Солнце опустилось за далекие голубые холмы, и воздух внезапно сделался прохладным. Все детали исчезли, очертания пейзажа слились воедино, и земля стала силуэтом спящего животного. Даже попугаи на высоких эвкалиптах молчали. Небо было темно-желтым с черными прожилками, как будто по нему прополз не умеющий ходить ребенок с угольным карандашом в руке. Джин слышала, как Марк принимает ванну, — с обедом придется подождать. Подумать только, раньше они принимали ванну совместно, два аллигатора в крохотном болотце.
Джин зажгла на столе цитронелловые свечи и взяла конверт Ларри. Внутри была открытка с фрагментом картины Буше, «Плененный Купидон», 1754. Фрагмент изображал бьющий фонтан, украшенный двумя ангелочками серого камня, один из которых парил в воздухе, чтобы привести другого в чувство искусственным дыханием рот в рот. На обороте она увидела знакомый почерк, мелкий и четкий.
Откуда ты и где прошли следы,Мне ведомо: ведь Бог и в сновиденьяхСоветами поддерживает нас…Последую немедля за тобой,Не задержусь. Уйти с тобой вдвоем —Мне это то же, что в Раю остаться,А без тебя остаться равнозначноУтрате обожаемого Рая.
Джин оторвала взгляд от открытки — постой, это немного слишком, не так ли? О чем это он? Она знала, что это Мильтон; Ларри любил Мильтона. Она узнала строки из «Потерянного рая». Однажды он уже выписывал их для нее, из той части, где Адам и Ева должны покинуть рай и стать в полной мере людьми. Она нашла те же строки, написанные той же рукой, в своем письменном столе, когда прибирала в нем, готовясь покинуть Нью-Йорк. Она прочла их снова и вспыхнула, вспомнив (как будто могла их забыть) строки, следовавшие за этим заключительным эллипсисом: «Ты для меня — все сущее под Небом, / Ты для меня — все то, что на Земле». Вместо этого он написал: В химчистке все костюмы потеряли — / Им, может быть, пора сменить названье?
Она снова подняла взгляд. Было почти темно. Значит, он не объявлял о своей бессмертной любви. Ну и слава Богу, сказала она себе, смущенная собственным рвением. Он не говорил, что все еще ждет ее; он просто отпустил неуклюжую шутку насчет химчистки «Рай», ныне переименованной в «Потерянный рай». Рядом с ее ухом пронесся москит. Она снова посмотрела на открытку, изо всех сил стараясь сглотнуть. Там было кое-что еще.
Вернешься ли когда-нибудь? Дай знать.
Л.
Джин смотрела на далекие холмы, как раз исчезавшие в ночи. Может, он имел в виду, что это она потерялась здесь, в раю. В горле у нее застрял ком. Откуда он мог это знать? В конверт он положил и визитную карточку, на которой от руки написал свой сотовый номер, дважды его подчеркнув. Она положила обе карточки в конверт и поглубже сунула его в свой бювар. Несколько кокетливо, подумала она, пусть даже это тоже было неуклюжей шуткой. И это Л — оно ведь более интимно, чем Ларри. Л, означающее «любовь», как в ВСКЛ Вик: «в сетях катастрофической любви». А может, для поколения Вик это всегда означает «высмеивать скотов кровавых люто» — из чего следует, что высмеивать скотов кровавых можно и по-другому. Потом снова появился Марк — свежевыбритый, красивый, с зачесанными назад влажными волосами.
— Они в восторге от проекта, — сказал он с такой ухмылкой, словно только что выбрался из затруднительного положения. Что, на ее взгляд, и имело место. — Просто с ума от него сходят.
Она шлепнула себя по ноге. Москиты напивались вдоволь.
— Фантастика. Нет, правда, — молодец. — Она сильно шлепнула себя по руке. — Проклятье! Эти свечи никогда не действуют. Абсолютно никакой разницы.
— Может, поедем и отпразднуем? Праздничный коктейль в «Бамбуковом баре», а потом — в «Beausoleil», в «Королевскую пальму»? Ваш выбор, Великолепие. Называй.
Джин улыбнулась, думая, что все ее одежды, отличные от саронгов, порчены молью, чего ночью на самом деле не видно, но — никуда не деться от запаха. Конечно, она не станет надевать клетчатую юбку в сборку, которую и видела-то в последний раз в тот день, когда пришло письмо от Джиованы. Но тогда что? В чувствах, испытываемых теперь Джин, присутствовало и беспокойство об одежде, как будто каждый день она готовилась к битве с неведомой случайностью: а что же ты наденешь для вот этого? Все хлопчатобумажное сопровождалось едким дуновением, какое бывает, если сунуть голову в мешок с дикими грибами; все шерстяное воняло, как мокрая собака.
Двадцатью минутами позже Джин, одетая в старое синее креповое платье, сидела рядом с приободрившимся Марком, который вел поскрипывающий грузовичок вниз по подъездной аллее, с неожиданной легкостью говоря о Виктории и о ее вновь обретенной любви, а она снова думала об Адаме и Еве, идущих по своей «пустынной дороге». Она скрестила руки и смотрела в черноту, держа средний палец на области беспокойства под лифчиком — что это, отвердение? Или только микроотвердение? Фиброз или просто некроз? Как удивительно, что она помнит Мильтона. Но, с другой стороны, она читала эти строки сотни раз, когда летела обратно в Англию, и потом долго перечитывала их снова при каждом удобном случае.
Марк остановился у ворот, перевел рычаг коробки передач в нейтральное положение и дернул вверх ручной тормоз.
— Выводи ты, — сказал он, затем открыл дверцу, чтобы выбраться. Джин, извиваясь, стала огибать коробку передач, перебираясь на место водителя и глядя, как он приближается к воротам в желтом свете фар. Он смотрел себе под ноги и улыбался. Она испытывала облегчение из-за того, что он избавляется от своих страданий по поводу Виктории и Викрама, пусть даже она и сомневалась, что такое возможно. Потому что кто, в конце концов, есть отец своей дочери, как не мужчина, любивший ее сильнее всех? Не просто дольше, в случае Марка, но сильнее. Когда он начал сражаться с самодельной петлей, а его волосы и полы пиджака забились, взметаемые ветром, Джин попробовала прочесть Мильтона вслух.
Повел поспешно праотцев архангел,Взяв за руки, к воротам на востоке,Затем он так же быстро по утесуСошел в долину с ними — и исчез.Оборотясь, они последний взглядНа свой приют покинутый метнули…
Глядя, как Марк борется с дребезжащей проволочной петлей и уже не улыбается, она чего-то никак не могла здесь припомнить, а потом ей вдруг явилось окончание — нечаянные слезы.
Нечаянные слезы покатились,Но вскоре их они утерли; мирЛежал пред ними, где жилье избратьИм велено. Ведомы Провиденьем,Ступая тяжело, они бок о бок,Эдем пересекая, побрелиПустынною дорогою своею.
Марк стоял, удерживая ворота открытыми и приглаживая свободной рукой волосы, а Джин, миновав его, выехала на другую сторону.
London
Утро четверга, аэропорт Гэтвик. Здесь, в стране, ставшей ее второй родиной, Джин надеялась на мощный прилив интуиции, на ясное понимание своего будущего. Если она должна была вернуться — а в уме она уже складывала свои футболки и сворачивала саронги, — то ей хотелось, чтобы Соединенное Королевство боролось, чтобы заполучить ее назад, а не просто чтобы ей было «разрешено остаться», как говорил смазанный штамп в ее паспорте. Джин знала, что тысячи отчаявшихся людей преисполнились бы радости от такого «разрешения», но она, в свою очередь, отдала Англии часть своей жизни с двадцати с чем-то до сорока пяти лет; она здесь училась, вышла здесь замуж, родила ребенка и воспитала британскую дочь. Она работала, платила налоги и на протяжении двух десятилетий вела колонку, внесшую вклад в здоровье нации, и теперь ей хотелось, чтобы здесь жаждали ее присутствия, а не давали разрешение. Для предположений и двусмысленностей не было времени. Что, если этот остров отстранялся от нее так же, как это недавно проделал Сен-Жак?
Внутри терминала Хаббарды зашагали по длинному проходу, где тяжелый багаж стал не только отрывать им руки, но и выворачивать плечи и напрягать спины. Какое-то представление о продвижении вперед в аэропорту давала только электрокара, самоуверенно гудящая тележка, спешившая через поток пассажиров, юный водитель которой с торчащими во все стороны волосами избегал взглядов усталых пожилых людей, нуждавшихся в помощи. Поспешая за Марком, Джин смотрела наружу, на похожие на молочные пенки облака, тонким слоем разлившиеся по небу, покрывая собой его голубизну. Это она помнила: к полудню лучшая часть дня в Англии оказывается позади. Можно ли это считать интуицией, приведшей ее сюда? Нет. Она рассорилась с задиристым, не дающим спуску солнцем.
