И встала с постели утром с тяжелым сердцем.
Какая-то тревога внутри… нет, жажда, словно очень хочется пить… нет, предчувствие…
— Собственно великая Плеяда и ее мэтры не сумели повлиять на дю Белле, так как он уже родился поэтом. Стихи были у него внутри. Говорили с ним изнутри. Порой приносили доход, но иногда доводили его до беды, как те сатирические сонеты, направленные против католической церкви.
Брат Феликс… это все из-за него. Мальвина снова щелкнула пультом, уже раздраженно — студенты не слушали ее, не отрывались от своих интернет-игрушек. Да, да, брат Феликс всему виной, эта дрянь… Это из-за него у нее такое чувство, такое сердце сегодня. Брат устроил очередной дебош дома, оргию с проститутками, пользуясь отсутствием матери. Брат Феликс никогда не одобрял этих ее лекций. Он всегда был против того, чтобы она читала свои лекции студентам здесь, в университете на Моховой.
Это из-за Феликса у нее нет сегодня куража. Нет ничего, пустота внутри. Нет даже любви. Она не чувствует той любви, что согревает ее сердце каждый раз, когда она читает стихи или начинает свою очередную лекцию. Любовь, что согревает ее плоть и питает дух, сегодня где-то далеко-далеко. А поэтому нет куража.
— Я счастлив, я попался в плен… Завидую своей я доле. Мне ничего не надо боле, чем грезить у твоих колен.
Девицы-студентки фыркнули, так громко и неприлично, давясь смехом, что Мальвина тут же умолкла. Но почти сразу взяла себя в руки. Это ведь лекция. А студенты — глупцы. Они могут смеяться над чем угодно, даже над словами великой любви в великих стихах.
— В общем, жизнь дю Белле была короткой и несчастливой, — сказала она громко. — Он умер молодым, в нищете, оставив после себя всего два сборника стихов. В некоторых своих стихах он дает советы своим сверстникам, таким же, как вы, как жить.
— Ну и как же нам жить? — подала голос какая-то девица с задних рядов.
— Я грезил, отстраняясь от книг и собираясь в путь далекий, я постигал в мечтах до срока чужие тайны и язык. Неутомимый ученик за ноты брался, кисти, строки и фехтования уроки и для потомства вел дневник…
— Загружен под завязку пацан, как мы! — прокомментировали стихи дю Белле с галерки.
— Мечты… Их сняло, как рукою, я обзавелся лишь тоскою, — Мальвина посмотрела туда, на галерку. — Так часто мы себе вредим. То просьбу вымолвить не смеем, то в самомнении хмелеем и вставить слово не дадим! Себя старанием своим подать как должно не умеем. А после завистью болеем. Без денег и друзей сидим.
Студенты ничего не сказали, не проявили ни любопытства, ни интереса ни к дю Белле, ни к лекции и снова уткнулись в свои гаджеты.
Мальвина поняла, что сегодня все так и пойдет — без отклика, без отдачи, она просто станет повторять текст, как заученный урок, и механически вставлять в лекцию стихи. Они не слушают ее, они не записывают. Им неинтересно, что она говорит о французском поэте.
А все потому, что у нее нет сегодня обычного куража. Она устала. Она плохо спала этой ночью из-за брата Феликса, который все больше и больше тревожит ее, раздражает. Даже пугает, когда матери нет дома.
Мать занята лишь своей шоколадной фабрикой. Она, Мальвина, с самого начала выбрала для себя вот это — лекции, студенты, университет.
Но эта тяжесть в душе, это странное неприятное чувство внутри. Словно что-то должно случиться… и очень скоро… что-то должно случиться с ней, Мальвиной, если не поберечься как следует…
— Я вижу, вам совсем неинтересно, — кротко сказала Мальвина. — Я бы с удовольствием отпустила вас и закончила лекцию прямо сейчас. Только куда вы пойдете? На улице такое ненастье. Знаете, есть часы и дни, когда лучше сидеть тихо и не выходить под дождь…
— Это как по гороскопу, что ли, несчастливые дни? — спросила темноволосая студентка в первом ряду справа.
— Точно, как по гороскопу, — Мальвина кивнула. — Дю Белле не верил гороскопам. Но нас с вами он предупреждает, как самого себя когда-то: неладен будь тот день и час, что мне в подушку нашептали оставить за чужою далью моих холмов родную сень. И странно — все кому не лень, меня о том предупреждали. И звезды свыше подтверждали — там Марс входил в Сатурна тень. Но все иначе обернулось. Нога, я помню, подвернулась, едва ступил я за порог… В другой бы раз, из суеверья, я бы вернулся… хлопнул дверью, но…
— Как же это вы говорите, он не верил гороскопам, раз пишет, что Марс его предупреждает, планета и про суеверие тоже? — спросила студентка во втором ряду.
— Поэты порой сами себе противоречат, — ответила Мальвина машинально, ей хотелось дочитать сонет до конца.
— Как это?
— А вот так, как и мы с вами. Внутри нас сплошные противоречия.
— А кто еще входил в эту Плеяду, кроме дю Белле? — спросила студентка в третьем ряду, она плохо видела и носила очки.
Мальвина оглядела аудиторию. Студенты наконец-то оторвались от мобильных и ноутбуков. Им надоело скучать. Они наконец-то вспомнили, для чего именно явились утром в ненастье в университет на ее лекцию.
— Ронсар, Баиф, Жан Дора, — сказала она, выводя на демонстрационный экран портреты поэтов Плеяды. — Я расскажу вам о них о всех.
Глава 20
Экспертиза
В этот раз Катя послушалась совета и уехала домой. Да, в пятом часу утра на оперативной машине вместе с экспертами, которые увозили взятые для исследования вещдоки — они довезли ее до дома.
Полковник Гущин остался на месте происшествия, а Катя уехала и была этому безмерно рада. Черт возьми, ей хотелось оттуда убраться — из этой темноты, из этой летней майской ночи, из этого дома, пропитанного насквозь кровью.
Есть моменты — и Катя поняла это там, в Котельниках — когда даже любопытство — самая сильная, самая страстная и властная черта вашего характера — сходит на нет.
Потому что видеть все этовашим глазам нестерпимо. Все то, что может сотворить с человеком другой человек.
Катя поняла и другое — выдавая ей информацию по делу Родиона Шадрина так скупо, полковник Гущин просто щадил ее. Она не видела полной картины с мест тех других убийств. А вот сейчас увидела полную картину. И Гущин сам просил ее: смотри.
Дома, в своей квартире, Катя разделась как автомат, включила в ванной душ и села под горячие струи. И сидела так долго. Она не слышала, как началась гроза и как гремел гром — первый за весь май. Сверкали молнии за окном над Москвой-рекой, и лил дождь.
После душа, так и не смыв с себявсе то, что она тщетно пыталась уничтожить с помощью воды, Катя прилегла. Но не спала, не могла. Слышала, как снова пошел сильный ливень и опять загремели раскаты, засверкало в утреннем небе, затянутом свинцовыми тучами.
В девять, не опоздав ни на минуту, она под проливным дождем приехала на работу в Главк. Сначала поднялась к себе в кабинет Пресс-центра. Поставила зонт в угол сушиться. Сняла мокрый плащ. Включила ноутбук, просмотрела свои записи с заметками для будущей статьи.
Теперь писать придется все по-другому…
Но как?
Она спустилась в управление розыска. Узнала от секретарши в приемной, что полковник Гущин с раннего утра был на вскрытии в морге, а сейчас уехал на доклад в министерство и прокуратуру.
Катя спросила — отбыла ли уже в Орел опергруппа для этапирования Родиона Шадрина. Секретарша кивнула — подняли судью и прокурора чуть ли не на рассвете для подписи и оформления всех документов.
В Орел уехали…
А что в Орле? Что там в этой психиатрической больнице специального типа?
В обеденный перерыв она опять спустилась в розыск. Гущин из больших начальственных кабинетов еще не возвращался. Зато в приемной сидел эксперт Сиваков с папкой под мышкой.
— Закончили? — спросила Катя.
— Пока только предварительные выводы. Назначаем серию экспертиз. Как и два года назад, тогда тоже все экспертизы, экспертизы. — Сиваков глянул на датчик пожарной сигнализации на потолке приемной и все равно сунул в рот сигарету — незажженную. — А предвариловка есть предвариловка.
— И что говорит предвариловка?
Они обернулись на голос Гущина. Он вошел в приемную.
Эксперт Сиваков оглядел его с профессиональным цинизмом.
— Ну и видок у тебя, Федя, краше в гроб кладут.
— Пошли в кабинет. — Гущин глянул на Катю и спросил мягко: — Отошла немножко?
— Да, Федор Матвеевич, и я готова вам помогать всем, чем могу. — Катя действительно хотела ему помочь, когда он выглядит и чувствует себя — вот так скверно.
— Итак, предварительные выводы экспертизы. Сначала по мусору, — эксперт Сиваков в кабинете Гущина закурил уже открыто, не таясь от датчиков пожарной сигнализации. — Что мы имеем…
— Что это за миска у Гриневой была на теле? Для чего она вообще используется? По форме этот лоток на почку похож или на фасолину, — сказал Гущин. — Что-то знакомое, но никак не могу понять.
