СЕМЕН БАБАЕВСКИЙ
РОДИМЫЙ КРАЙ
Край ты мои, родимый край, Конский бег на воле…
А. К. ТолстойСЕМЕН БАБАЕВСКИЙ
Есть в новом романе Семена Бабаевского „Родимый край лирическое раздумье автора о прошлом, настоящем и будущем Кубани: „Все было, все видела Кубань и все испытала и пережила. Как сын твой, склоняю голову, люблю и не перестану любить… Помню и никогда не забуду… Да и как же можно не любить то, что вошло в жизнь, и как же можно забыть то, что прильнуло к сердцу и теперь, издали и с годами, становится еще милее и роднее!
Признание в сыновней любви к родной земле звучит на страницах романа как задушевная, рвущаяся из сердца песня. Тема родины всегда была близка и дорога Семену Бабаевскому, и прошла она сквозь все творчество писателя. Уже в ранних, Кубанских рассказах (1935–1940), написанных во время учебы в Литературном институте им. А. М. Горького, в романах „Кавалер Золотой Звезды (1948), „Свет над землей (1960), „Сыновний бунт (1961) видна эта давняя и прочная привязанность писателя к родным местам.
Родители Семена Петровича Бабаевского были типичными украинцами с Харьковщины. И родился будущий писатель в 1909 году в украинском селе Кунье, близ Изюма. Но настоящей его родиной стал хутор Маковский на Кубани, где прошли его детство, отрочество и юность. Здесь он окончил трехклассную школу, здесь занимался самообразованием и, готовясь в Литературный институт, сдавал экстерном экзамены за десятилетку. На хуторе же Семен Бабаевский вступил в комсомол, стал селькором. На хуторе писал он и первые свои рассказы. И вот перед нами „Родимый край, впитавший в себя богатый творческий опыт автора, его долголетние наблюдения и раздумья о жизни современного колхозного села. Это роман все о тех же, издавна полюбившихся писателю тружениках кубанских станиц — от Беломе-четинскэй до Сторожевой. Коммунист Петр Светличный, председатель колхоза Степан Онихримчуков, учитель Семен Маслюков, механизатор Илья Голубков…
Сердечно и просто пишет о них Семен Бабаевский. Кубань населяют не только казаки, но и горцы, поэтому в „Родимо^ крае писатель отводит немало страниц обычаям черкесов, крепнущим при Советской власти связям между горцами и казаками. Прекрасно выписан образ Кулицы, матери Хусина. Но всю свою любовь и нежность писатель отдает главной героине романа — простой казачке Евдокии Ильиничне Голубковой, „тете Голубке, как ласково называют ее станичники. Нелегкую жизнь прожила Евдокия Ильинична, много видела горя и слез. Дочь кулака, она порвала со своей семьей и пошла в колхоз. В трудные годы одна воспитывала пятерых детей. И сейчас Евдокия Голубкова по-прежнему видит смысл своей жизни в служении народу. И как не полюбить эту благородную, бескорыстную женщину-труженицу, как не сказать ей вместе с одним из героев романа: „Спасибо тебе, казачка наша милая! Спасибо тебе за твои труды, за твою душевность, за твою любовь к людям…Судьба Евдокии Голубковой рисуется в книге на конкретном историческом фоне.
Семен Бабаевский обращается к прошлому, к началу коллективизации, чтобы как можно ярче показать истоки тех социальных преобразований в деревне, которые дают сейчас свои ощутимые результаты. Но главным для художника остается отражение того нового, что появилось в деревне за последние годы. Писатель выдвигает на первый план лучших людей чудесного казачьего края, воспевает нравственную чистоту советского человека. Неторопливо, размеренно ведет свой рассказ Писатель, но эта неторопливость несет в себе внутреннюю динамику, способствующую более глубокому раскрытию закономерностей жизни. В романе много юмора, чудесны, полны лирики описания неповторимых кубанских просторов. Эпиграфом ко второй части романа взяты строки Н. А. Некрасова: „Всему начало здесь, в краю моем родимом!..
У каждого писателя, то ли в Сибири, то ли на Украине, на Волге или Смоленщине, есть свой близкий сердцу родимый край. Не случайна поэтому творческая привязанность Семена Бабаевского к станицам и людям Кубани, ибо здесь и есть начало всему, что уже сделано и что еще предстоит сделать. И мы признательны писателю за то, что он берет нас с собой в путешествие и показывает свой родной край, бурную реку Кубань и хороших людей, населяющих ее берега.
Л. ВЛАСЕНКО
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Многоводная, раздольная, Разлилась ты вдаль и вширь.
Из старинной песни кубанских казаков
Глава 1
Как все горные реки, Кубань осенью пряталась в берега, искала покоя. Мелело русло, стыдливо оголялись камни. Вода становилась синей, прозрачной — не вода, а стекло, и текла она спокойно, шумела только на перекатах, да и то лишь в лунные ночи. В низовьях и вовсе замедляла бег, успокаивалась, и то тут, то там блестели по степи, как зеркала в желтых рамах, густо поросшие камышами лиманы и заводи.
Летом же, в пору таяния ледников и частых грозовых дождей в горах, Кубань просыпалась и шумно выплескивалась из берегов. Вырвавшись на степной простор, она набирала скорость, заливала луга, затапливала низины, лески; несла песок, мелкую гальку, корневища, и тревожная песня ее не смолкала ни днем, ни ночью. Вспененные волны, не зная устали, проносились то вблизи станицы или хутора, то бугрились возле садов или рядом с пшеничным полем. И не было такого человека, кто не подошел бы, так, любопытства ради, к берегу и, задумчиво глядя на бурлящий, буро-серый поток, не покачал бы от удивления головой и не сказал бы: «Да, вот это силища!» И если вы стоите на круче и смотрите вниз, на необузданную красоту разгулявшейся стихии, то взору вашему открывается могучее половодье, и невольно кажется вам, что в широченном разливе Кубани, в ее стремительном беге есть, есть что-то схожее с жизнью людей, населяющих ее берега… Но в чем именно это сходство? Кто может сказать? Возможно, одна только Кубань и знает, в чем таится это сходство и как его отыскать, да вот молчит, не хочет поделиться секретом.
Нет, и Кубань молчит потому, что тоже ничего не знает. На всем пути от верховья до низовья ей встречаются казачьи поселения, а она проносится мимо, мимо, шумит грозной волной, и что ей до жизни станиц и хуторов! Хорошо, если промчится и не подточит берег, не затопит сады и огороды. Хутор-то Прискорбный, бедняга, как пострадал! Не посмотрела Кубань, что стоял он на красивом месте, вблизи гор, весь утопая в зелени. Вырвавшись из ущелья, река сразу же своими бурунами налетала на при-скорбненские сады и огороды. Издали, если смотреть с хуторской улицы, кажется, что это уже не буруны, а вздыбленные, гривастые кони. На полном скаку налетали они на обрывистый берег. Сверху берег на метр укрывался черноземом, а ниже, до воды, желтел спрессованный со щебнем песок. Легко уносила Кубань и чернозем, и щебень, и песок. Так с годами она подобралась к садам, с корнем вырвала яблони, груши, черешни — на стремнине, высоко над водой, поднимались ветки, точно руки, скорбно взывающие о помощи. Потом Кубань подошла к хатам, и те люди, жилью которых угрожала беда, уводили со двора живность, уносили домашний скарб. День-два, а то и неделю семьями ютились на берегу, слушали грозную песню реки, поджидали, когда рухнут со стоном стены, и только тогда, утирая слезы, навсегда покидали хутор.
На краю Прискорбного чудом уцелела хата, водой разорванная надвое. Одна половина свалилась с кручи и исчезла в Кубани, а другая, без крыши, но с печью и окнами, стояла одиноко, своим видом нагоняя страх. С каждым новым разливом уменьшался Прискорбный. Новые дома не строили. Те сады и дворы, что стояли ближе к берегу, были смыты. На месте, где была та, смытая часть хутора, теперь лежало каменистое русло реки. Точно ножом отрезана добрая половина улицы — не только на грузовике, даже на бричке проезжать опасно: можно свалиться под кручу. Во всем Прискорбном осталось двенадцать дворов, и в девяти жили вдовы и безмужние жены. Во время разлива Кубань подступала к их порогам — открой дверь и черпай ведром воду. Вместе с шумом в окна летели брызги. Хуторянки побаивались такой близости реки, но насиженные места не покидали. Ждали, надеялись, что вот-вот свершится чудо и Кубань дальше не пойдет. Но на ступала июльская жара, гремели грозы, бушевали ливни, и снова буруны, похожие на конский табун, с ревом налетали на хутор. По всему берегу мрачными козырьками свисали земляные глыбы. Козырьки отламывались, падали в воду, и гул тревожным эхом отзывался в горах. И все же чудо свершилось. В прошлом году и в июле и в августе не было разлива. Стояла жара, шумели дожди, а половодья не было. Что случилось? Дошла и до Прискорбного весть: в горах поперек Кубани легла плотина, и большая летняя вода потекла на Ставрополье по речке Калаус. Наконец-то и прискорбненцы облегченно вздохнули. Жаль только, что плотина так поздно встала у Кубани на пути. И хотя Кубань и теперь еще летом бурлит и точит берег, да только сила у нее уже не та, что раньше…
