Покончив с неприятной темой расстрела, лейтенант предложил назначить старосту. При этом многозначительно скосил глаза на Михася. Не то чтоб тот ему так уж приглянулся, просто он уже слегка привык к нему.
– Какой такой «староста»? – насторожился Михась.
– Будете выражать интерес населения, – объяснил переводчик. – Для новой немецкой власть.
– Эт можно, – кивнул Михась. – Хотя интересов у нас особых-то и нет. Чтоб баб не насильничали и людей не убивали. Вот и весь интерес.
Фляйшауэр кивнул и пообещал, что беспорядков не допустит, а по всем вопросам просит обращаться непосредственно к нему. А пока он хотел бы иметь полный список жителей Невидова.
– Список – это можно, – легко согласился Михась и кинул взгляд в сторону Фролова и Никитина, как бы давая им понять, что этот вопрос напрямую касается их. – Но я только извиняюсь, у меня вопрос созрел.
– Какой еще вопрос? – спросил Шнайдер.
– Долго вы тут у нас гостить будете?
Шнайдер перевел вопрос лейтенанту.
– Кто это «мы»? – опешил от такой наглости Фляйшауэр.
– Ну вы. Немцы, значит.
– Германия будет завоевать Россия, – принялся втолковывать Шнайдер, переводя раздраженный ответ лейтенанта. – А наш Zug, взвод, будет здесь, пока начальство не приказать идти дальше.
– Значит, надолго, – поразмыслив, подвел итог Михась.
После этой фразы Фляйшауэр подумал, что бы еще такого добавить, но, как назло, ничего в голову не приходило, и он дал команду разойтись. Непривыкшие к подчинению невидовцы, однако, остались стоять, как стояли. Тем более что и дел-то у них особо не было, а тут вдруг лейтенант еще что-нибудь забавное скажет. Факт войны их совершенно не потряс, так как для них война выражалась исключительно в перемене власти, а власть была понятием абстрактным. Нечто, что возникает ниоткуда и в никуда уходит. В перерывах идет жизнь.
Лейтенант подождал немного, а затем спросил у Шнайдера, почему население не расходится.
– Варвары, – пожал тот плечами. – Низшая раса.
Затем наклонился поближе и добавил доверительным полушепотом:
– Тут даже электричества нет.
– Как это? – удивился лейтенант.
– Радио и то на керосине работает.
– Черт-те что! – возмутился лейтенант и пробормотал себе под нос с досадой: – Еще и застыли, как на похоронах.
Затем посмотрел на Михася и яростно скосил глазами на толпу – мол, почему народ не расходится?
Михась, который не понаслышке знал о воинской дисциплине, развернулся к невидовцам и замахал руками, словно распугивал ворон.
– Ну, че буркала выкатили? Расходимся, расходимся.
– Klein moment, – остановил его Фляйшауэр, вспомнив что-то. – Wer ist für die Sendung verantwortlich? [14]
По толпе пронесся опасливый шепот.
– Доигрался Тимоха со своим радивом.
– Щас его прямо тут и оприходуют.
Галина вцепилась в рукав Тимофея мертвой хваткой и даже слегка повисла на муже, словно от грядущего горя у нее уже подкосились ноги.
– Не ходи, Тима, – взмолилась она. – Убьют ведь.
– Да ведь и так узнают, – с досадой вырвал он локоть из цепких пальцев жены и вышел к лейтенанту.
– Радио устанавливал я, – тихо, но твердо сказал он, видимо, чувствуя себя в данный момент Галилеем перед судом святой инквизиции.
– Sehr gut, – кивнул Фляйшауэр. – Machen Sie’s so weiter [15].
И пожал потрясенному Тимофею руку.
Глава 19
На следующее утро Фролов с Никитиным явились в комендатуру. Причина вызова была им ясна – в списке местных они не значились, а значит, были на подозрении. Но как отвести от себя эти подозрения, а главное, не слишком замараться сотрудничеством с оккупационными войсками, Фролов пока не знал. Больше всего ему хотелось, чтобы все это оказалось дурным сном и он снова очутился в Вариной постели. Именно в постели. Там он чувствовал себя почему-то защищенным. Как ребенок в утробе матери. Он уже готов был простить Варе любые связи и измены, лишь бы она была рядом. Но рядом был Никитин, и замена эта была явно не равноценной.
Фляйшауэр сидел за столом и писал отчет. Русские географические названия давались ему с трудом, и он злился, шлепая одну ошибку за другой. Шнайдер сидел на диване с русско-немецким словарем и выписывал себе всякие неизвестные ему выражения. Иногда они вяло спорили. Шнайдер считал, что в данных обстоятельствах не стоит дожидаться соединения танковых и прочих частей, а надо двигаться вперед. Фляйшауэр напирал на приказ, который нарушать не собирался. Спор был бессмысленным, поскольку Шнайдер прекрасно знал, что лейтенант нарушать приказ не будет.
В разгар спора на пороге появились Фролов с Никитиным.
– Кто такие? – спросил Фляйшауэр безо всякой эмоциональной окраски.
– Мы – кинематографисты, – сказал Фролов и покосился на висевшую за спиной лейтенанта карту военных действий, утыканную красными флажками. – Я – режиссер, это – оператор. Приехали из Минска снимать документальное кино.
Уточнять, что кино должно было прославлять сталинскую коллективизацию, не стал.
– О! – неожиданно обрадовался Фляйшауэр. – Я люблю кино.
– Я тоже, – сказал почему-то Никитин. Лишенная смысла фраза прозвучала глупо и как-то мрачно.
– А что вы сняли? – поинтересовался лейтенант. – Есть известные фильмы?
– Да нет, – замялся Фролов, отодвигая оператора локтем. – Видите ли, мы, собственно, здесь не живем. Наша машина, увы, не на ходу – шины порезаны. Но нам бы очень хотелось вернуться в Минск.
– Зачем? – удивился Фляйшауэр. – Минск уже фактически немецкая территория. Какая ж разница?
– Да, но у нас там родственники.
– Понимаю, – задумчиво сказал лейтенант и печально посмотрел на стену, где висел портрет Гитлера, словно это и был его единственный ближайший родственник, и лейтенанта это огорчало. Затем вернулся взглядом к кинематографистам.
– Послушайте, я сам из интеллигентной семьи. Мои родители – музыканты. И я очень уважаю людей искусства.
– Я тоже, – снова ни к селу, ни к городу сказал Никитин, как будто ему очень хотелось поучаствовать в диалоге. На сей раз реплика прозвучала не просто мрачно, а как-то даже угрожающе.
– Я хочу сказать, что немецкая власть пришла сюда надолго, – проигнорировал комментарий оператора лейтенант. – Может, навсегда.
Тут он переглянулся со Шнайдером и поправился, убрав сомнительное «может».
– Навсегда. Примите это как данность. И потому скажите честно, без боязни – свободны ли в СССР люди искусства?
Вопрос застал Фролова врасплох. Честность честностью, но он слишком хорошо знал, чем такая честность окончилась для многих его коллег. А пришла ли немецкая власть надолго, это еще бабушка надвое сказала. Сегодня пришла, завтра ушла, а где-то будет записано, что такой-то такой-то критиковал советскую власть. До войны подобные вопросы назывались провокацией.
– Художник не может быть абсолютно свободным, – уклончиво ответил Фролов. – Он зависит от многих вещей. Как и любой человек.
– Понятно, – усмехнулся Фляйшауэр, явно оценив дипломатичность ответа. – Я это к тому, что Третьему рейху нужны творцы. Писатели, поэты, композиторы, режиссеры. Мы хотим, чтобы русская интеллигенция тоже приняла посильное участие в этой священной освободительной войне против большевизма. Скажите, а нет ли у вас желания снять фильм?
– Какой фильм? – с опаской посмотрел на лейтенанта Фролов.
– Любой. Какой хотите. Хорошо бы на современную тему, конечно. Я бы мог достать пленку, необходимую аппаратуру, свет и прочее. Мои солдаты могли бы составить массовку. Или еще как-то помочь. А в случае одобрения свыше вам предоставить любое место для съемок, людей, технику, павильоны. Вы бы взялись за такую работу? Было бы интересно.
– Актеров вы тоже предоставите?
– Конечно. В Минске же остались актеры. Вот и пригоним их сюда. Или вас туда отправим. Но под моим патронажем.
Пока Фролов размышлял, как ему правильно себя вести, Никитин прикидывал, как распорядиться техникой. Немецкая техника – на вес золота. Кто там в пылу войны будет следить за ее перемещением? А как немцы уйдут, она бы у него осталась. Как и любой советский человек, воспитанный пропагандой, он был уверен, что война надолго не затянется.
– Здесь нет электричества, – ухватился Фролов за спасительную соломинку.
– Ерунда, – отмахнулся Фляйшауэр. – Есть солярка, керосин, мотоцикл и этот местный гений… как его?
– Timofej, – подсказал Шнайдер.
– Вот-вот. Сделаем генератор, и будет вам электричество. Хоть ночью снимай.
Заметив смущение на лицах советских кинематографистов, лейтенант откинулся на спинку стула.
– Ладно. Не отвечайте сразу. Подумайте. Возможно, у вас есть какие-то замыслы, идеи. Новая власть с радостью помогла бы вам их реализовать. Это ваш шанс.
– А если мы откажемся? – осторожно спросил Фролов. – Ну, в смысле, что у нас нет идей.
– Что ж это за художник, если у него нет идей? – удивился Фляйшауэр и был по-своему прав.
