– Timofej, – подсказал Шнайдер.
– Вот-вот. Сделаем генератор, и будет вам электричество. Хоть ночью снимай.
Заметив смущение на лицах советских кинематографистов, лейтенант откинулся на спинку стула.
– Ладно. Не отвечайте сразу. Подумайте. Возможно, у вас есть какие-то замыслы, идеи. Новая власть с радостью помогла бы вам их реализовать. Это ваш шанс.
– А если мы откажемся? – осторожно спросил Фролов. – Ну, в смысле, что у нас нет идей.
– Что ж это за художник, если у него нет идей? – удивился Фляйшауэр и был по-своему прав.
– Нууу, – протянул Фролов, не зная, что возразить, и с тоскливой мольбой посмотрел на Гитлера, как смотрит невыучивший урок школьник на лица одноклассников, ища подсказку.
Но Гитлер молчал. Фляйшауэр тем временем достал пачку папирос и протянул ее гостям.
– Угощайтесь.
Фролов с Никитиным вежливо вытянули по папиросе.
Лейтенант прикурил и дал прикурить гостям.
– Впрочем, если совсем нет никаких идей, мы можем подсказать, но…
Тут лейтенант выпустил тонкую струйку дыма и продолжил:
– Но, по правде говоря, не хотелось бы начинать творческое сотрудничество с указаний и приказов. Немецкие власти ценят художника за полет мысли. А если мысль художника летит, потому что ей дали пинок под зад, это не совсем тот полет.
И Фляйшауэр рассмеялся собственному остроумию. Выслушав перевод, Фролов с Никитиным кисло улыбнулись.
– А в качестве дополнительного аргумента скажу вам вот что, – добавил лейтенант, отсмеявшись. – Это на тот случай, если вы надеетесь прорваться за линию фронта к русским. Вы сейчас находитесь на оккупированной территории, а по диким законам вашей страны это приравнивается чуть ли не к преступлению. Вам придется доказывать, что вы не сотрудничали с новой властью и все такое.
– И поэтому вы предлагаете нам сотрудничество, – невольно сострил Фролов.
– Ну, во-первых, не сотрудничество, а сотворчество. А во-вторых, не все ли теперь равно? Уж лучше получить максимум выгоды в плохой ситуации. А оттого, что вы будете снимать кино, ваша участь намного не ухудшится. Вряд ли писателя или художника, оказавшегося на немецкой территории, будут обвинять в том, что они, дескать, творили под новой властью. Их просто расстреляют или сошлют куда-то за один факт присутствия в оккупации.
Фляйшауэр откровенно блефовал, поскольку не очень верил в то, что советская власть может дойти до такой глупости, как расстрел или ссылка за плен и оккупацию, но он был наслышан о кровожадности сталинского режима и решил, что немного перегнуть палку не помешает.
И действительно – аргумент Фляйшауэра произвел впечатление на Фролова и Никитина, ибо, будучи советскими людьми, они могли представить себе любой, самый мрачный вариант развития событий. Но в таком случае выходило, что у них уже нет обратной дороги. А признавать это очень не хотелось. Фролов подумал, что если бы они все-таки прорвались через линию фронта, то вряд ли бы их кратковременное присутствие в Невидове называлось проживанием или тем более сотрудничеством. Но ведь еще надо было прорваться.
«Зря я лейтенанту про авто ляпнул! – мысленно чертыхнулся Фролов. – Так хоть можно было бы рискнуть, а теперь они это дело под контроль поставят».
Он сказал Фляйшауэру, что над предложением подумает и завтра даст ответ.
– Ошен карашо, – ответил на корявом русском лейтенант и попытался дружелюбно улыбнуться. Вышло так себе. Лейтенант это почувствовал и быстро стер улыбку.
Выйдя из комендатуры и по совместительству Климова дома, Фролов с Никитиным тут же бросились в жаркое обсуждение сделанного предложения.
– Ну его в баню, Александр Георгиевич, – замотал головой оператор. – Не надо нам это. Пока мы еще не замарались.
– А если замарались? Если лейтенант прав? Мы сейчас тут носы воротим, а вернемся, так нас сразу…
Заканчивать фразу не стал – и так все ясно.
– Да ты сам подумай, – продолжал возмущаться оператор. – Какие на хер съемки? Где? С кем? О чем?
– Тебе хорошо говорить. Твоя хата с краю.
Почему «хата» Никитина была с краю, Фролов не уточнил, а Никитин не стал спрашивать.
– Разуй глаза, Федор. Немцы прут как танки. А если и вправду все это надолго? Ну или даже пять-десять лет? Это ж все. Мне тогда шестой десяток пойдет. Это если на фронте не убьют.
– Опять ты свою шарманку о смысле бытия завел. Теперь весь мир, что ли, должен твоими заботами жить?
«Было бы неплохо», – подумал Фролов.
– Ну и что ж делать, по-твоему? – продолжил наступление Никитин.
– Дело делать.
– Блять, тоже мне «дядя Ваня» нашелся! Дело делать! Ха! Какое, блядь, на хуй, дело?! Для немцев кино снимать?! Может, вообще в Берлин переехать? Тебе что, на Родину насрать?! Да нет, Александр Георгиевич! Это не моя, блять, это твоя хата с краю! Ну конечно! Семьи у тебя нет, детей нет, родителей нет. Конечно! Что тебе терять?!
– Ну, предположим, что семьи, родителей и детей у тебя тоже нет. Насколько мне известно. А на Родину мне не насрать. Это уж, скорее, Родине на меня насрать.
– Че это вдруг?! – возмутился Никитин. – Она тебя кормила-поила, образование дала, работу дала, а тут на тебе! Насрать ей на тебя! Да ты, я смотрю, хитрый жук.
– Ты меня, Федор, сейчас в антисоветчика не записывай. Сам подумай, что ж это за образование, которое никому не нужно? И что за работа, которую мне не дают нормально сделать?! Да и не должен я никому ничего. Я уже отработал то, что полагается. Но пусть и мне дадут что-то для себя сделать. Хотя, конечно, не для себя, а для искусства.
– Искусство не бывает само по себе.
– Ну для советского искусства, если тебе угодно.
– На немецкие деньги?
– Ну для народа, если угодно. Зачем считать, что я противопоставляю себя народу? Совсем наоборот. Но не надо же считать его глупее, чем он есть. Я ведь тоже хочу внести свою лепту в советское – тьфу! не советское… в общем, не важно. Просто искусство.
– Я не собираюсь становиться немецким оператором, – гордо отрезал Никитин.
– Да и я не собираюсь становиться немецким режиссером.
– Ну а что мы тогда обсуждаем?
– Мы обсуждаем план действий. Допустим, мы откажемся. Хорошо. И что дальше?
– Не знаю, – буркнул Никитин. – Я считаю, надо прорываться.
– Как?
– Сядь да покак. Надо чинить «эмку» и рвать когти. А в противном случае мы и вправду застрянем в немецком тылу на веки вечные. И уже потом точно не отмоемся.
Фролов вздохнул и, хотя где-то жалел об упущенной возможности, согласился.
– Может, ты и прав.
Он посмотрел вдаль и увидел двух немецких солдат, которые фотографировались в обнимку с качающимся Климом.
– Ишь ты, – говорил Клим, расплываясь в удивленно-пьяной улыбке. – Дела…
Глава 20
На следующий день Фролов проснулся оттого, что кто-то дергал его за ногу. Это был Никитин.
– Что случилось? – встрепенулся Фролов.
– Пиздец случился, – буркнул Никитин.
– Серафима не дала?
– Щас умру от смеха, – мрачно ответил оператор. – Я говорил с Тимофеем. Он сказал, что с шинами полный швах. Они не проколоты, а порезаны. Он еще вчера осмотрел, да нас не застал. А потом комендантский час начался. Но это, в общем, без разницы – машина поднимет шум, а догнать нас на мотоциклах – раз плюнуть.
Фролов привстал и стал смахивать налипшие на лицо соломинки.
– Ну и какой план?
– План был у Каплан, – сострил Никитин.
– Погоди, Федор. Тут всего один мотоцикл. Его можно ликвидировать. Или на нем же и уехать.
– Исключено. Его пригнали прямо к комендатуре, и теперь пасут трое патрульных.
– И что ты предлагаешь?
– Надо бежать как есть.
– Через болота?!
– Именно. Так меньше шансов нас догнать.
– Зато больше шансов утонуть.
– Не переживай. Гаврила мне все тропки показал. Я теперь сам проводник будь здоров. Главное – Кривой сосны держаться.
– Какой еще сосны?
– Это и есть самая главная примета. Высоченная сосна – торчит, как гвоздь, посреди болот. Кривая только немного. Ее отовсюду видать. Если на нее из деревни идти, выйдешь на большак. А если с большака к ней двигать, то мимо деревни не промахнешься. От нее если пойти, то и церковь видна. Смекаешь?
– Смекаю, смекаю, – отмахнулся Фролов. – А вещи?
– Да хер с вещами. Война же. Или ты думаешь, что нас в Минске кто-то с фильмом о колхозе «Ленинский» дожидается? Там наверняка уже всю студию эвакуировали.
– А может, не будем торопиться? Может, притворимся, что будем снимать фильм? Получим машину, технику, нас выпустят, а мы фюить – и на Родину?
– Фюить – и в гроб, – мрачно сказал Никитин. – Пока мы будем притворяться, фронт уйдет еще на десятки, а то и сотни километров вперед. Его потом и на самолете не догонишь. Еще неизвестно, сколько вся эта волокита с фильмом займет времени. Может, месяц, может, год. И что? Ждать, пока хер не отвалится? И если честно, то хрень это какая-то. Сам подумай, ну, кому здесь нужно, чтоб мы какое-то кино снимали? Этот лейтенант на всю голову ебанутый, я тебе точно говорю. Я ебанутых за версту чую. Нет, делать ноги надо. И чем быстрее, тем лучше. Да бляха-муха! Че я тебя вообще уговариваю? Ты же не хочешь к своим прорываться!
