутким. Присутствующие сложили руки. Монтана прикрыл рот и глаза усопшего и осмотрел темно-красные полосы, оставшиеся на его шее. Затем он невозмутимо произнес:
– Exitus, Mortuus est.[110]
– Как же это могло случиться? – спросил кардинал Беллини. – Он был таким способным.
Еллинек согласно кивнул. Касконе обратился к другому Scrittore:
– У вас есть объяснение, брат во Христе? Я имею в виду, не выглядел ли отец Пио подавленным?
Scrittore ответил отрицательно, правда, с оговоркой, что душа другого человека – потемки. Отец Пио проводил в архиве день и ночь, да примет Господь его душу. Никто из архивариусов и Scrittori не ждал беды, когда отец Пио появился утром. Обычно он входил в архив с рассветом и появлялся в библиотеке только около полудня. При этом он казался отрешенным, делал заметки, всегда носил их с собой, а потом прятал в ящиках; но о содержании своих исследований отец Пио никогда не рассказывал. Он вообще был молчалив от природы. Все архивариусы и Scrittori считали, что отец Пио выполняет тайное поручение.
– Тайное поручение?
Кажется, речь идет о Микеланджело и содержании Сикстинских фресок.
– От кого же исходило поручение?
– Я дал это поручение! – ответил кардинал Еллинек, а кардинал-государственный секретарь поинтересовался:
– И были результаты?
– Нет, – ответил Scrittore, – как ни странно, именно о Микеланджело в Ватиканском архиве нет никаких сведений. Казалось, его имя предали анафеме. Хотя как раз о людях такого рода здесь больше всего информации.
– Может быть, я смогу объяснить это, – прервал его Еллинек. Касконе вопросительно посмотрел на него: – Я в состоянии был бы это объяснить, но Codex Juris Canonici запрещает мне сделать это. Вы понимаете, о чем я?
– Я ничего не понимаю, – выходил из себя кардинал-государственный секретарь. – Ничего. Я требую сведений ex officio.
– Вы прекрасно знаете, где заканчивается ваша власть ex officio, Ваше Высокопреосвященство.
Касконе задумался, похоже, он уловил нечто, чем остался доволен. Обратившись к Scrittore, он сказал:
– Вы говорили, что найденные отцом Пио шифры он складывал в какие-то ящики? Вы не могли бы сказать ничего более конкретного?
– Отец Пио держал находки в своем столе, но некоторые записи он всегда носил с собой в карманах сутаны, – ответил молодой человек.
Касконе дал знак одетым в белое людям проверить карманы сутаны покойного и достать содержимое ящиков стола отца Пио. В правом кармане сутаны нашли белый платок. В левом – лист бумаги, на котором мелким почерком был записан шифр: «Nice. III anno 3 Lib paff.471».
– Вам это о чем-нибудь говорит? – спросил Касконе.
Scrittore задумался:
– Мне кажется, речь идет об одном из шифров Schedario Garampi, то есть о документах времен папы Николая Ш.
– Принесите мне эту папку как можно скорее! – Кардинал-государственный секретарь выглядел взволнованным.
– Достаточно быстро я этого сделать не смогу, – ответил Scrittore.
– Почему, Scrittore?
– Документы, которым были присвоены шифры Schedario Garampi, сейчас хранятся не в том порядке, как раньше, то есть у них один или несколько новых шифров. Каждый из документов может стоять в совершенно ином, новом разделе, так что теперь сложно отыскать нужную папку, предварительно не восстановив исторического соответствия. Но…
– Но?
– Этот шифр не давался очень важным документам. Папа Николай III умер в 1280 году, то есть никак не был связан с Микеланджело. Единственный, кто мог бы нам помочь, это отец Августин.
– Отец Августин ушел на покой, так оно и будет теперь.
– Ваше Высокопреосвященство, – заговорил кардинал Йозеф Еллинек, обращаясь к кардиналу-государственному секретарю, – вы, с одной стороны, настаиваете на скорейшем решении головоломки» с другой, отправляете, в отставку единственного человека, который мог хоть немного приблизить нас к разгадке тайны. Я не знаю, что и думать об этом. Нам нужна помощь отца Августина.
