…Не знаю еще от тебя, что сделано у вас после письма моего к тебе и к Барятинскому насчет возможности тебе побывать в отряде: ежели это было, то кто остался вместо тебя, чтобы смотреть за Хаджи-Муратом. Во всяком случае ты сделал и мне и службе большое одолжение по этому делу, и я тебе истинно благодарен.
Прощай, любезный Лорис, напиши мне обо всем подробно; остаюсь навсегда твой
М. Воронцов».
То-то и оно, что ничего не сделано насчет возможности побывать в отряде. Князь Барятинский адъютантов наместника не любил и соглашался на их участие в делах с большой неохотою. В каждом из них князь, сам весьма опытный интриган и ловкий карьерист, подозревал интригу против собственной персоны, надзирающий глаз наместника, а в эту зиму, получив, наконец, большую независимость от Тифлиса, видел в приближенном к Воронцову офицере посягательство на свою свободу. Заботы о Хаджи-Мурате были прекрасным предлогом для отказа. Но теперь, после вторичного напоминания, Барятинский вынужден был зачислить Лорис-Меликова в отряд. Ну что ж, утешил себя князь, если ротмистру Лорис-Меликову угодно свернуть себе шею, мы ему в этом поможем.
При расположении отряда лагерем под аулом Типли ротмистру поручено было наблюдать сторожевые посты, и в первую же ночь произошла тревога; когда лошадей вывели к Аргуну на водопой, отчаянные горцы числом с полусотню попытались напасть на табун. Впрочем, серьезного боя не было – казаки первыми обнаружили неприятеля и отогнали от лагеря.
Через неделю князь Барятинский испытал Лорис-Меликова на рекогносцировке. Странное дело, сопровождая Хаджи-Мурата по Грузии и Чечне, Лорис-Меликов невольно приучил себя следить за взглядом горца, привычно высматривавшего по дороге звериные тропы, уступы и трещины в скалах, и как-то сам собой взгляд его обрел дикарскую зоркость. Он и о себе мог теперь сказать слышанное от Хаджи-Мурата:
– Где зверь проходит, там и Хаджи-Мурат с конем найдет себе дорогу.
При рекогносцировке 7 февраля он нашел еле заметную тропу, ведущую прямо к чеченским редутам с тыла, и уговорил Барятинского с частью отряда пойти на их штурм, что вскоре и принесло неожиданный успех. Они наголову разбили отряд сына Шамилева Кази-Магома, тот едва спасся от казачьей погони.
Но самое жаркое дело было 18 февраля, когда Лорис-Меликов с сотнею казаков прорвался сквозь лесные завалы и соединился с отрядом легендарного полковника Бакланова. Он впервые увидел прославленного героя Кавказской войны, но оказалось, что знаком с Яковом Петровичем с малых лет. Это был тот самый свирепого вида ротмистр, что сопровождал по Военно-Грузинской дороге купеческий караван, с которым Лорис-Меликов ехал в Москву поступать в Лазаревский институт. С годами вид у Бакланова стал еще суровее и неприступнее, он уже и на своих смотрел грозно из-под вечно нахмуренных поседелых бровей. Но Лорис сумел растопить ледяной панцирь угрюмого казачьего предводителя – тот ценил офицерскую храбрость, а воспоминания о молодости за стаканом кахетинского очень быстро настроили Якова Петровича на несколько сентиментальный лад.
Наутро объединенные отряды Бакланова и Лорис-Меликова задали жару мюридам на берегу Мичика, сровняв с землею казавшиеся неодолимыми укрепления.
После столь славного дела из Тифлиса пришло новое письмо от наместника. С некоторой тревогой Лорис-Меликов вскрывал его – очень уж не хотелось оставлять отряд и возвращаться домой надзирать над Хаджи-Муратом. Слава Богу, надобность в этом пока отпала. Воронцов сообщал:
«Я пишу тебе с отъезжающим от нас фельдъегерем, чтобы сказать тебе, любезный Лорис-Меликов, что я был очень обрадован известием о прекрасном твоем кавалерийском деле, в котором ты так храбро с молодцами казаками атаковал кавалерию горцев под командою сына Шамиля. Князь Барятинский и Семен Михайлович (Воронцов. – Авт.) писали мне о том и отдают полную справедливость тебе в этом прекрасном деле. Я всегда был уверен, что ты как всегда был, так и останешься и всегда покажешь себя молодцом.
Хаджи-Мурат опять к нам воротился, но я не нахожу нужным, чтобы ты оставлял пока место, где ты находишься. Хаджи-Мурат скоро опять поедет отсюда в окрестности Грозной, и я в середу опять напишу тебе и кн. Барятинскому обо всем, что будет на его счет решено. Прощай, любезный Лорис. Здесь, в Тифлисе, все о тебе говорят и тебя хвалят. Верь истинной моей к тебе привязанности.
М. Воронцов.
P. S. Скоро после твоего отъезда я узнал с душевным сожалением о кончине твоего почтенного дяди, но ты, отъезжая, сам мне сказал, что он без надежды.
М. Воронцов».
Письмом же, писанным в середу, князь Воронцов отзывал Лорис-Меликова от сражений, хотя пора их уже завершалась и отряд собирался в Грозную для роспуска. 20 февраля Михаил Семенович писал:
«Любезный Лорис, князь Барятинский тебе скажет, что я вновь ожидаю от твоего усердия и всегдашней готовности. Ты имел уже случай подраться и отличиться; теперь я тебя прошу опять соединиться с Хаджи-Муратом в Червленной, поехать с ним в Таш-Кичу, где он должен остаться до возвращения кн. Барятинского в Грозную; он здесь все время очень весел и любезен, и ежели бы Бог нам дал избавить его семейство, он будет у нас предрагоценное орудие для будущего во всех отношениях.
Прощай, любезный Лорис. Кн. Тарханов довезет Хаджи-Мурата до Червленной и обо всем тебе расскажет. Княгиня и графиня Шуазель тебе кланяются. Остаюсь навсегда искренне тебя любящий
М. Воронцов».
И что понесло Хаджи-Мурата в эту крепость? И самим Таш-Кичу, и ближайшими аулами вокруг него владели кумыцкие князья, немало потерпевшие от Хаджи-Мурата и считавшие его своим кровным врагом. Но жители этих аулов готовы были следы целовать за отважным и славным героем. У дома, где остановился Хаджи-Мурат, ежедневно собирались толпы народа – хоть уголочком глаза увидеть лучшего из наибов.
В один прекрасный день к Хаджи-Мурату явилась целая депутация с приглашением прийти в мечеть для свершения намаза. Князья, прознав о том, объявили, что не пустят врага своего в мечеть, и Лорис-Меликову пришлось усмирять обе стороны – и разгневанных князей, и взволновавшийся, готовый к бунту народ. Чудом удалось избежать кровопролития, но чудо это дорого обошлось самому Лорис-Меликову.
Конфликт вспыхнул внезапно, действовать надо было без промедления, и ротмистр выскочил из дому как был – в легком мундирчике, накинутом на нижнюю рубашку. Разгоряченный, он еще и не застегнулся как следует, а март в горах месяц коварный. К вечеру он чувствовал себя как в тумане, и это было приятно, какая-то вдохновляющая сила подняла боевой дух и азарт успешного предприятия… А ночью та же сила сбросила его в жесточайший жар, голова пылала, а кости ломало в суставах так, что он места себе не находил.
На третий день лихорадки, пользуясь отсутствием бдительного Лорис-Меликова, местный князь Арслан-хан подобрался-таки к Хаджи-Мурату и чуть было не застрелил его. О происшествиях этих пришлось рапортовать в Тифлис, обстоятельства покушения Лорис-Меликов изложил скромно, не намекнув на свою болезнь, о которой доложил Воронцову князь Барятинский, мечтавший поскорее избавиться от Хаджи-Мурата и всех связанных с ним хлопот.
После злосчастного выстрела Арслан-хана пришлось переселиться в один дом с Хаджи-Муратом и уже ни на шаг не отпускать его от себя. Впрочем, с таким положением дел и сам Хаджи-Мурат смирился и очень трогательно ухаживал за своим охранителем. Еще не оправившийся от лихорадки, Лорис-Меликов получил из Тифлиса письмо следующего содержания:
«Тифлис. 17-го марта 1852 г.
Любезный Лорис, спешу отвечать на письма твои, от 4-го марта и на то, которое я получил сегодня от 9-го. Насчет критического вашего положения в Таш-Кичу и я здесь решить ничего не могу, и прошу официально кн. Барятинского с тобою переговорить и решить, как найдете лучше; разумеется, я за все отвечаю. Может быть, будет лучше, на время отсутствия кн. Барятинского из Грозной, чтобы Хаджи-Мурат переехал в Кизляр или Ставрополь, особливо ежели ему не можно будет остаться в укреплении Таш-Кичу.
Теперь будем говорить о предмете, который меня интересует еще больше Хаджи-Мурата, а именно о твоем здоровье: мне все говорят, что ты довольно серьезно болен, хотя сам по скромности ничего об этом мне не говоришь; я пишу также об этом Барятинскому и прошу взять все возможные меры, чтобы ты мог поправиться совершенно; ежели тебе невозможно будет на время остаться с Хаджи-Муратом, то, покамест он в Таш-Кичу, может за ним смотреть полковник Каяков, а для других мест Барятинский найдет кого-нибудь другого на время твоего отсутствия; надо, чтобы ты берегся, и мой долг не только ничего не делать, что бы могло тебе вредить, но и тебе самому в этом мешать и не позволять тебе рисковать твоим здоровьем.
