— Я не пью, успокойся.
— Как — вообще?
— Ни капли.
Авдотьин долго и недоверчиво глядел на него. Подержал в руках бутылку и опустил ее на землю.
Рябушкин несколько раз хлебнул из котелка, отложил ложку в сторону, заговорил:
— Ладно, Авдотьин, ближе к делу.
Авдотьин сразу насторожился.
— Фамилия Шелковников тебе ничего не говорит? — спросил Рябушкин.
— У меня работает.
— Факты, которые я тебе по телефону цитировал, он изложил. Вот письмо. Я могу сделать так, что в редакции его не получали. Понимаешь? У тебя неделя времени, чтобы принять меры.
Авдотьин смахивал со лба пот и как завороженный смотрел на письмо.
— Но так просто я тебе его, конечно, не отдам. Слишком дорогая штучка.
— Что надо?
— Пока — абсолютно ничего. При случае расскажи Козырину, что я в принципе неплохой мужик и могу пригодиться. И все. Больше от тебя ничего не требуется.
— Понял. То есть не понял.
— Со временем дойдет.
— Вообще-то он сегодня, может, сюда подъедет.
— Еще лучше. На, держи свои факты.
Больше к этому разговору они не возвращались. Авдотьин, повернувшись боком к костру, долго читал письмо Шелковникова в редакцию, читал и пристанывал — Шелковников выкладывал подробную бухгалтерию расходования стройматериалов. Письмо жгло руки. Дочитав, Авдотьин сразу бросил его в костер. Сухая бумага вспыхнула весело и ярко.
Рябушкин лежал и, сняв очки, смотрел близорукими глазами в небо. На душе у него было радостно. Авдотьин теперь целиком в его руках. Придет время, и он так же возьмет за горло Козырина. Все будет, только нужно время. И больше не нужен будет Савватеев. Рябушкину иногда казалось, что Пыл Пылыч, как рентгеном, просвечивает его насквозь, читая самые потайные мысли. Ничего, время, время, и с Савватеевым тоже уладится. Рябушкин даже засмеялся, вспомнив свои разговоры с Травниковым. Владимир Семенович долго не понимал, о чем речь, а поняв, сразу же отказался. Но Рябушкин не отступал, а когда втолковал ему, что в райкоме Савватеевым тоже не довольны и они могут ускорить законное решение, глаза у Травникова чуть блеснули.
Слава богу, дошло.
Вечером, уже в сумерках, к костру подъехала машина. Из нее вышел Козырин и вместе с ним — невысокий, крутоплечий мужчина. Рябушкич остался у костра, а Авдотьин поспешил навстречу. Козырин что-то резко сказал, повернулся, и они вместе с мужчиной снова сели в машину.
— Занят он сегодня, — отводя глаза, пояснил Авдотьин, вернувшись к Рябушкину.
— Полно врать, голубчик. Он просто увидел меня, спросил, как я сюда попал, а когда узнал, что меня привез ты, обозвал тебя дураком, а может, и покрепче. Так?
— Да вроде этого… — замялся Авдотьин.
— Ничего, ничего, мы еще посмотрим…
На следующий день Козырин выговаривал Авдотьину:
— Слушай, ты что, последние мозги растерял?
— Подожди, Сергеич, подожди Знаешь, это жуть, а не мужик. Ты зря так…
— Уже струсил? Трясешься как осиновый лист?
— Мне еще не разонравилось по ночам спокойно спать, Сергеич, и ты на меня не дави.
— Твое дело, хоть целуйся с этим типом. Видел Карпова? Значит, так, он мне пообещал избенку да полного ума довести со своими мужиками. А ты его выручишь кирпичом, они в Полевском подряд берут ферму строить. Сам тоже внакладе не останешься На днях съездим, окончательно договоримся.
— А ты все-таки к Рябушкину присмотрись, Сергеич. Присмотрись.
— Пока своим умом живу. Будь здоров!
20
Козырин не искал нужных людей, они сами находили его: летели, как мошки из темноты на яркий свет лампочки. Вились вокруг, жужжали, и каждый предлагал свои услуги. Со временем он к ним привык, и, исчезни они однажды он бы, пожалуй, и не знал, что ему дальше делать. Он привык к чужой зависти и к собственной значимости как к воздуху, без них ему нечем стало бы дышать.
Карпов, бригадир шабашников, осадистый, крепкий, словно вырубленный из цельного соснового комля мужик, прозванный Кирпичом, пришел к нему в кабинет в прошлом году. И сразу, не играя в прятки, взял быка за рога. Его цепкая хватка понравилась Козырину, и скоро они нашли общий язык. За лето шабашники достроили ему особняк, а он продал Кирпичу машину и кое-что по мелочи его мужикам. Теперь особняк надо было доводить до ума, а Авдотьин тянул, присылал своих работников нерегулярно, да и не могли они сравниться с шабашниками, которые в своем деле были настоящими мастерами. Козырин вообще с интересом приглядывался к бригаде Кирпича, удивляясь и немного завидуя. Здесь не было ни пьянок, ни драк, ни забубённых личностей. Все под стать бригадиру: степенные, работящие, немногословные и очень похожие друг на друга.
В основном обо всем договорились, оставалось только обсудить кое-какие мелочи, и для этого Козырин привез Кирпича на берег, но там оказался Рябушкин, а сидеть рядом с таким слишком шустрым типом он себе позволить не мог. Договорились, что Козырин сам приедет в ближайшее время в Полевское к Карпову. Собрался он только через несколько дней вместе с Авдотьиным.
Шабашники располагались на том же месте, что и в прошлом году. За околицей ровными рядами высились железобетонные опоры будущей фермы. Рядом — два зеленых вагончика, между которыми была натянута бельевая веревка, на ней сушились старая матросская тельняшка и большие мужские трусы. Гудела бетономешалка. Шабашники, все раздетые до плавок, загорелые до черноты, на приехавших не обратили никакого внимания — как работали, так и продолжали работать. Только Кирпич сразу же подался к ним тяжелым, неторопливым шагом.
— Вот это дисциплинка, я понимаю, — удивленно протянул Авдотьин.
Карпов по очереди сунул им тяжелую, железной хватки руку и попросил:
— Минутку подождите, место тут неподходящее для разговора. Вася!
— Ау! — откликнулся, отрываясь от работы, молодой лохматый парень с необыкновенно большими и синими глазами. — Тута я!
Кирпич неопределенно мотнул головой, и Вася тут же произнес:
— Понятно!
Исчез в вагончике и скоро показался оттуда одетый по всей форме — аккуратно выглаженные брюки, чистенькая рубашка, надраенные до блеска модные туфли. Бригадира здесь понимали с полуслова.
Через полчаса Кирпич, Авдотьин и Козырин сидели в березовом колке, возле родника, а Вася разводил костер, собираясь жарить на нем шашлыки. Времени деловой разговор занял немного, и Козырин четко — он во всем любил четкость — подвел итог:
— Значит, так, Карпов. Особняк доведете до ума, я вам плачу деньги. Авдотьин вам даст стройматериалы для фермы. Но за них ты должен рассчитаться. Вот сдадите и рассчитаетесь.
Кирпич согласно кивнул головой. Больше к разговору не возвращались.
Авдотьин принялся рассказывать анекдот, но Карпов, не дослушав его, крикнул Васе:
— Ну ты, посланец ада, скоро готово будет?
— Один момент.
— Почему посланец ада? — заинтересовался Козырин.
— Спроси у него. Он любит травить. Занятный парнишка. На вокзале нынче подобрал, пропился до копейки, сидит, дрожит с похмелья. Теперь вот человека из него делаю.
Шашлыки, которые подал Вася, были отличные — толк в этом деле он знал. За ужином повеселели, и Карпов, подмигнув, предложил:
— Слышь, Вася, народ вот интересуется, как ты в аду побывал?
Тот неторопливо, аккуратно вытер губы и, окинув всех взглядом, увидев, что сидящим рядом действительно интересно услышать его историю, начал рассказывать:
— Года четыре назад или пять, не помню уже, калымили мы в Егорьевском районе, домишко строили. Сляпали, сдали, честь по чести. Председатель нам двух баранов выписал, мы в лесок, шашлыков нажарили, водки набрали — не жизнь, а малина. Цымус! А поварихой у нас местная работала, тоже Сила с нами. Я давно чуял, что она ко мне неровно дышит. Ну, подпила, глазками стрель-стрель. По породе королева, и тут и тут — раз потрогать и помирать можно. Сердчишко у меня затрепыхалось, голова кругом. Ну я и вперед, в атаку! Слова там разные намурлыкиваю, где ладошкой задену, где покрепче прижму. А она ничего, хохочет, зараза, хохочет, а сама прямо вот так вот, ходуном вся. Эх! Загремел, короче, Вася Дремов под фанфары. Наши уже все хорошие, песняка давят, а я иду ее провожать. И подкатываюсь: может, чайком угостите? Она — дело известное: что вы, что вы, я не такая, я жду трамвая. Меня-то не проведешь, чую. Закатываемся к ней, понеслась роди мая! Говорить — слов нет. Вдруг слышу, двери — хряп! — настежь. Отец ее, это уж я потом узнал. И к стенке тянется, а на стенке ружье висит. Двустволка, как сейчас помню. Я еще брюки за ремень успел зацепить и в окно. Только созвякало. Чешу по улице, а старик за мной. Старик, старик, а прет, как сохатый. Я через переулочек да на берег. И надо же, поскользнулся. Упал, вскакиваю, глядь, а он курки взводит Я по берегу, туда-сюда, под обрыв, вижу — нора какая-то, в нее. Ужом, ужом… И в ад прямо…
