какой-то момент попросту не забил на неё. Я действительно стал больше уделять внимание работе, думал, что всё как-то само по себе будет идти своим чередом, что самое главное я делаю, что я лучше всех знаю как правильно. А на самом деле я ни черта не знал и, наверное, даже не знаю до сих пор. Это я убил её своим безразличием. Что до приятеля, то мне его не слишком жалко, хотя откровенно говоря, такого огромного срока он не заслужил. Кто знает, сколько он проживет, выйдя из тюрьмы, и выйдет ли он вообще?
– Ты не должен себя в этом винить, – тихо проговорил Леша.
– Я тоже долго себя пытался в этом убедить, – ответил Серега, – да вот не получается никак. Это как если бы нацист из концлагеря, говорил, что просто приоткрыл дверь в газовую камеру, а не заставлял узников туда заходить. Нет, Леха. Я виноват во всём, что произошло. Я и только я. А хочешь еще одну интересную подробность? Ты первый, кому я решился всё это рассказать.
– Тебе стало легче? – участливо спросил Леша.
– А тебе стало легче, когда ты мне рассказывал свою историю там, в баре?
– Даже не знаю, – честно признался Леша, – по крайне мере, мне точно было приятно и важно, что нашелся человек, готовый меня выслушать.
– Ну вот и у меня примерно те же ощущения, – безэмоционально ответил Сергей, а затем продолжил, – и знаешь, к чему я дальше пришёл в своих умозаключениях?
– К чему же?
– Да ровно к тому же, что и ты, если судить по месту, где мы с тобой сейчас находимся, – Серёга окинул взглядом всё окружающее пространство, только я рассматривал куда менее экзотичный вариант, подумывал о петле или чем-то похожем.
– И что же тебя остановило?
– А остановило меня, Лех, осознание того, что сделав это, я окончательно стану именно тем, кем я предстал в собственных глазах после всего, что произошло. Понимаешь, я ведь никогда не считал себя совсем уж плохим человеком. Да, я далеко не идеальный, но и хорошие вещи мне делать тоже удавалось. Я ведь рос в небольшом городке, сам карабкался вверх, всему учился, старался поддерживать старые связи, помог некоторым из своих старых знакомых подыскать хорошую работенку, cловечко замолвил перед кем нужно. Да и про родителей своих никогда не забывал, как собственно и ты, за что тебе, безусловная уважуха. И покинув этот мир, я навсегда остался бы тем уязвленным эгоистичным придурком, пальцы которого стучали по клавишам, сочиняя текст чужой переписки на эмоциях и из самых эгоистических побуждений. Я не оставил бы себе ни единого шанса сделать еще хоть что-то хорошее и всё из-за какой-то уязвимости?
– Да, я и сам тысячу раз пожалел, что нашел этот баг, – искренне признался Леша.
– Леха, я сейчас не про баги тебе рассказываю, – ответил Серега, – я про нас с тобой. Мы всё это время были слабы и уязвимы, даже не догадываясь об этом. Твой эмоциональный триггер – попытка доказать родителям и особенно маме свою "взрослость" и как следствие, нелепые попытки "причинять добро", даже не спрашивая о том, нужно ли оно такое хоть кому-то кроме твоего эго. Мой эмоциональный триггер – это легкомысленность в отношении тех, за кого я на самом деле нес ответственность. Это наши с тобой уязвимости. И теперь, когда у тебя впервые в жизни появился шанс по-новому взглянуть на собственную жизнь, принять её такой, какая она есть и внести изменения с учетом этой критической уязвимости, ты по-прежнему хочешь прыгнуть отсюда? – Серега указал взглядом куда-то вниз, в сторону реки, – много ли ты написал программ, в которых с первого раза не обнаруживалось ни единого бага? М? А много ли ты смог бы написать программ, если бы после каждой обнаруженной уязвимости, сносил всё к чертовой матери и начинал писать заново? Да даже если иногда так и вправду нужно делать, то жизнь-то наша – не программа. Её под эту метафору никак не подгонишь. Она одна и перезапуститься не получится. Так может всё-таки стоит попробовать сделать с ней что-то хорошее, а? Как ты считаешь?
Леша слушал и всё больше понимал, до какой же степени он накрутил себя, не сумев увидеть во всём происходящем возможность, а не приговор. Как в череде постоянных разочарований прошедших дней, он совершенно забыл о том, что он живой и что он по-прежнему может всё изменить, научиться жить так, как сам считает нужным, забыв об попытках доказать кому-то значимость своей жизни. Он понял, что на свете есть один человек, которому он должен продемонстрировать эту значимость – это он сам. И поняв это, ему тут же захотелось как можно скорее покинуть этот мост и начать первые шаги по возвращению полного контроля над собственной жизнью. Серега замолчал и закурив сигарету, посмотрел куда-то вбок, в сторону противоположного берега. Как раз туда, где находилась Лешина квартира.
– Что-то холодновато тут стоять, – заметил Леша.
– Да неужели, блин, – сардонически ответил Серега, – может, уже пойдем? Если хочешь, можем в бар заскочить ненадолго, там бармен – мой хороший товарищ, может даже за счет заведения разочек налить.
– Да не, Серег, мне на сегодня уже точно хватит. И еще – спасибо тебе большое! Огромное спасибо!
– Мне-то за что? Себя благодари, что всё-таки не решился на непоправимое. А я тут так, скорее, для мебели.
– Я так не думаю, ты – хороший человек. Уверен, что у тебя тоже всё будет хорошо.
– Тоже? Так значит у тебя уже всё хорошо? – засмеялся Серега.
– Ну, работы еще много, но я уже не сомневаюсь, что всё как-нибудь образуется, – улыбнулся Леша.
– Ну, вот и славно, полезли вниз, и смотри аккуратнее, а то было бы так нелепо навернуться с моста на такой позитивной ноте.
Вновь оказавшись на набережной, Леша попрощался с Серегой, вновь и вновь пытаясь подобрать подходящие слова благодарности. "Да хватит тебе уже, если хочешь – угостишь меня пивком как-нибудь на выходных, если тебе станет от этого легче, обещаю, что отпираться не буду", – сказал Серега, прощаясь. Леша напоследок еще раз бросил взгляд на мост, а затем вызвал такси и поехал домой. Его уже не беспокоило то, как его встретит Юля и что он будет ей говорить, он знал как поступить и был полон решимости уладить все неурядицы последних дней. На часах было 5:52, постепенно проявлялось утреннее зарево, заполняя небо яркими красками. Леша давно уже не видел этой красоты и рад был, что увидел её снова именно сейчас. Ему виделся в этом некий символизм, который еще больше убеждал его в правильности сделанного, а точнее, несделанного этой ночью. Доехав до дома,
