У толстого Вессо псориаз и авитаминоз, диабет и астма. Он стоит, зажатый со всех сторон, и то бледнеет, то краснеет, то обливается потом, по лбу катятся крупные капли, очки запотевают.
– А-а, – говорит Вессо, хрипя, – хорошо-о, как в сау не. А-а, как хорошо. И Хилья с Вильей уже здесь – бегают и визжат.
– Садитесь, пожалуйста. – Юный Ситро хочет уступить место бизнесмену.
– Сиди-сиди, мальчик, я постою. Мне хорошо с людьми. Я несколько лет просидел в душном кабинете с пыльными бумагами, перестал за цифрами и суммами доходов людей замечать. А сейчас я хочу всех видеть и всё слышать.
Хаппонен-старший и впрямь двадцать с лишним лет проработал в конторе, сидя в полном одиночестве за огромным полированным столом. И теперь ему хорошо: и в обществе, и знаешь наверняка, что никто от тебя ничего не хочет.
– Ишь ты, какой благодушный толстосум, – недовольно хмыкает Пелле. – Катается тут… Нашел забаву, бездельник.
15
Я на реплику Пелле стыдливо молчу. Если честно, я тоже катаюсь в трамвае без особой надобности. С самого детства люблю это дело. И сейчас еду не потому, что мне куда-то надо. А потому, что это великое счастье: не перебегать рано утром из «Спасательной шлюпки» на борт Дома-корабля, а еще немного побарахтаться по волнам-шпалам жизни. Я очень хорошо понимаю Вессо Хаппонена. И вправду, приятно ехать рано утром на трамвае с людьми, которые спешат по своим делам, суетятся, стараются выжить и успеть, а потому выглядят напряженными. А порой и счастливыми.
В такие минуты, бросая взгляды на злые и сонные или безмятежные счастливые лица, я испытываю прилив радости. Стекло рядом со мной заиндевело, но я дыханием отогреваю проталинку и смотрю в нее, как в лунку, будто я какой-нибудь рыбак вроде Вялле, и вижу огоньки «Детского мира и рыбок» и огоньки в окнах квартир, которые под дребезжание трамвая рассыпаются во все стороны, словно искры в проводах.
Я гляжу на моих спутников, словно из какого-то вневременья. Они старые и молодые одновременно.
Глядя на напухшие сонные лица детей и на высохшие, бороздчатые лица беззубых стариков, я вдруг понимаю, что трамвай вершит круг Сансары. Что из замкнутого круга пороков и любви есть лишь один выход – смерть.
Глядя на лица подростков, я представляю их в зрелости и старости, сопоставляю с лицами родителей и понимаю, что круг грехов замкнулся. Что часовая стрелка трамвая номер один уже начала свой безжалостный бег.
Раньше ее уравновешивала минутная стрелка маршрута номер два, которая вдвигалась в обратную сторону и давала минутные передышки, позволяла взрослым хоть на минуту вернуться в мир детства и чаще с любовью смотреть на своих детей. А мертвым она давала шанс на миг вернуться к еще живым. Потому что раньше, до этого стремительного бега, у всех нас было будто больше времени на раздумья о вечности.
Но жизнь усложнилась, суеты и хлопот прибавилось, а времени стало меньше, так что теперь детьми почти уже и не занимаются. А значит, нет времени и на стариков. Старики же, в сущности, так же обидчивы, как дети.
16
Мои размышления о беге времени прерывает водитель, объявивший остановку «Башня с часами». Главная башня городской ратуши очень красива, и я откровенно любуюсь ею.
– Что ж, пора выходить, – вздыхает Осмо. Ему предстоит перекладывать пыльные бумажки в ратуше. Осмо – мелкий чиновник, «серый воротничок» в городской администрации. – Не вечно же мне препираться с Курве. Жаль, что Минна едет дальше…
Выйдя на остановке, он долго смотрит на водителя. Жаль, что не удастся доехать с Минной до больницы. Хотя ему тоже стоило бы навестить Эску Лаппи и поговорить насчет своего кашля.
«И чего он так на меня уставился? – удивляется про себя водитель. – Неужели знает про золотой царский червонец, который я припрятал?»
Водитель трамвая Риксо был странным типом. Необщительным и набожным, в отличие от своего брата Таксо. Нелюдимый, он на своем рабочем месте почти ни с кем не разговаривал, опять же в отличие от болтуна Таксо. Сидел, как в келье, в своей стеклянной кабине.
Риксо начал водить трамвай еще в те времена, когда пассажиры сами кидали в кассу монетки и отрывали билетики. С тех же времен он начал копить деньги, откладывая сначала в копилку, а потом на счет в банке. Но недавно настали тяжелые времена, дикторы и эксперты хором заговорили о грядущем кризисе и наперебой советовали вложить деньги в золото. На местной барахолке, где торгуют всем, от пирожков с капустой до итальянской мебели, Риксо купил золотую десятку.
Правда, ему пришлось для этого снять со счета все сбережения и продать почти всю мебель. Теперь у него в квартире стоит лишь железная бабушкина кровать, в спинку которой он и спрятал свое сокровище. Все бы хорошо, но теперь каждую ночь ему снится, что он работает на старом втором маршруте, а монеты по-прежнему кидают в кассу.
«Дзынь-дзынь-дзынь!» – звенит по ночам железная кровать Риксо, словно трамвай или паром-лодка никудышного дзен-буддиста. А порой полотенце, обычно висящее на железной спинке кровати, сваливается, как билетик, на лицо Риксо, и тот в ужасе просыпается.
«И куда он девает все свои деньги?» – размышляет Упсо, протискиваясь поближе к водителю. Цветы он держит для прикрытия. С ними ловчее шарить по карманам.
Вот сейчас он подойдет к кабине Риксо, прикроется букетом и обшарит пиджак, висящий на крючке позади водительского сиденья.
17
– Потолкайся тут у меня! – кричит Урко на Курве, расталкивая всех на своем пути. Так он ненадолго отвлекает внимание от Упсо. Любая суматоха только на руку Упсо и Урко. Стоит кого-нибудь ткнуть в бок, как всё внимание человека сосредоточится на месте раздражения, и человек не видит, не слышит и не чувствует, что ему лезут в карман. Но Урко вовсе не собирается вытаскивать пенсию Ульрики, у него есть дело поважнее: выудить ключи у банкира и бизнесмена Вессо. И тем самым убить двух зайцев. Потому что ключи от сейфа Вессо точь-в-точь совпадают с ключами от стальной двери квартиры Риксо.
– Разрешите пройти, – толкает Урко полноватого Вессо. – А то расположились здесь, как в своем кабинете.
– Пожалуйста, пожалуйста, проходите, – вежливо подвигается бизнесмен.
– Благодарствую, – довольно ухмыляется Урко, одновременно подмигивая Упсо.
– Ты видела? – Уллики дергает за рукав Аллиби.
– Что? – спрашивает та шепотом.
Две подружки спешат на первый урок. Они как раз стояли у перил, когда Урко занялся бизнесменом.
– Видела, что сделал сейчас дядя Урко?
– Ну, улыбнулся и подмигнул другу.
– Нет, он вытащил у толстого дяди Вессо портмоне с ключами. Я видела, я точно видела, – горячо шепчет Уллики.
– Не может быть, – отвечает Аллиби. – Он мог просто случайно зацепить, а кошелек сам выпал.
Но сам кошелек мог выпасть лишь у рассеянного поэта Авокадо. Потому что Авокадо, в простонародье Лирри Каппанен, так увлекся, слагая поэму о жирафе, что принял трамвай за кафе «Спасательная шлюпка».
Усевшись на освободившееся местечко, Авокадо продолжил грезить о свободно гуляющих там-сям жирафах, чьи головы вздымаются над проводами.
– У вас что? – К Авокадо незаметно подкралась Пелле. – Студенческий проездной или пенсионный по немощности?
– А вы что, не видите? – поведя вокруг туманным взором, раздраженно отвечает Авокадо. – У меня вдохновение!
– И что нам теперь сделать? – притворно недоумевает Пелле. – Разбежаться всем и попрятаться под сиденья?
– Нет, моя крошка-принцесса! – Поэт принимает кондуктора – в фартуке и с монетками – за официантку. – Лучше принесите мне летучих соцветий зари, шепотку ветра, лучики утренних звезд и росистой влаги с лепестков луны.
Вместо того чтобы ответить в обычной язвительной манере, кондукторша молча отходит, будто вдруг захмелев. Пелле растеряна. К такому обращению она не привыкла.
А вот Авокадо, наоборот, протрезвел, когда увидел, как навстречу, вынырнув из тумана и шатаясь, будто пьяный, проехал трамвай номер два. А ведь всем в городе давно и хорошо было известно, что маршрут этот отменен.
Но не это обстоятельство заставило Авокадо протрезветь в доли секунды. За запотевшими стеклами трамвая номер два он отчетливо увидел, как писатель Оверьмне сидит и распивает коньяк с музыкантом Рокси Аутти.
«Что бы это значило? – растерялся Авокадо. – Значит ли это, что Оверьмне и Рокси уже попали в вечность со своими творениями? И что их книги и песни будут снова и снова возвращаться к людям из вечности? А если говорить проще, из будущего, которое вмиг становится прошлым и наоборот? А мне только и остается болтаться в трамвае вместе с простыми смертными?»
18
Кондуктор Пелле вместо того чтобы следить за ОПГ Упсо и Урко, переносит внимание с поэта Авокадо на Атти и Батти, которые явно не собираются платить за проезд. Они решили вспомнить молодость и прокатиться с ветерком на «колбасе».
