Про этого отшельника сохранилась легенда, проникнутая религиозной страстностью. Ее рассказывают многие хроникеры, между прочим монах Аргаис[9], Постиус и Бала-гер. Легенда эта послужила темой для поэм, произведений живописи; в последнее время современный испанский композитор Томас Бретон написал на этот сюжет оперу.
Прилагаемые ниже легенды о «Хуане Гарине» и о «Бе-ремундо Рыжем» представляют частью пересказ, частью перевод из Балагера.
ХУАН ГАРИН
…Луна поднялась над Монтсерратом и облила своим матовым светом его пустынные вершины. Как безмолвные часовые стояли острые обломки скал, бросая неподвижные черные тени. Сердитый ветер завывал в ущельях. В одном из самых возвышенных и диких мест, окруженном огромными камнями, стоял сам властитель ада, окруженный семью демонами.
— Демоны, — сказал он, — видите ли эту пещеру? В ней живет Хуан Гарин. Я всячески старался совратить его, когда он еще был воином. Но соблазны и грехи привели его только к сожалению и к раскаянию. Он отказался от мира и спасается здесь от моих искушений. Я приставил к нему очень хорошего дьявола, который каждую ночь нашептывал Гарину дурные мысли и навевал на него дурные сны. Дерзкий монах вступил с ним в борьбу. Он удвоил молитвы, стал меньше есть, простаивал целые часы на коленях на голом камне. Тогда я стал действовать на него ночью страхом, а днем — тоскою. Я поселил в этих скалах, что все растрескались и поросли мохом, злых духов и они вместе с ветром напевали ему самые печальные, самые унылые песни о том, что все для него кончено и что жить не стоит более. Но он молился, и глаза его загорались небесным мужеством. Я заклял цветы и растения, но он молился, и они изливали благодатный аромат и укрепляли его. Я нагонял сюда бурю и облака, бросал ему камни под ноги, наводил его на край пропасти, чтобы в минуту погибели он ослабел духом и верой, но противная сила спасала его. Неоднократно по ночам подвластные мне духи являлись к нему в виде невероятных чудовищ и огромных скелетов с огненными глазами; страшные голоса раздавались из-под его жесткого изголовья. Но он молился и все исчезало вокруг него… Я хочу во что бы то ни стало изгнать его отсюда и снова овладеть Монтсерратом… Для этого надо еще раз попытаться совратить его, и я поручаю это двум из вас: ты, Астарот, оставайся здесь и займись Гарином, а ты, Анна-бри, ступай в окрестности и приведи сюда самую прекрасную из девиц каталонских!..
Астарот и Аннабри преклонились пред владыкой ада, клянясь своей вечной погибелью исполнить его волю, и затем он, широко расправив свои сумрачные крылья, исчез неизвестно куда…
На следующее утро Хуан Гарин прогуливался недалеко от своей пещеры, держа в руках священную книгу. Вдруг, на повороте узкой и извивающейся тропинки, он встретился с другим отшельником. На неизвестном был такой же бедный монашеский костюм, как и на нем, но он был гораздо старше; длинная седая борода падала до пояса, а рука опиралась на черный посох. Оба пустынника остановились и молча глядели друг на друга. Первым прервал молчание неизвестный.
— Вы живете на этой горе, брат?
— Да, — отвечал Гарин, потупив взор.
— Сколько времени вы здесь находитесь?
— Восьмой год…
— Просто не понимаю, как это случилось, что в течение трех лет, что я здесь поселился, мне ни разу не пришлось с вами встретиться?
— Кто вы?
— Я недостойный грешник, пришедший сюда искупить свои тяжкие грехи уединением, молчанием, умерщвлением плоти и молитвой…
— Да, много грехов у нас на душе, — сказал со вздохом Гарин.
— У меня, наверное, более, чем у вас, брат!.. Еще в ранней юности я заглядывался на женщин и находил в них все те прелести, которые рисовало мне мое необузданное, молодое воображение. Особенно меня поражало в женщинах то, что они ни лицом, ни формами тела не похожи на мужчин, и это вовлекло меня в целую бездну преступлений…
— Бог милосерд, брат, и извлечет вас из этой бездны, если вы искренне покаетесь…
— …И что всего ужаснее, — продолжал неизвестный старец, увлекаясь воспоминаниями, — мне кажется иногда, что я и теперь еще не окончательно сознал свои грехи. В минуты сомнения я вспоминаю свое первое падение; затем картины последующих падений несутся передо мной, как стая облаков, увлекаемых ветром, и пробуждают во мне очень странные и нехорошие чувства.
— Терпение и молитва изгонят эти чувства из вашего сердца, — прервал Гарин, недоверчиво глядя на старика. — До свидания, брат! Мне пора домой…
— Не хотите ли принять меня в вашу келью?
— Нет… Я обрек себя на одиночество…
— Но раз мы встретились, зачем же отказываться от моего общества?..
— Потому что я хочу, чтобы никто не нарушал общения слабой души моей с Всемогущим Богом. С ним желаю я остаться наедине, — сухо отвечал Гарин.
И Гарин поклонился пустыннику и, перекрестившись, пошел далее. Он не заметил, что знамение креста произвело на неизвестного самое неприятное впечатление.
На следующий день, утром, выйдя из своей пещеры, Гарин увидел в расстоянии двух выстрелов из лука скалу, около которой неподвижно стоял на коленях новый отшельник и молился. Этот отшельник, несмотря на свою старость, молился целые часы, не сходя с места, молился до тех пор, пока солнце не стало спускаться ниже скал и пока длинные тени не начали ложиться повсюду. Неутомимый монах стал сливаться с сумерками, и Гарину казалось, что уж не ошибся ли он и не принял ли камень за человека.
Но на следующие дни повторилось то же самое, и Гарин стал обвинять себя за то, что при первой встрече он обошелся со стариком недостаточно приветливо; между тем, старик может служить примером умерщвления плоти, и поэтому Хуан дал себе обещание, во-первых, усилить свои епитимии и, во-вторых, при следующей встрече быть со стариком более ласковым и даже воспользоваться его наставлениями.
* * *
Вифредо, знаменитый граф Каталонский, прозванный «Косматым», давал пир в своем барселонском дворце. В числе гостей находился странствующей бард, прибывший с севера, где он воспитывался в лагере одного из королей готских. По приглашению графа бард осушил трижды кубок гостеприимства. Когда он подносил его третий раз к устам, отворилась дверь и вошла дочь графа — красавица Рикильда. Густые волосы падали черными волнами на ее лебединую шею. Стан ее был гибок, как стройная пальма пустыни. Глаза ее, тоже черные, несмотря на свою доброту, бросали из-под длинных ресниц огненный взгляд, свидетельствующий о южном происхождении. На ней было белое платье — символ невинности и чистоты.
При виде ее бард снял лиру, висевшую у него за плечом, и под аккомпанемент ее спел песню, которая понравилась всем присутствующим. В этой песне он восхвалял красоту девы полудня и призывал благословение неба и привет всей земли на голову храброго вождя, который, взамен золотой и медной монеты, в знак того, что берет прекрасную девушку в супруги, получит от нее в знак согласия и любви яблоко, прикушенное ее жемчужными зубками.
С большим вниманием прослушала Рикильда песню, устремив свой задумчивый взор на барда, и затем, поклонившись ему, ушла к себе.
Была майская ночь, ночь любви, когда, казалось, вся природа была проникнута очарованием, и воздух дышал страстью. Но это была неспокойная ночь. Теплый ветер с моря усилился и по темно-синему небу там и сям клубились облака, направляясь в горы. Рикильде не спалось, и, открыв большое окно своей спальни, она смотрела на расстилавшуюся перед ней долину, залитую волшебным лунным светом. В струях этого света вершины деревьев как будто горели зеленым пламенем; остальное исчезало в загадочной тьме. Вдали по временам между зубцами гор вспыхивала молния. В окно врывался душный, теплый воздух, напоенный благоуханиями неизвестных цветов. Молодая душа Ри-кильды была взволнована всевозможными чувствами, сердце страстно билось, уста пылали, а влажные глаза чего-то искали то здесь, вблизи, среди этих медленно колеблющихся деревьев, то там, за долиной, среди неподвижных гор…
Отдаленные звуки охотничьего рога и завывание собачьей своры неожиданно коснулись ее возбужденного слуха… Сначала она подумала, что это только ей чудится, но звуки все приближались, приближались и, наконец, мимо нее, недалеко от стены, пробежала серна, за ней огромные собаки и, наконец, на великолепных лошадях, пронеслась группа всадников. С необыкновенной быстротой и бешенством скакали охотники, несмотря на то, что различные препятствия, затянутые сумерками ночи, на каждом шагу грозили им падением. Никто ничего не кричал и только собаки выли, да протяжно трубили рога.
Все, казалось, были увлечены одной охотой, все смотрели вперед на серну и только один из рыцарей на черном коне, проезжая под окном Рикильды, поднял голову и повернул к ней свое бледное лицо. Прошло одно мгновение, но дочери графа показалось, что лицо охотника приблизилось к ней, и она успела различить его прекрасные черты. Голубые глаза, нежные и страстные и, в то же время, печальные, казалось, изливали целый поток жгучих лучей. Свет луны играл на его полированном шлеме без перьев и, казалось, ласкал золотистые кудри, падавшие из-под шлема.
