В коридоре стоял грохот, шум и лязг. Вернувшаяся с обеда бригада отделочников, похоже, вознамерилась, в соответствии с гимном пролетариата, сначала все разрушить до основания, а уж потом на руинах возвести новое хирургическое отделение. Молодые мужчины в светло-синих спецовках работали с упорством японских трудоголиков. В кабинет профессора-консультанта клиники «Панацея» шум доносился приглушенным рокотом.
За столом сидели сам Файнберг и Виктория Борисовна. Они единодушно изгоняли остатки похмелья чаем.
— Витя, напрягись. Может, вспомнишь, зачем ты украл уголовника? — сурово спросила женщина.
— Пьяный был, — гнул свою линию Виктор Робертович. — Ты же знаешь, алкоголь разрушающе влияет на мозг.
Последовал жадный глоток ароматного, совершенно черного чая, и расследование возобновилось.
— Тебя же должны были остановить, спросить... Что ты им говорил? — голос Виктории Борисовны звучал требовательно.
Разминая затекшие во время операции мышцы, профессор ответил, немного подумав:
— Голубушка, алгоритм партизанских действий непостижим. Возможно, я проявил изобретательность и героизм.
— М-да. Выпив для храбрости, ты чуть перебрал и стал безрассуден. Понимаю.
— Кстати, человека мы, оказывается, спасли. Так сказать, заодно.
Они помолчали, отпив еще по глотку из больших чашек. Виктор Робертович напряженно размышлял. Многое, очень многое было странным в загадочно похищенном пациенте. Но самая главная загадка была недоступна пониманию людей, далеких от медицины.
— Понимаешь, Вика, — решил он объясниться, — так кровить он был не должен.
Как и ожидалось, к его опыту и знаниям отнеслись без должного почтения.
— Растрясло, наверное, — ответила она рассеянно.
Не встретив понимания, Файнберг решил проверить свою догадку самостоятельно. Выписав направление на анализ, он вызвал медсестру и отдал ей бланк.
— Голубушка, отнесите это в лабораторию. Будет готово, передайте по смене.
Виктория Борисовна тоже анализировала события. Разумеется, со своей точки зрения. Беспорядочное нагромождение нелепостей никак не желало укладываться в стройную правдоподобную картину. Она тоже решила поделиться сомнениями:
— Ни черта не понимаю! — Чашка со стуком встала на стол. — Интересно, что вообще происходит? Кому мог понадобиться парнишка?
— Может, он сам знает? Ты не спрашивала?
— Он по-русски — меньше, чем я по-английски. Да и времени не было.
Виктор Робертович допил чай и решительно поднялся:
— Сейчас есть. Пошли...
Мананга лежал, укрывшись одеялом до подбородка. «Панацея» все же не Нигерия — ему было прохладно. После потери литра крови негра знобило. На соседней койке сопел сосед. Из капельницы в него вливалась какая-то желтоватая жидкость. Грохот в коридоре пациентам люкса не мешал. Один вспоминал далекую родину, другому снилось что-то спокойное и безмятежное. Дверь открылась, впуская профессора и Викторию Борисовну.
— Тампук, ты как? — улыбнувшись, спросила она с порога.
Негр отреагировал как обычно — расплылся в улыбке, демонстрируя крепкие белые зубы, и ответил вопросом на вопрос:
— Что уас без покоит?
Вошедшие переглянулись.
— Многое, — сказала Виктория Борисовна и улыбнулась, настолько жизнерадостно выглядел ее питомец.
— Ду ю спик инглиш? — непринужденно поинтересовался Файнберг с чудовищным акцентом раннего советского происхождения, доказывая, что выучить язык туманного Альбиона по книжкам можно. Но разговаривать на нем после этого под силу только смелым людям. Впрочем, трусом профессор не был.
— Йес! — почти завопил Мананга, неожиданно обретая возможность общаться хоть с кем-нибудь.
От этого вопля Паук проснулся и по старой тюремной привычке прислушался, не подавая признаков жизни. Однако попытка уловить смысл как-то не задалась — язык был чужим. Авторитет напряг слух. Через минуту стало ясно — говорившие ему незнакомы. Второй факт, дошедший до Паука чуть позже, поставил его в тупик. Базар канал на английском! Ни в родном языке, ни на фене таких слов не было. Потом вдруг заговорили по-русски. Он замер, стараясь ничего не пропустить.
Виктор Робертович задал всего один вопрос:
— Хау ду ю ду?
На русский язык эта традиционная форма приветствия переводится: «Как поживаете?». Простодушный Мананга отреагировал на нее буквально и заговорил. Исповедь нигерийца длилась двадцать минут. В ней было все. И великое спокойствие саванны, и беспокойное кипение жизни джунглей, и несчастное, нищее, но очень гордое племя, теснимое со всех сторон апельсиновыми рощами. Немало интересного было сказано и о холодной северной стране.
В некоторых местах Виктор Робертович многозначительно вставлял:
— Андестенд ю, — что означало: «Вас понял».
Наконец непрерывный словесный поток иссяк, превратившись в ручейки слез на щеках.
— Что он сказал? — осторожно погладив Манангу по голове, спросила Виктория Борисовна.
— Говорит, потерял камень, — не вдаваясь в подробности, перевел длинную речь Файнберг.
Услышав знакомое слово, вокруг которого изначально завязывались путаные узлы, Виктория Борисовна встрепенулась:
— Так, так, так! А ну-ка спроси — какой?
Мананга по-детски всхлипнул и снова заговорил. Легенда, дошедшая из глубины веков, была донесена до слушателей с привлечением мимики и жестов. Виктор Робертович горестно охал за компанию и кивал головой. Паук затаил дыхание. По его мнению, так убиваться можно было только из-за большой драгоценности. По завершении второй части грустной повести профессор озадаченно сказал:
— Велл. Джаст э момент, — и потрепал африканца по загипсованной ноге, пытаясь успокоить.
— Что там, Вить? — терпеливая слушательница подперла кулаком щеку в ожидании долгого пересказа.
— Итак, на родине молодого человека ждут. Несчастное племя аборигенов пребывает в нищете и тревоге. Он вроде как надежда, гордость и сын вождя. На шее у неге висел амулет или талисман, не суть важно. Скорее всего — обыкновенный булыжник с макушки какой-нибудь местной горы. В кожаном кисете, на цепочке. По легенде, однажды какой-то черно-белый человек с талисманом прилетит на большой железной птице и принесет племени богатство. Камень пропал. Наш друг хотел стать нейрохирургом, а теперь — нет камня, нет удачи, нет богатства...
— Муть голубая! — констатировала Виктория Борисовна. — Папуас — он папуас и есть.
— Он верит. — Глубокомысленно заметил Файнберг. — Для него это трагедия.
Закусив губу, чернокожий парень теребил пододеяльник. Мягко тронув своего переводчика за руку, он тяжело вздохнул, прежде чем произнести заключительную часть речи. На этот раз африканец был печален, но тверд. Короткие английские предложения получались емкими и значительными.
— До визита в какой-то Тампук амулет был на шее. А когда наш друг очнулся, камня и след простыл. Помимо жалоб на судьбу, молодой человек утверждает, что только большая белая мама может ему помочь в поисках. В завершении красной нитью проходит тема самоубийства. Все! — Виктор Робертович перевел дух и поинтересовался:
— А что такое Тампук?
Услышав знакомое звукосочетание, Мананга непроизвольно поежился.
Виктория Борисовна не ответила, задумчиво вглядываясь в блестящие от слез черные глаза. Где-то, в нетронутых доселе тайниках души, зародилась материнская нежность и обжигающей волной растеклась в груди. Она прикусила губу, легко поднялась со стула и пошла к дверям. На пороге остановилась и, повернувшись, сказала:
— Скажи этому ребенку джунглей — я помогу! — и неожиданно весело подмигнула Мананге. — Не трусь, Тампук, найду я тебе булыжник! Скажи ему, Витя, пусть не плачет. И что нас несколько дней не будет в целях конспирации.
Глава 14
ПРОФЕССОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
На период операции майору Жернавкову контора выделила казенную «Волгу» и мобильный телефон. Несколько раз в день, когда нечем было занять руки, Владимир Федорович доставал аппарат, откидывал пластинку микрофона и с разной интонацией и выражением лица произносил: «Алло!», «Але!» и «Слушаю вас!» В зависимости от предполагаемого абонента. Навык был доведен до совершенства. Трубка будто сама собой вылетала из кармана и оказывалась в руке. Планка микрофона послушно отскакивала в сторону. Серьезный разговор должен был стартовать спокойно: «Жернавков слушает!» Но никто не звонил...
Жернавков сидел в машине и, по-мальчишески рыча, крутил в разные стороны руль. За тонированными стеклами его не было видно. Со стороны стоящая с выключенным двигателем машина, шевелящая на месте колесами, выглядела странно. Звонок прозвучал внезапно. Голос «своего» аппарата Владимир Федорович слышал впервые. Он оказался приятным и ненавязчивым. Будто кто-то бил маленьким стеклянным молоточком по разного размера колокольчикам. Жернавков посмотрел на себя в зеркало и отработанным движением достал из кармана аппарат. Одним пальцем он откинул крышку микрофона и для начала произнес нейтральное: «Да».
