- А ты уверен, что…
- Нет, не уверен, — ухмыльнулся он. — Я не уверен, что Бог — не вы- блядок. Такой же, каким я являюсь сейчас по отношению к тебе. Но если бы Бог не вбивал меня в землю ударами по башке — я бы не научился выпрямляться.
- Цыгане не нуждаются в чувстве собственного достоинства, — усмехнулась Таня. — Им достаточно золота.
- Не достаточно. Вынь из любого человека стержень, то, что он почитает за собственное достоинство — и человек рассыплется, как куча мусора. Что пользы тебе в богатствах земных, если жизнь свою потеряешь?
Таня посмотрела на него долгим и внимательным взглядом, потом кивнула.
- Хорошо. Я привезу тебе эту штуку. Я сама поеду. Он тихо рассмеялся.
- Ты старая лиса. Ты хочешь подсунуть мне свою голову в залог? Таня расхохоталась
- Но у меня же больше ничего нет, — она чисто цыганским жестом хлопнула себя между ног, — кроме моего достоинства!
Через несколько часов они сидели друг напротив друга в жарко протопленной бане. Таня несколько отяжелела в последние годы, в ее черных волосах появились длинные седые пряди, но это красило ее, и она все еще продолжала оставаться роскошной женщиной. Он подумал, что и в старости она будет очень красивой старухой.
- Почему ты не хочешь привезти эту вещь сам, — спросила Таня, - если она такая ценная?
- Потому, что она слишком ценная, чтобы рисковать по-дилетантски. Я хочу, чтобы она прошла проверенным, надежным каналом.
- Я так понимаю, что ее нельзя перемещать по транспортным линиям?
- Нельзя. На телеге, на горбу, полем, лесом — как угодно. Но она не должна проходить через точки, где может оказаться радиометрический контроль.
- Она что, радиоактивная?
- Не то, чтобы радиоактивная. Но там есть плутониевая батарея, и спать на ней не рекомендуется.
- Ты уже заплатил за эту дрянь?
- Нет. Ты заплатишь. Я дам тебе деньги и явку, все остальное — на тебе.
- Ты дашь деньги, я заплачу — кто-то умрет, — усмехнулась Таня.
- Так работает каждый гребаный пистолет и каждый гребаный бакс в этом мире, — сказал он.
- На том «боинге» был российский триколор, — заметила Таня.
- А не надо делать бизнес на чужой беде. Впрочем, они умудряются сделать бизнес и на своей собственной, каждая пуля, которую чеченцы всадили в башку русского солдата, сделана в России.
- В том самолете вообще не было солдат.
- Ну и что? Бомбы делают не солдаты, их делают люди, которым надо кормить свои семьи. А чтобы их семьи могли кушать — чья-то семья должна умереть под бомбами. А чтобы бомбы полетели, какой-то политик в смокинге подписывает указ. Все виновны. Но когда их детей бомба достает по дороге в школу — они начинают кричать про терроризм. Да, это терроризм. А кормить своих детей хлебом из чужой крови — это не терроризм? Нет невиновных, и каждая бомба попадает в цель. Этот проклятый игорный автомат, Таня, устроен так, что всегда приносит доход владельцу - кто бы ни дернул за ручку. Человек — дурак. Он будет дергать и дергать за ручку, надеясь выиграть миллион и принося доход владельцу, пока проклятая машина не сломается. Я — песок в машине. Я не надеюсь на выигрыш и не участвую в доходах. Я ни в чем не заинтересован и не нуждаюсь ни в каких идеологических оправданиях — я просто хочу ее сломать.
- Но ты же хочешь этого по какой-то причине, — усмехнулась Таня.
- Единственная причина — это моя всеобщая, всеохватывающая, слепящая ненависть к машине. Я — живой. Иногда у меня такое чувство, что я единственный живой человек на планете.
- Ты сумасшедший.
- Я сумасшедший.
- У тебя психология джахида.
- Я родился с поясом джахида. И прожив такую жизнь, какую я прожил — уже не нуждаюсь в том, чтобы корчить из себя нормального. Я выпрямился.
— Мы знакомы с тобой уже двадцать лет. И все это время я хотела тебя. И всегда боялась. Ты меченый, ты сам — как бомба. Но сейчас у меня есть предчувствие. Скоро бомба взорвется, — Таня встала, широко раздвинув ноги, ее тело блестело от пота, она подняла руки и собрала черно-белые волосы на затылке, ее груди напряглись. — Я хочу тебя сейчас. Давай сделаем это.
Глава 34
После того, как упал «боинг», охранная зона аэродрома была расширена еще на два километра. Но вскоре, в короткий промежуток времени, потерпели катастрофу еще два стратегических бомбардировщика. Один упал в тридцати километрах от аэродрома, второй — свалился прямо на аэропорт. Обе машины находились на боевом дежурстве и несли полный боезапас, их падение причинило страшные разрушения и жертвы. Обе машины потеряли управление незадолго перед тем, как начали снижаться к взлетно-посадочной полосе.
Механизм контрразведки пришел в движение, цепляя шестерни армейских подразделений, военной полиции и компрадорских структур, американцы почти сразу поняли, с чем имеют дело — сами не раз баловались такими штуками.
Режим ужесточился, гайки заскрипели, закручиваясь и плюща тела, — на террор НАТО ответило террором. Оккупационные власти и раньше не очень церемонились, но теперь начали стрелять в каждого, кто казался подозрительным, и секли головы обалдевшим от такого поворота дела местным князькам. Туземные вожди, наперебой стараясь доказать свою лояльность, зверствовали совсем уж беспредельно, не считаясь со здравым смыслом, бойни Аримана наполнились. Но Город — ядовитое сердце этого гниющего тела — продолжал пульсировать неоном и испускать миазмы, он не мог остановиться, он был причиной, и туда сходились нити всего действа. Сияли огнями казино, визжали убиваемые под горячую руку проститутки, лихорадочно сновали «мерседесы», кипела работа в маклерских конторах — все старались успеть. Склонялись над картами седовласые стратеги, холодно щурили глаза контрразведчики, холодно сияли экраны компьютеров и телевизоров во всем мире, с которых оживленные комментаторы изливали потоки слов, рационализирующих безумную суть этого кровавого действа. В сетях рассудочной болтовни страна выглядела, как красивый цинковый ящик со скрытым от глаз гниющим трупом внутри, в забитом такими же ящиками и залитом бестеневым светом формальной логики морге мира, по которому слонялся некто скучающий.
Щелкали выбиваемые пальцы, лязгали машины, печатающие доллары, улыбались младенцы с рекламы памперсов, корчились младенцы в огне напалма, в синем небе телевидения летали стратегические бомбардировщики и гигиенические прокладки — и никто ни в чем не был виноват.
Цыгане забаррикадировались в своем поселке, как неолитическое племя, в наивной надежде пережить тяжелые времена, но теперь каждый поселок превратился в такое племя, вся страна стала пространством неолита, по которому, среди горящих хат, которые с краю, рыскали вооруженные хищники в натовской и ненатовской форме. Братья-славяне смотрели из-за бугра — все это было, пока еще, не у них, как не у них была когда-то и Югославия.
Когда-то, еще на заре оранжевой революции, археологически давно по нынешнему отсчету времени, немногочисленные тогда еще серые лисы наткнулись на ценный объект посреди чистого, но очень загаженного промышленными отходами поля, на краю покалеченного леса. Это был наклонный ствол како-то брошенной шахты, а может, и не шахты — никто и никогда толком не знал, что есть что в Донбассе, что и кем там строится и что там есть, а чего там нет под землей. Вход в ствол был частично обрушен и засыпан наглухо так, что на поверхности торчал только заросший травой удлиненный курган. Он бы почти не отличался от других курганов, могил по-местному, которых здесь было полно, но в одном месте бетон обнажился в результате оползня, и непогода, вода или нерадивость строителей оставили глубокую щель между основаниями двух арочных перекрытий, куда нашли вход лисы полевые, а вслед за ними, по протоптанной животными тропе — и их человеческие собратья. В сотне метров от заваленного входа ствол, или туннель, или квершлаг был наглухо перекрыт кладкой из бетонных блоков, но пространства оставалось достаточно, чтобы вместить пару-тройку железнодорожных вагонов, тем более — нескольких человек с лошадьми, и серые лисы устроили там резервное укрытие, расширив и замаскировав обнаруженный проход.
Когда НАТО принялось закручивать гайки, серые лисы не свернули, а активизировали свою деятельность, раскручивая гайки в обратную сторону, и то тут, то там срывая их с резьбы. Натовский террор ударил, как всегда, в основном по населению, мирному и немирному, но не помышлявшему о сопротивлении оккупантам. Идейные борцы и бандиты прекратили грызню за территории, и на фоне стихших усобиц, в бардаке жесточайших, но безалаберных карательных действий разнонациональных миротворцев образовалось пространство для маневра небольшой мобильной группы. Но пришел день, когда пространство сузилось до глухого угла.
