— Тут такое дело, княже... — Анфал Новгородец, крепкий как дуб старик, взял в руки какую-то грамоту. — Описался нам епископ Иона... — он подал мне письмо. — Грозится и просит...
— Старый хер... — насмешливо крякнул Михайло Рассоха, в прошлом знатный и удачливый ватаман. — Послать бы его, но ты рассуди, княже по своему уму...
Минай мне незаметно подмигнул, отчего я понял, что это очередная проверка на состоятельность.
Взял грамоту и прочитал вслух:
— Евангельских и апостольских и отеческих поучений сами не требуете, и живуще небрежливо, сами идете в погыбель и в будущую оную вечную и в бесконечную муку... Якоже слышим: како тамошние ваши духовнии дети незаконно живут, поимеюще жен до пяти, до шти, до седми, а вы их благословляите и приношение от них приемлете, что есть Богу мерзко...
Ясам хмыкнул насмешливо и посоветовал:
— Мыслю: отписать надобно, что с християнским смирением внемлем поучениям.
— И все? — заломил бровь Рассоха.
— И все, — я пожал плечами. — А что еще? Пусть себе пишет дальше.
Анфал откровенно заржал. Остальные тоже разулыбались.
— Верно молвишь, княже, — кивнул Рассоха. — Но он, пакостник, еще просит отпустить полоняников московских.
Я ненадолго задумался. Понятие Вятская вечевая республика звучит гордо и звучно, но на самом деле — это самая настоящая рабовладельческая контора — ее благополучие зиждется в том числе на эксплуатации холопского труда многочисленных пленных. Жалко людей, жизнь у них здесь не то, чтобы хорошая, а точнее совсем нерадостная, но вопрос сложный, тут с кондачка не решишь.
— Мой сказ — отпустить самых увечных и старых, чтобы на прокорм не тратиться. Нам только польза, а Ионе приятно будет, что прислушались, а ежели дальше захочет разговаривать — пусть везет хлеб, а мы подумаем. Как уже говорил, московский князь теперь не будет перечить московским купцам и прочим возить хлебный запас к нам, как ранее. То бишь запрета княжьего нет. Он же, Иона, не угомонится, а ежели так сладить, теперь полон на его воле. Захочет — выкупит, а на нет и суда нет. Без платы токмо птички поют.
Вечевики молча переглянулись и начали оживленно переговариваться, даже успели поругаться, но приговорили сделать, по-моему.
— Ладно рассудил, княже. Знаем, что ты с делом важным пришел, но прежде еще надо решить... — Анфал сделал паузу и внушительно заметил. — Брат твой старший к нам едет. Что мыслишь?
Я вздохнул. Что я мыслю? По-хорошему надо бы его убирать, ибо сильно своенравный и бешеный, но, черт побери, он все-таки брат Шемяки. Да и отец не поймет. Охо-хо, сплошной головняк. Ладно, попробую что-то придумать.
— Он не враг мне, а брат. Ежели порешаете принять — принимайте. Но будьте настороже, неспокойный он, может много хлопот принести. Если успеет приехать до моего отъезда — я поговорю с ним. Ежели нет, решайте с ним сами. Больше, нечего сказать.
— Быть посему... — вечевики переглянулись. — А теперь говори заботу свою...
Рядились неожиданно недолго, вече приговорило снарядить за городские средства со мной две с половиной сотни конных ратников, да не мешать ватагам по собственному желанию идти со мной, но уже за свой кошт.
С ватаманами я сам беседовал и желающих набралось еще почти тысяча человек. В том числе и ватага Алешки, получившего от меня по печени. Ни о какой речи об оплате не шло, сладились на одной добыче, за вычетом княжьей и городской доли, конечно. Вятские шли охотно, понимали, что в походе всяко разно больше возьмут, чем ушкуями грабить татар и прочих. Да и авторитет мой среди ватаманов сильно поднялся.
Остался доволен, чего уж тут. Рассчитывал всего на две-три сотни человек, а тут целую армию набрал. Кто молодец? Я молодец, вот только не зазнаться бы, неожиданные пакости они всегда рядом, так и норовят показать свою жопу.
Обговорил со старшими сроки и место где собираю рать, отписал Василию в Москву, да и махнул в Новгород, но уже водным путем.
С Васькой не повидался, он мудак эдакий, специально в город не входил, до тех пор, пока я не уехал. Не хотел со мной встречаться. Думал сам к нему подъехать, но быстро передумал — еще ненароком подумает, что на поклон пришел. А это стратегически неправильно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ну... что тут скажешь, пусть вятские сами теперь с ним решают. А я оставил брату письмо, где пригласил с собой в поход.
Пошли пятью стругами. Небольшие однопарусные речные посудины, корпус из тесанных досок, длина — около двадцати метров, ширина до четырех, осадка примерно полметра.
Чердаков, то бишь надстроек нет, но на корме при нужде можно соорудить разборной лубяной навес. Конструкция парусно-гребная, экипаж — по пятнадцать человек.
Нормальная посудина, опять же, водой путешествовать в наше время куда удобней и приятней чем конному. Задница от седла наконец отдохнет, на воде мошки меньше, да и в случае непогоды есть где укрыться.
На четвертой ладье, именуемой насадом, из-за насеженных досками высоких бортах, самой большой, везли лошадей и прочие грузы.
Из вятских, в том числе, со мной поехал Минай и еще один видный ватаман Прокоп, они собирались встретиться со своими новгородскими «коллегами», чтобы их тоже сманить в поход.
В общем, пошли.
К присутствию женщины на борту вятские отнеслись равнодушно, они сами таскали своих баб в набеги, а князю и подавно можно. К слову, Минай тоже взял с собой молодую любовницу-аманатку — красавицу мокшанку Маринку, такую же бешеную девку, как моя аланка, так что они с Заркой нашли друг друга. Целыми днями били с борта из луков речную птицу на варево, да упражнялись с саблями, а по вечерам наряжались словно барыни и манерно трапезничали с нами, ублажая своим видом взгляд.
С гигиеной тоже на воде попроще, к вечеру становились на ночевку, купайся не хочу. А когда путешествуешь конным — весь в пылюке и потный, что твоя лошадка.
Я вполне нормально вписался в коллектив, когда приходила смена сам садился за весло — силушку потешить. А еще, вспомнил свое давнее хобби и кашеварничал, ибо сами ушкуи себя разносолами не баловались. Раз в день походя наловили рыбы или набили водной птицы, сварили, заправили мукой и маслом — вот и вся еда.
К слову, экипаж тоже отнесся к моему увлечению вполне нормально — во-первых, князь в походе тоже ватажник и должен приносить пользу, а во-вторых, имеет право по княжескому званию на чудачество. Кто ж ему предъявит, дурных нет. И с удовольствием лакомились тройной монастырской ухой, разнообразными кулешами, лагманом и бешбармаком.
Но, по большей части, я все думал, думал и думал.
Вот и сейчас, развалился на медвежьей шкуре на носу и пытался сообразить, с чего начать в Новгороде.
— Испей... — Зарина поднесла мне ковшик с травяным настоем. — Жарко сегодня...
Я хлебнул и зачем-то попросил аланку, видимо, чтобы отвлечься.
— Расскажи еще раз о себе...
— Почему «еще»? — удивилась аманатка. — Я тебе никогда ничего не рассказывала, потому что ты не просил.
— Обмолвился...
— Другой ты стал, — вздохнула Зара. — Поварничать сторонился — теперь нет, рыбу ловить не любил — теперь ловишь, думать больше стал, гордость и гонор поумерил, ласковей стал и умней. Мне кажется, что подменили. Но таким еще пуще люб мне стал. Рассказать? Да нечего рассказывать. Наш род был гордый, но не такой богатый и сильный, как враги наши. И вырезали его полностью из-за кровной вражды. Всех, детей, женщин, стариков и детей. Мать меня с сестрой купцам продала, чтобы уберечь нас от смерти. А потом сама себя убила. Купцы перепродали меня ордынцам, а оные меня тебе подарили, это ты и сам знаешь.
— А сестра где?
— Тоже убила себя, — аланка отвернулась от меня. — Не захотела жить в неволе. А я не смогла...
— Жалеешь теперь, что не смогла?
— После того, как стала твоей, почти не жалею, — отрезала Зарина.
— Вот и ладно... — я глянул ей вслед и сразу прогнал страшную историю из головы.
Тут таких историй у каждого по дюжине — само время страшное и беспощадное.
