Я закончила свою повесть на том, что друиды обступили храбрую Маню, а вокруг "дровосеков" выросла клеть. Возникла нехорошая тишина.
– Ну что же, - спустя пару минут нарушил, наконец, молчание Борис Иванович. - Хорошее было время, спокойное…
"Спокойное? Да что произошло-то? Ну, залезла в Заповедник пара недоучек, подумаешь, какое дело! Мы с ними расправились, правда Маня пострадала, и ее жалко…"
– А киса-то поправится? - жалобно спросила я.
– Куда она денется, живучая наша!
– Мне так не показалось, - укоризненно произнесла я. - Она там все смолой заляпала! И откуда в ней столько?
– А ты как думаешь? - хитро посмотрел на меня Борис Иванович, между делом доставая скатерку.
Пока он разговаривал с Гошей, я думала над поставленной задачкой. Как на грех, в голову ничего не приходило.
"Маг боевой, дубина тюнингованая", - попыталась я разозлиться на себя самое. - "Уж и подумать не в состоянии!"
Не помогло. Голова желала остаться в нерабочем состоянии.
Борис Иванович посмотрел на мои потуги, крякнул с досады, щелкнул пальцами. Передо мной возник поднос с горячим чаем и печеньем. Я закрыла глаза, вдохнула аромат неведомых мне, но, несомненно, целебных трав, сделала глоток…
Хлопнула входная дверь, в дверях возник старший друид:
– Скорее, Иваныч, Маньке совсем плохо, - хмуро произнес он. - Боюсь, ей не поможет вся сила ее родного бора.
…Понятно теперь, откуда столько смолы.
* * *
А Мане и вправду было нехорошо. Она лежала возле Дерева, вся какая-то вялая и апатичная. Если сосновое бревно, снабженное кошачьей головой и многочисленными лапами-корешками, вообще может быть вялым.
Друиды, конечно же, смолу остановили сразу. Но ужас ситуации заключался в том, что амулет, при помощи которого плохие парни так успешно атаковали Маню, нес в себе заряд сильнейшей депрессии. Поэтому многоножка, еще совсем недавно столь доблестно сражавшаяся, сейчас пребывала в глубочайшей уверенности, что никогда более она не сможет защитить врата. А, следовательно, и жить ей больше незачем. Единственное, что смогли сделать друиды, так это не дать ей умереть немедленно.
– Ну и дела! Вот уж не знала, что у многоножек бывают депрессии, - с сомнением покачала я головой.
– Да никогда ее не бывает, - с отчаянием в голосе отозвался Начальник Заповедника. - Эмпатов призывали?
– Призывали, не действует. У нее ушла вера. Совсем. Во чтобы то ни было вообще, и в свои силы, в частности. Тут наигранное веселье не поможет… - понурился старший друид.
А в моей голове, слава богу, не отягощенной многими знаниями, зародилась мысль.
– Дедушка, - потянула я за рукав друида. - А что, если…
Я принялась сбивчиво объяснять. Борис Иванович оторвался от разглядывания Манькиных закрытых век, подошел поближе. Я, краснея от ответственности, говорила, что когда упомянули про депрессию и веру, подумала, что влюбленность - вот лучшее лекарство от всех болезней. Кроме безденежья. А еще, нет силы, мощнее толпы. А у меня как раз было в жизни такое переживание - первая любовь и замечательный концерт. Правда, все это было загнано подальше в закоулки памяти, так как любовь оказалась неудачной, и меня постигло разочарование в людях. И петь я совсем не умею. Но, может быть, если у кого-нибудь есть запись… Я все объясняла и объясняла, а лица окружающих все светлели и светлели.
– А что, это мысль, - сказал, наконец, Борис Иванович. - Можно попробовать. Я тебе сам помогу все вспомнить. А что за концерт?
– "Иваси", 1996 год, по случаю Дня Физика, - с сомнением посмотрела я на босса.
Знает ли? О "Матрице" и "агентах Смитах", вон, и слыхом не слыхивал.
Но начальник знал.
– Подойдет! - окончательно просветлел лицом он. - Если я не ошибаюсь, в советские времена некоторых больных лечили "Ивасями".
– Каких больных? - удивился старый друид.
– Депрессивных, - с каким-то даже удовольствием ответило начальство. - Звуком разуважишь?
Старший друид кивнул…
Вскоре с необъятного дерева зазвучали "Иваси". Зазвучали, и тут же смолкли в преддверии действа. Мы с начальником Заповедника подсели к Мане, положили ладони на "шкуру" удивительной многоножки. Только теперь я поняла, что вовсе не шерсть и не чешуя покрывала достойную нашу Маню. А практически невесомая рыжая сосновая кора. Вокруг кольцом выстроились друиды, навострили посохи.
– Готова? Начали!
Я провалилась в воспоминания.
Первый курс. Весна. Май. День Физика, толпы пока еще трезвых собратьев по факультету. Пивной забег вокруг памятника Михайло Васильевичу. Флаг физфака - восклицательный знак под корнем - над крышей химфака, и восторженные вопли собратьев по разуму по этому поводу. Холодрыга страшная, несмотря на май месяц. Ветер. На мне новая куртка - три месяца копила! И я сама, влюбленная, неуверенная, то ли пригласить Его на концерт, то ли нет - он как-то обмолвился, что бардов не уважает.
И второй билет в кармане, купленный на последние деньги. Я тогда его все же не пригласила. Не решилась. Но, если честно, это было неважно - любовь, она же в сердце живет, внутри, а не вовне!
Я почувствовала, как Борис Иванович сжал мою ладонь - не отвлекайся, мол, на глупые рассуждения.
Едем дальше. Итак, концерт. Толпы людей перед первым гуманитарным корпусом. Физики и лирики, в одном месте.
"Есть билетик?" - то и дело раздаются вопросы.
Осчастливленная внезапным и бесплатным, но таким вожделенным прямоугольником бумаги девчонка-физичка. Танька. И, наконец, полный зал народа. И я, сомневаюсь, права ли, что не пригласила…
…Но рядом сияет все еще не верящая в удачу новообретенная подруга, и сердце переполняется любовью и благодарностью ко всему сущему. На сцене появляются они. Один, почти лысый и второй, небольшого росточка. С гитарами наперевес. Зал взрывается овациями и затихает. Первые шутки, приветствия, аккорды. Концерт. И постепенно разогревающаяся толпа.
Я хочу быть высокой сосною,Чтобы жизнь не прошла впопыхах,Чтоб знакомый орел надо мноюЕжедневно парил в облаках.
Физики и лирики, качаясь, представляют собой одно целое.
Чтоб корнями широко раздаться.И, стоять, не считая года!Чтобы шишками сверху кидатьсяБез опаски попасть не туда!
Между людьми, еще совсем недавно разобщенными, стираются границы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
