Виктория Борисовна тоже поднялась, издавая глухие стоны.
— Витя, давай лучше «скорую» вызовем, — прошептала она, обозрев профессора с ног до головы.
Не отвечая, Файнберг поплелся к зеркалу. Вид небритого старика в рваном грязном халате и замызганных брюках вызвал у него отвращение. Виктория Борисовна встала рядом и через силу улыбнулась, разглядывая зеленоватые лица отражений:
— Пятница, тринадцатое число. Возвращение живых мертвецов!
— Сейчас. Мне нужно пять минут, — он налил стакан воды, капнул туда семь капель нашатырного спирта и скрылся в ванной, крикнув под шум льющейся воды:
— Вика, умоляю, сделай кофе!
Через пять минут он вышел другим человеком.
В операционном белье, чисто выбритый и с мокрыми аккуратно причесанными волосами, Виктор Робертович стремительно проследовал к шкафу, надел свежий халат и, даже не поморщившись, выпил на ходу обжигающий кофе.
— Вот это да-а! — восхищенно протянула потрясенная метаморфозой Виктория Борисовна.
По коридору Файнберг пронесся ураганом, оставляя за собой шлейф запахов одеколона, свежего кофе и — совсем немного — вчерашнего перегара. Причем в пропорциях, точно соответствующих возрасту и положению. Следовавшая за ним Виктория Борисовна тоже старалась... выглядеть, но получалось несколько хуже. Возможно, сказывалось отсутствие в процедуре экстренного снятия похмелья бритья и нашатырного спирта. Медсестра, слишком встревоженная, чтобы чему-либо удивляться, все же смотрела на них с подозрением.
Не теряя времени на пустые разговоры, профессор стремительно ворвался в люкс. Проснувшийся пациент с улыбкой посмотрел на нового доктора и спросил:
— Как уаше доровье?
На погибающего от потери крови он похож не был.
— Откуда кровотечение? — спросил Виктор Робертович, резко стягивая с Мананги одеяло.
Возникла небольшая заминка. Ни на повязке, ни на постели крови не наблюдалось.
— Не у этого, Виктор Робертович, — в полной тишине сказала сестра, — у второго...
На соседней кровати лежал мужчина в годах. Бледное лицо с закрытыми глазами по цвету почти сливалось с постельным бельем. Виктория Борисовна твердо помнила, что несколько часов назад ее Тампук был одинок, как баобаб в пустыне. Файнберг не помнил ничего. У него трещала голова, и жутко хотелось пить.
— Почему кого-то положили? Кто распорядился? — он требовательно посмотрел направо. Увидев полное недоумения лицо с такими же, как у него опухшими веками, профессор резко повернулся в другую сторону. Сестра растерянно прошептала:
— Вы... вчера сами привезли...
— Это я... знаю. — Он чуть не сказал: «Помню», но вовремя поправился. — Откуда второй, я спрашиваю? — и, подумав, что был невежлив, тихо добавил:
— Вас.
Виктория Борисовна легонько тронула его за плечо:
— Витя, я тоже привезла...
— Кого? — недоуменно переспросил Файнберг, холодея от недоброго предчувствия.
Она молча кивнула в сторону Мананги. Тот, натянув одеяло до подбородка, вежливо улыбнулся и сказал:
— Дратуйта, мама!
— Да нет, это я... — начал было Виктор Робертович — и осекся.
События ночи и утра помнились смутно, урывками. Поручиться за то, что он вез именно негра, не покривив душой, было нельзя. Никаких фактов, кроме самого похищения, ему не вспоминалось. Профессор взялся обеими руками за голову и протянул:
— О-о-ох! Елки-палки!
Виктория Борисовна в изумлении уставилась на него, вспоминая, как утром профессор прикатил на «скорой». Его крики про люкс обрели смысл:
— Витя, ты украл человека? — раздался горестный вздох удивления. — Зачем ты его взял?
Профессор стоял с отпавшей на грудь челюстью, подыскивая какое-нибудь оправдание. И оно нашлось. Для загадочной русской души нет ничего неподсудней. Он развел руками и, потрясенный собственными подвигами, прошептал:
— Пьяный был, не помню!
Первой в себя пришла сестра. Она робко кашлянула и спросила:
— Так что с кровотечением?
Не дожидаясь ответа от пребывавшего в прострации Виктора Робертовича, девушка откинула со второго пациента одеяло.
На кровати лежал крупный мужчина лет шестидесяти, совершенно раздетый. На абсолютно белой коже, покрывая все доступные обозрению участки тела, пестрела сине-черно-зеленая вязь наколок. Простыня под ним была в крови. Посередине, возле поясницы, собралась небольшая лужица. Из нее вдруг побежал вялый ручеек и забарабанил по линолеуму маленьким водопадом.
Выйдя из транса, Файнберг подошел к койке и начал осмотр, бормоча себе под нос:
— Кто же это такой?
Впрочем, работать это ему не мешало. Чуткие пальцы пробежались по телу. Крепкие жилистые руки перевернули пациента на бок. Обнаружив источник кровотечения, профессор уверенно скомандовал сестре:
— В операционную!
Когда каталка плавно выезжала из палаты, мужчина очнулся. Первым, что попало в поле зрения пришедшего в сознание Паука, было лицо пожилой женщины. Он и не догадывался, что смерть может выглядеть так странно...
Но сейчас ему было не до того.
— Хана... — шепнул он, стараясь, чтобы его услышали.
Лицо тут же приблизилось почти вплотную:
— Что ты сказал, зэк? — голос прозвучал требовательно, как на допросе.
Паук собрал последние силы:
— Похоже, хана мне. Рак у меня в очке...
Возможно, Господь Бог решил, что гражданину Тенькову рановато канать в чистилище. А может, в преисподней не нашлось достаточно большой и горячей сковородки.
Во всяком случае ему повезло. Несмотря на глубокое душевное потрясение и похмельный синдром, его похититель работал красиво и уверенно. Хотя в связи с отсутствием персонала, на время ремонта отправленного на каникулы, приходилось обходиться исключительно своими силами и подручными средствами.
В обе руки из капельниц вливались растворы, сестра подавала инструменты, а в качестве ассистента рядом стояла Виктория Борисовна.
— Фу-уф! Краник закрыли, больше течь не будет, — объявил Файнберг через некоторое время, потом обратился к сестре:
— Пульс, давление?
Та подошла к пациенту и, померив, доложила прерывающимся голосом:
— Семьдесят на тридцать, пульс сто двадцать.
— Уходит, — жестко сказал профессор, — кровопотеря литра два. Нужна кровь, иначе, минут тридцать — и все. Какая у него группа?
— Четвертая, плюс.
— У меня вторая, — сказал он и требовательно вздернул подбородок.
— Тоже, — ответила сестра на невысказанный вопрос.
Виктория Борисовна, не дожидаясь вопроса, бросила в пространство:
— Третья. К сожалению.
Больше спросить было не у кого. На отделении ни души, даже ремонтники-отделочники ушли на обед. Мучительно медленно, в полном молчании, прошла минута.
— Давайте пока дофамин, — скомандовал Виктор Робертович.
После введения в капельницу лекарства давление немного поднялось. Пусть на короткое время, но продляя пациенту жизнь. Паук пошевелился. Веки дернулись раз, другой, смахивая слезу, и разомкнулись. На профессора взглянули мутные водянистые глаза. Раздался хриплый, но внятный шепот:
— Не колотись, лепила, дай свалить без лажи. Один хрен, от рака не отмажешь!
Вторичное упоминание об опухоли разозлило Файнберга до дрожи в голосе:
— Лежите спокойно, не мешайте работать! Вам вот надо кровь лить, а то... И взять негде!
Паук кивнул и обессиленно закрыл глаза.
— А может?.. — неожиданно сказала Виктория Борисовна.
Профессор понял ее с полуслова:
— Это последний шанс, — он наклонил голову и вытер запотевшие стекла очков о ее плечо. — Давайте в палату! На месте определите группу, резус и совместимость, скомандовал он сестре.
Паука спасло чудо. У Мананги Оливейры Переса, уроженца далекой Нигерии, оказалась кровь нужной группы, абсолютно совместимая с кровью умирающего авторитета. Во время переливания Тампук радостно улыбался своей второй маме, искренне радуясь встрече.
Теньков очнулся после первой живительной дозы. Почувствовав прилив сил, он повернул голову сначала влево, потом вправо. Рядом лежал негр, из вены которого по прозрачной трубке бежала красной нитью кровь. Трубка входила в блестящий аппарат, откуда тянулась к руке Паука, скрываясь в районе локтевого сгиба под наколотым кинжалом со змеей. Черная физиономия повернулась к авторитету и расплылась в широкой добродушной улыбке:
— Как уаше доровье?
Паук узнал его сразу. Это был тот самый парень из аэропорта, по следу которого он послал Мозга и Бая!
Пахан стрельнул глазами по сторонам в поисках братвы, притащившей добычу. Но никого из знакомых рядом не было. Да и чернокожий отдавал ему кровь добровольно, ни о чем не подозревая.
Тенькову стало не по себе. Чувство непонятное и давно забытое. Паук не подумал, да, наверное, и не знал, что у обычных людей оно называется одним простым словом: стыд.
