Престижным он был отнюдь не потому, что здесь была выстроена современная здравница, нет, отдыхающее проживали в деревянных корпусах, все удобства которых были на дворе, развлечений тоже не было практически никаких — только кино в длинном, деревянном бараке, билеты в который стоили то ли десять, то ли пятнадцать копеек, да танцплощадка, оглашавшая уже устаревшими шлягерами распадок горной реки Кынгырги, вот, пожалуй, и все. Курорт был знаменит минеральной водой: бесплодные супруги вдруг исцелялись, обезножившие — начинали ходить, ослепшие прозревали. Я отдыхала здесь вместе с родителями, чаще — с мамой. Мы жили «дикарями», снимая комнату у местных бабулек, которые таким образом промышляли неплохую добавку к пенсии. Мама покупала «курсовку» и принимала ванны, душ, пила по особому графику воду, в общем, предавалась тому, чему с особым удовольствием предаются все женщины — ухаживала за собой и своим здоровьем. Мне было лет десять-двенадцать, и я умирала от тоски, потому что заняться было совсем нечем. За забором вплотную к поселку подступала тайга, прогретые солнцем, крупные, белые, обкатанные камни гордой Кынгырги были ко мне равнодушны, беленые известкой статуи пастуха и пастушки у парадных ворот санатория бесстрастно смотрели на черноголового ребенка в рваных брючках. Брючки были все время рваными, потому что я часто падала, спотыкаясь о камни, торчавшие из земли на всех здешних тропинках. Еще я помнила большую беседку в восточном стиле, маленький павильончик, в котором можно было набрать воды, — холодная минеральная вода била из черных рожков в темную утробу центрального бассейна.
Здесь пахло известью, чуть-чуть сероводородом, запах был не отталкивающий, а, скорее, притягивающий, так пахнет мел, который ты грыз в детстве. Минеральная вода была прозрачная, чистая, наполненная пузырьками, взрывающимися на нёбе, освежающая, её хотелось пить, и пить, и пить, и не хотелось останавливаться. Ни одна другая вода так не утоляла жажду.
По берегу Кынгырги то там, то здесь из белых труб под давлением била минеральная вода, покрывая прибрежные камни кремово-белыми или желтовато-оранжевыми наплывами. Курортники по очереди подставляли свои бледные, обезжизненные болезнью и работой тела в надежде набраться здоровья, вокруг голых тел вились жадные до крови откормленные пауты.
Мы гуляли по берегу реки, собирали землянику вдоль ручьев хитрой ирригационной системы, снабжающей водой простенькие огороды местных жителей, ходили в лес за грибами, которых здесь было какое-то невероятное количество. Здесь росли местные виды грибов — подрешетники, зимовики, в которых разбирались только местные. Но и обычные грибы здесь тоже были. На одной поляне можно было насобирать ведро отменных, тяжелых груздей. Однажды мы приехали сюда в урожайный год, и возвращаться пришлось с двумя эмалированными бачками, которые были под завязку набиты солеными груздями и крупными, розовыми волнушками.
Забираясь на смотровую площадку наверху санатория, мы видели, что тайга на противоположном берегу реки только начиналась. Дальше на многие километры не было ни одного населенного пункта — только зеленая, не знающая берегов пучина леса до самого горизонта. И над всем этим великолепием царствовал пик Аршан, крутой, поросший лесом, с голой, желтоватой верхушкой. Рядом торчали каменистые скальники, над цирками которых почти до самой осени нависали тяжелые малахаи снега. Если присмотреться, то на одной из далеких скал можно было различить белую голову лошади. Я каждый день подолгу смотрела на горы. Отчаянные курортники лазали на пик, но мои родители никогда туда не ходили, говорили, что опасно. Нам рассказывали страшные истории об ушедших в горы туристах, в этих историях обязательно погибали все парни, но выживали смелые девушки, которые, схоронив всех своих спутников, выходили в долину, к жилью.
Потом курорт объявили закрытым, и сделали из него здравницу ЦэКа. Для нормального народа въезд был закрыт.
Желание съездить туда еще раз было у меня всегда, но останавливала дорога — душный медлительный «Икарус» ехал двести пятьдесят километров до Аршана целый день.
— Съездим? — спросила я Алексея.
— Конечно! — ответил он.
Это было наше первое путешествие. Всю зиму мы думали о том, как правильно экипироваться в дальнюю поездку и покупали снаряжение. Итак, на два мотоцикла мы привязали: брезентовую трехместную палатку весом в семь килограммов, два дешевых синтепоновых спальника в специально сшитых мной мешочках. Чтобы спальники не промокли, мы завернули их в полиэтиленовые прочные пакеты. Два коврика веселенькой расцветки, — с одной стороны они были розовыми, с другой — голубыми, два костюма общевойсковой защиты, резиновые сапоги, большую белую сумку из кожзаменителя с теплой одеждой, и бывалый вещмешок с примусом, котелком и прочим положенным для бивуака скарбом.
Мы встали в семь утра и выехали холодным июльским утром. Я до смерти боялась ехать через Иркутск, а Алексей меня наставлял:
— Ничего не бойся, езжай за мной, Помнишь, перекресток с многополосным движением?
Мы когда в Листвянку ехали, ушли прямо? А теперь там надо перестроиться в крайний правый ряд, мы свернем направо, а там — все прямо и прямо вместе с основным потоком машин. Поняла?
Я согласно кивала головой, но ничего не поняла и никакого перекрестка не помнила.
Еще до Иркутска у меня раскрутилось правое зеркало заднего вида, я закрутила его на ходу рукой. Перед Иркутском остановились, проверили багаж, но то, что зеркало нужно закрутить ключиком, вылетело у меня из головы, и вспомнила я о нем только тогда, когда оно мне понадобилось, но в этот момент было поздно, — мы неслись в потоке машин возле Иркутного моста, я еле успевала переключать передачи, а уж отслеживать ситуацию позади и вовсе не успевала. Я пропустила тот момент, когда Алексей резко ушел в правый ряд, и растерялась: у меня раскрутилось и второе зеркало, левое, — оно просто болталось из стороны в сторону и поделать с этим уже ничего нельзя было, — кругом летели машины. Я включила поворотник и, не видя ничего кругом, стала перестраиваться, надеясь, что меня спасет клаксон, я все время нажимала на кнопку сигнала. То ли мне повезло, то ли автомобилисты вошли в мое положение и поняли, что я совсем ничего не вижу, кроме того, что находится непосредственно передо мной, но меня пропустили. Дальше было еще хуже: копоть от машин, толчея, я судорожно хваталась за руль, нажимала на тормоза, потом поддавала газу, мне казалось, город никогда не кончится, и я устала еще раньше, чем мы успели выехать из Иркутска. Мы ехали куда-то то вниз, то прямо, нас все время обгоняли сигналящие автомобили, они проносились так близко от меня, что я испуганно втягивала голову в плечи. Алексей остановился только после того, как мы миновали Шелехов, и с обеих сторон дороги потянулись кусты искусственного насаждения вдоль полей.
— Устала?
Мы напились чаю из металлической фляжки, немного отдохнули и поехали дальше.
В первый раз я получила от езды ни с чем не сравнимое удовольствие, — двигатель пел, «Урал» слушался малейшего движения руки, машин на Култукском серпантине было мало, и я получила возможность насладиться поездкой. Удивительное это было ощущение — такого не почувствуешь, глядя из окна самого комфортабельного автомобиля. Я следила за дорогой, успевала полюбоваться пейзажами, испугаться надвигающегося на повороте встречного автобуса, разозлиться на дорогу и того, кто её строил, прыгая на гребенке. На подъемах у меня закладывало уши, от холодного ветра занемел лоб. Опущенное стекло шлема не помогало, — сквозило в щель между стеклом и пластиковым корпусом. В конце концов, я остановилась, вытянула на лоб надетую под шлем шерстяную шапочку и этим решила проблему.
Миновав серпантин, мы заправились в Култуке, свернули на развилке направо и, выехав из поселка, попали на ту самую дорогу, по которой я ездила в детстве на автобусе. Алексей ругался и говорил, что я слишком быстро еду. Никогда раньше я не испытывала такого ощущения полета и ликования как в Тункинской долине: живописные яркие скалы, колоритные повороты дороги, которые вторили извивам Иркута, контраст и буйство красок короткого сибирского лета: синь неба, сочная зелень листвы, охра рассыпчатого песка, ослепительно белая, ровная дорога и темно-бирюзовый горный хребет на горизонте, снег на зубастых вершинах которого почти сливался с ледяной белизной облаков. Алексей словно бы танцевал на своем «Соло» прямо передо мной. Когда я его обогнала, то увидела ослепительную улыбку, он показал мне большой палец, а потом нажал на газ и, в свою очередь, обошел меня.
Я засмеялась и прибавила еще. Дорога была прямой, краем глаза я заметила, как стрелка спидометра пересекла отметку в сотню. И тут я увидела, что впереди с полотном дороги что-то не так. Это был шрам от землетрясения, — асфальт перекорежило от ударов подземной стихии, и на дороге образовалась рваная, идущая наискосок ступенька. Я лишь успела сбросить газ и приготовиться к прыжку.
