Ох, эти слухи! Как же быстро они возникают, и, кажется, из ничего, а люди верят им, ловят их, радуются или огорчаются… Вот один из самых свежих. Вчера в Куркуле случилось несчастье: примерный бригадир-коммунист Егор Подставкин избил свою молодую жену, комсомолку. Утром следующего дня об этом узнали Журавли; и в поле и в селе только и говорилось, что о драке в Куркуле. Этот печальный факт в жизни куркуль-ских молодоженов недруги Ивана Лукича поспешили использовать против Ивана Лукича и его сына. Начал все тот же острый на язык Кузьма Антонович. «Ну вот, пусть Иваны Книги порадуются! — воскликнул он, когда к нему на пасеку приехал с этой вестью водовоз, шурин Шустова. — Получается точно так, как я и предсказывал: сперва начнутся драки в семьях, и они уже начались, а потом развернутся бои на собраниях. Драка в Куркуле только цветики, а настоящие ягодки ещё впереди. И в этом-то и есть главная цель Ивана-младшего, и он эту свою цель начинает успешно достигать…» Далее недруги Ивана Лукича рассуждали так: если вдуматься, в чем же суть той причины которая заставила Подставкина, человека неглупого и выдержанного, вдруг поднять руку на свою любимую жену? А причина кроется в том дурацком новшестве, которое затеяли два Ивана… Посудите сами. Всем известно, что Егор Подставкин и примерный бригадир, и по натуре человек смирный, тихий, и жену свою он так любит, что не только бить её, а и слово грубое не мог ей сказать. Известно также, что именно для своей Маруси, ещё не женившись на ней, но любя её страстно и думая о её счастье, Егор построил дом. Всякому известно, каких трудов Егору стоило это строительство, но он не испугался, не отступил, и дом получился как игрушка, жить бы в нем молодоженам и радоваться. Но не пришлось ни пожить, ни порадоваться… Приехал, как уверяли шустовцы, к Егору Иван Лукич, обошел вокруг дома, а потом отвел бригадира в сторонку, чтобы Маруся не слышала, и сказал: «Напрасно, Егор, старался. Дом твой надо ломать и переносить в Журавли, потому что по генеральному плану хуторов не будет, а будет одно укрупненное и благоустроенное село…» — «Как ломать? — бледнея, будто бы спросил Подставкин. — Почему переносить?» — «А вот так, ломать — и все!» — сказал Иван Лукич, сел в машину и уехал…. Тогда Подставкин, не в силах перенести такое горе, всю ночь пил и накопившуюся злобу и обиду утром выместил на ни в чем не повинной Марусе…
Были, разумеется, разговоры о сыне Ивана Лукича и о его новшестве и спокойные, так сказать, нейтральные — без белил и без очернения… Вот по дороге из Журавлей в Птичье идут наши знакомые хуторяне Игнат Антонов и Антон Игнатов. С января месяца они ходят в Журавли, чтобы получить участки для застройки, и все безуспешно. И на этот раз хождение было напрасное: и председатель Журавлинского Совета и Иван Лукич Книга уехали в район на совещание. Настроение у наших путников было невеселое, и двигались они неторопливо.
— Антон, — сказал Игнат, — надо нам прекратить эти наши хождения.
— Почему ты кинулся в такую панику? — спросил Антон. — Раз начали, то надо действовать до конца… Люди строятся, и нам надо крышу над головой натягивать.
— Да на какой ляд нужна будет тебе та крыша?
— А что такое? Ты кажи толком…
— А то, Антон, что скоро ни тебе, ни мне своя крыша не потребуется, будем жить в казенных квартирах… Так что зачем же нам тратиться и силы надрывать, когда о нас государство похлопочет?
— Кто тебе об этом поведал?
— Все так говорят… Приехал сын Ивана Лукича, а мой зять Леонид работает трактористом в бригаде Григория Книги. И тот Григорий, слышишь, Антон, все рассказал Леониду… Сын Ивана Лукича, оказывается, заявился сюда неспроста, а для того, чтобы переделать Журавли, а жураз-линские хутора стереть с лица земли. Все будет строиться заново. Так что, Антон, мы малость опоздали обзаводиться новыми домишками. Да оно и лучше, что опоздали, за нас колхоз подумает. Ни тебе забот, ни тебе хлопот — переезжай в готовую квартиру и живи себе на здоровье… По рассказам моего зятя Леонида, всех нас в скором времени ждет сильно красивая жизнь. Так что, Антон, есть нам прямая выгода забыть про свои постройки и прекратить всякие хлопоты с сегодняшнего дня.
— Н-да, — только и мог молвить Антон. Друзья умолкли и так крепко задумались, что уже до самого Птичьего не сказали друг другу ни слова.
Или вот разговор двух женщин — Екатерины Узоеовой и Ефросиньи Мельниковой. В тот час, когда за Егорлыком всходило солнце, Екатерина и Ефросинья пришли по воду и на том берегу увидели сына Ивана Лукича. Он сидел, согнувшись, и что-то рисовал, положив бумагу на колено. Женщины поставили ведра, опустили к ногам коромысла…
— Уже сидит, — многозначительно сказала Ефросинья. — Ну, Катя, кажись, нам надо заранее попрощаться с коромыслами…
— Это почему же так? — спросила Екатерина. — Прощаются с людьми, а с коромыслами как же?
— Разве ты ничего не слыхала? — удивилась Ефросинья. — Как же ты так живешь на свете?.. Погляди на сына Ивана Лукича. Ни свет ни заря, а он уже сидит тут и все что-то рисует, и ты думаешь, почему ему не спится и почему он тут сидит? Ищет глазами, примеривается, с какой стороны лучше подобраться до наших жилищ… Мне сама Василиса сказывала, и я тебе поведаю по секрету. её сын Иван нагляделся в городах, как там хорошо люди живут, приехал и говорит: Журавли надо переделывать. Так что скоро начнется такое строительство, что и словами передать нельзя, а через время, Катя, мы будем жить, как в раю: и квартиры, как в городе, и вода тут же, в кранах, и все такое…
— Скорее бы, — вздохнула Екатерина. — Это же для нас, для баб, какое было бы счастье! Жили бы, говоришь, как в раю?
— Чего ты так обрадовалась?
— Да как же не радоваться? — глядя на Ивана, мечтательно сказала Екатерина. — Помню, мои родители, старые люди, все собирались пожить в раю на том свете, а нам, выходит, доведется испробовать той райской жизни и на этом свете? Дай-то бог!
— Бог тут, Катя, ни при чем…
XXIII
Слухи и разговорыбыли самые разные. Дохо дили они, разумеется, и до Ивана Лукича, но он не удивлялся и не злился. Озадачила и опеча лила Ивана Лукича лишь драка в Куркуле. Он узнал об этом в степи от бригадира Лысакова, ко торый только что вернулся из Куркуля. Иван Лу кич торопился в Грушовку: вызывал Скуратов — и сам не смог побывать у Подставкина. «Неужели это правда? — думал Иван Лукич, направляясь по проселочной дороге в Грушовку. — Мой лучший бригадир-три и натворил таких дел? Ить это же позор на весь район… Уборка на носу, а тут, можно считать, вышел из строя бригадир самой передовой и самой крупной бригады… А может, это выдумка, может, опять кто-то пустил вредный слух? Может, тут опять проделки Шустова? Ну, ничего, я дознаюсь, я до всего дознаюсь».
Скуратов встретил Ивана Лукича холодно Протянул руку, поздоровался молча и сказал:
— Ты это что, Иван Лукич, без особого при глашения в райком заехать не можешь?
— Могу, — покручивая ус, отвечал Иван Лу кич. — Но покедова особой нужды не было…
— Нужды, говоришь, не было? — Скуратов насмешливо сощурил левый глаз. — А что там случилось в твоем хваленом Куркуле?
— И до тебя та весть докатилась. — Иван Лу кич помрачнел и стоял потупя глаза. — Я ещё и сам толком не знаю, не успел разузнать… Ежели судить по тому, что мне поведал Лысаков, то по лучается картина дюже паршивая… Выходит, будто Подставкин или умом помешался, или ка кой бес его попутал. — Развел сильными, до черноты засмоленными солнцем руками. — Ума не приложу, что с парнем могло поделаться. Егора я знаю, парень он умный и жену свою любил, жили они мирно…
— Вот что, Иван, поезжай в Куркуль и все выясни. — Скуратов прошелся по комнате, поправил скатерть на углу стола. — Поговори и с женой и с самим Подставкиным…
— Добре, будет исполнено сегодня, — четко, по-солдатски ответил Иван Лукич. — Можно иттить?
— Да ты хоть отдохни малость, неуловимый мотогонщик, — сказал Скуратов, показывая на стул. — Присядь, расскажи, как живется… Скоро начнешь жатву?
— Поджидаем созревания. — Иван Лукич вытирал платком покрытое влагой лицо, не садился. — Выборочную косовицу ячменя начнем дня через три, а тогда уже и всем фронтом пойдем… Не беспокойся, Степан. Ежели я дал слово, сдержу. Ты меня малость знаешь, узнал ещё в те, в солдатские годы.
— Ох смотри, солдат, как бы Игнатенков тебя не опередил.
— Пусть испробует.
— Ну, а как поживает сын Иван? Чем занимается?
— Бунтует!
— Иван бунтует? — с улыбкой спросил Скуратов.
— Сказать, не сам Иван, — поправился Иван Лукич. — Иван ходит по Журавлям, фотографирует, приглядывается к селу, как жених к невесте, а вокруг Ивана расплодилась такая чертозщина, что уши вянут… Опять шустовцы зашевелились и такую брехню распустили, что беда! Будто мой Иван прибыл в Журавли для того, чтоб мне отомстить, и по этой причине наобещает журавлинцам райской жизни, взбудоражит людей и уедет… Вот до чего докатились оппозиционеры проклятые! — Иван Лукич усмехнулся в усы и с мольбой посмотрел на Скуратова. — Степан, возьми от меня этого Шустова! Дай ему хоть какую работенку, только подальше от Журавлей. Ить он же и спит, а видит, как я с Иваном сцеп-люсь. Потом просыпается и всю свою злость на меня испускает… Возьми в район каким-либо начальником. Ить мне жизни нету от этого Шустова. Бывших председателей в Журавлях ещё четыре. Но те три не такие зловредные, как Шустов. Сидит этот сеятель на пасеке, а к нему заезжают его дружки, и вся пакость идет оттуда, от меда.
