Я обогнул побережье в северном направлении и оставил позади два каменистых пляжа и рыбацкий порт. Чем дальше мы продвигались, тем меньше попадалось на шоссе автомобилей, и дорога становилась более узкой и неровной, с выбоинами. С моря дул сильный ветер, словно грозивший сорвать с «Мехари» капот. Шоссе закончилось, неожиданно превратившись то ли в грунтовую, то ли в плохо заасфальтированную дорогу. «Куда мы едем?» — спросил Сарко. «Не знаю», — ответил я. Сарко сидел, развалившись и закинув босые ноги на переднюю панель перед собой. Я думал, что он велит мне поворачивать назад, но он промолчал. Тере и Гордо, видимо, даже не слышали вопроса Сарко, и они вовсе не казались раздосадованными, а скорее утомленными и загипнотизированными тишиной и пустынностью простиравшегося вокруг лунного пейзажа. Это была местность, усыпанная сланцами, где между оврагов и голых серых скал, с торчавшими сухими кустами, лишь иногда удавалось разглядеть кусочек моря. Я продолжал ехать вперед, стараясь не попадать в рытвины, и вскоре в конце дороги показался скалистый мыс с возвышавшимся на нем маяком, а дальше простиралось море — почти такое же безграничное и синее, как небо.
Мы оказались у мыса Креус — хотя, конечно, тогда никто из нас не подозревал об этом, — и именно там у нас с Сарко состоялся разговор, о котором я упоминал. Миновав заброшенную сторожевую будку, мы въехали на скалу, и я припарковал автомобиль у маяка — прямоугольного строения с башней, увенчанной стеклянным куполом с флюгером на вершине. Мы с Сарко увидели, что Тере и Гордо спят. Мы не стали будить их и, выбравшись наружу, зашагали по площадке мимо маяка, пока не оказались на самом краю скалы. Там начинался крутой обрыв, заканчивавшийся внизу причудливым лабиринтом бухточек, а впереди до самого горизонта раскинулось бескрайнее море, покрытое рябью и слегка потемневшее в приглушенном свете приближавшихся сумерек. Мы замерли над самым обрывом и стояли, подставив лицо ветру. «Черт возьми, — пробормотал Сарко, — будто находимся на краю света». Он развернулся, отошел от обрыва и, усевшись у стены маяка, принялся скручивать косяк, прячась от ветра. Я последовал его примеру и сел рядом, а когда Сарко закончил возиться с косяком, поднес ему зажигалку.
Тогда и началась наша беседа. Не помню, сколько времени она продолжалась. Помню только, что, когда мы начали разговаривать, солнце близилось к закату, окрашивая гладь моря в бледно-красный цвет, и справа на горизонте возник корабль, шедший параллельно берегу. Когда же мы уходили оттуда, корабль исчезал за горизонтом по левую сторону, а солнце погрузилось в потемневшую воду. Также я помню, каким образом между нами завязался разговор. Я спросил у Сарко, что он собирается делать осенью. Я задал вопрос, желая нарушить казавшееся мне неловким молчание. Чтобы отвязаться от меня, Сарко ответил, что будет заниматься тем же, чем всегда, и нехотя обратился ко мне с тем же вопросом. Мой ответ был не менее неохотным и банальным: я сказал, что тоже буду заниматься тем же, чем и всегда, однако это вызвало любопытство Сарко. «Что ты имеешь в виду? — произнес он. — Собираешься вернуться в школу?» «Я имею в виду, что буду делать то же, что и этим летом. В школу возвращаться не собираюсь». Сарко кивнул и задумчиво затянулся косяком. «А я бросил школу, когда мне было семь лет, — сообщил он. — Или восемь. В общем, неважно — главное, я терпеть ее не мог. Тебе она тоже осточертела?» «Да, — кивнул я. — Раньше мне нравилось в школе, а потом все достало». «А что произошло?» В тот момент я заколебался. Как я вам уже говорил, я не рассказывал Сарко и остальным о Батисте, но тогда на мгновение меня охватило желание сделать это, правда, в следующую же секунду я передумал. Почувствовал, что Сарко не поймет этого и рассказать ему о своих мучениях за год означало пережить все это вновь, пройти через унижения, потерять уважение к себе, с таким трудом завоеванное этим летом, и лишиться уважения Сарко. С удивлением и радостью я подумал, что, хотя тот кошмар происходил в моей жизни всего несколько месяцев назад, мне казалось, будто это было давным-давно. «Да ничего не произошло, — промолвил я. — Просто все достало».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сарко продолжал курить. Ветер яростно налетал на маяк, взлохмачивая нам волосы, и затягиваться приходилось очень осторожно, чтобы очередной порыв не распотрошил косяк. Перед нами простирались небо и море, сливавшиеся в одинаковую бескрайнюю синеву. «А твои предки? — спросил Сарко. — Что скажут твои предки, если не вернешься в школу?» «Пусть говорят, что хотят, — ответил я. — Что бы они ни говорили, с этим покончено. Я туда не вернусь». Сарко снова затянулся, после чего протянул косяк мне и поинтересовался, какая у меня семья. Не отрывая взгляда от моря, неба и корабля, казавшегося зависшим между ними, я рассказал об отце, о матери, о сестре. Затем задал ему такой же вопрос, тоже желая удовлетворить свое любопытство, поскольку, как я вам уже говорил, о своей семье Сарко почти ничего не рассказывал. Он рассмеялся. Я посмотрел на него: как и я, Сарко сидел, прислонившись головой к стене маяка, волосы у него были всклокочены ветром. В уголке рта засохла слюна. «Какая семья? — произнес Сарко. — Отца своего я не знал, отчима убили много лет назад, братья в тюрьме, а мать, сколько ее помню, всегда была задавлена жизнью. И это ты называешь семьей?» Повернувшись лицом к морю, я докурил косяк и, бросив его на землю, раздавил ногой. Сарко принялся скручивать новый и, закончив, передал косяк мне, чтобы я раскурил его.
«Но я не понимаю, чем, черт возьми, ты будешь заниматься, если не станешь ходить в школу», — заметил Сарко, возвращаясь к нашему разговору. «Я уже сказал, — ответил я, — тем же, чем и вы». Сарко изогнул губы, передал мне косяк и стал смотреть на море и небо, где разливалась красноватая тьма, поглощавшая синеву. «Охренеть!» — воскликнул он. «Что такое?» — «Да ничего». — «Разве я не могу делать то же, что и вы?» «Конечно», — ответил Сарко. Я тоже повернулся к морю и небу и затянулся, а Сарко уточнил: «Конечно, не можешь». «Почему?» — удивился я. «Потому что ты не такой, как мы». Мы посмотрели друг на друга: именно этот аргумент выдвигал я перед ним в начале лета, объясняя свое нежелание грабить игровой зал «Виларо». На мгновение мне пришло в голову, что Сарко помнил об этом и решил использовать мой аргумент против меня. «Ты же не собираешься читать мне нотацию?» — улыбнулся я. Повисла тишина. Я молча затягивался, а потом наконец спросил: «Почему я не такой, как вы?» «Потому что не такой!» — бросил Сарко. «Но я делаю то же самое, что и вы», — настаивал я. «Да, почти, — кивнул он. — Но ты не такой, как мы». «Почему нет?» — продолжал упорствовать я. «Ты ходишь в школу, а мы нет, — объяснил Сарко. — У тебя есть семья, а у нас нет. Ты боишься, а мы нет». Тогда я спросил: «А вы разве не боитесь?» «Боимся, но по-другому, не так, как ты. Ты думаешь о страхе, а мы нет. Тебе есть что терять, а нам нет. Вот в чем разница между нами». Я усмехнулся, но спорить не стал. Затянулся и передал косяк Сарко. Некоторое время мы сидели молча, глядя на море и небо и слушая завывания ветра. Сделав две-три затяжки, Сарко раздавил окурок и проговорил: «Знаешь, что произошло с Колильей, как только он попал в «Ла-Модело»? Его оприходовали. Трое ублюдков попользовались его задницей. Колилья рассказал об этом своей матери, а его мать рассказала Тере. Весело, правда? Кстати, я не рассказывал тебе историю про Килеса? Это произошло в первый день, когда я оказался в тюряге».
Я приготовился слушать обещанную историю про Килеса, как вдруг Сарко сказал: «Гляди». Я обернулся и увидел Тере, появившуюся из-за угла маяка и направлявшуюся к нам. «Меня сморило», — сказала она, присаживаясь на корточки рядом с нами. «А что там Гордо?» — спросил я. «Дрыхнет», — ответила Тере. Сарко снова скрутил косяк и, раскурив его, предложил Тере. Та сделала несколько затяжек и передала его мне. Затем Тере поднялась, направилась к краю мыса и остановилась у самого обрыва, лицом к морю. Ветер причудливо вздымал ее волосы, и ее силуэт отчетливо вырисовывался на фоне все сильнее темневшего безоблачного неба и покрытого рябью моря, тоже погружавшегося в темноту. Именно тогда Сарко заговорил со мной о Тере. Сначала спросил, нравится ли она мне. Я сделал вид, будто задумался, и быстро ответил: «Конечно». Сарко пояснил: «Не в том смысле, что просто нравится». Я прекрасно понимал, что он имел в виду, но уточнил: «А в каком?» «В том смысле, чтобы потрахаться с ней». Вопрос уже не застал меня врасплох, мне не пришлось судорожно придумывать ответ, и я быстро солгал: «Нет». «Тогда почему ты с ней трахался?»
