— Он хотел повидаться со своей семьей…
— О, зачем его здесь нет с нами? Он никогда не покидал нас в дороге… Мне страшно, Бернардо!
— Глупая! Чего ты боишься? Разве ты здесь не в наших владениях?.. Разве мы не находимся под защитой моего брата?…
— Нет, Бернардо! Это не брат тебе! Вчера я видела во сне лютого зверя, который бросился на тебя… Глаза его горели страшной злобой, и эти глаза были такие же, как у Бе-ремундо… А его друзья-охотники? Они ужасны! Мне страшно, Бернардо! Кто это?!..
— Успокойся, моя милая! Буря и утомление расстраивают тебя… Никого нет здесь… Только ветер играет железом и медью.
Бернардо уложил спать трепещущую Берту и, нежно поцеловав ее, потушил лампаду…
В комнате воцарилась почти непроницаемая тьма, из которой по-прежнему доносилось зловещее бряцание оружия и вой ветра, носившегося по коридорам замка. Долго Берта глядела в эту таинственную тьму, и ей казалось по временам, что в этой тьме появлялись фигуры еще более черные и исчезали; наконец, усталость и вино, выпитое по настоянию Беремундо, победили страх, и она заснула…
Холод и странный свет пробудили ее уже на крутой и сырой лестнице… Двое здоровых и полунагих раба несли ее на своих мускулистых руках, предшествуемые черным слугой.
Красный огонь лампады освещал небольшое пространство впереди, оставляя позади тьму, и казалось, что эта тьма, как земля могилы, навсегда закрывала обратный выход. Сон был до того ужасен, что Берта очнулась уже второй раз в сыром и темном подземелье. Она лежала на деревянной скамье, а перед ней, скрестив руки, стоял черный слуга.
— Где я? — спросила Берта, вскочив.
— Мой господин, граф Монтсеррата и Кольбато, приказал спросить — желает ли Берта, дочь Севера, удостоиться высокой чести и принять его руку и сердце?
— Странные слова говоришь ты, низкий раб! Разве не знает твой господин, что я уже замужем?..
— У Берты, дочери Севера, больше нет мужа…
Вопль отчаяния вырвался из груди Берты. Она побледнела как смерть и склонила голову на изголовье скамьи.
— Берта останется здесь до тех пор, пока не согласится связать свою судьбу с судьбой моего повелителя. С помощью этой веревки ей будет спускаться сверху пища и питье и каждый день будут ее спрашивать — согласна ли она отдать свою любовь Беремундо, благородному и могущественному владельцу этих мест.
И, сказав эти слова, негр удалился, оставив несчастную женщину наедине с ее горем.
Твердый дух и преданность пробудились в сердце дочери Севера. Она видела, что счастье для нее окончилось, и, решившись погибнуть, молила Бога только о том, чтобы Он дал ей возможность плакать и слезами смягчить свое горе.
Каждый день веревка, спускавшаяся сверху, колебалась и один и тот же голос спрашивал:
— Берта, решилась ли ты полюбить Беремундо, благородного повелителя Монтсеррата?…
Каждый день трижды повторялся этот вопрос и, оставаясь без ответа, голос умолкал.
С каждым днем Беремундо становился все сумрачнее и сумрачнее. Лицо его пожелтело, глаза ввалились и то сверкали, как у волка, то туманились подобно ущельям Монтсеррата. Свирепая любовь кипела в его сердце. Но еще другая беда грозила страшному графу.
На седьмой день после роковой ночи, когда он, поправ священнейшие законы гостеприимства и кровные узы, связывавшие его с Бернардо, приказал умертвить его, — на седьмой день протяжный звук военной трубы раздался у ворот его замка. Выглянув в окно, Беремундо увидал несколько всадников, одетых в богатые мантии; на шлемах их развевались черные перья, а по вышитым на груди их золотым львам Беремундо узнал послов Района Борреля. Приказав открыть ворота, Беремундо одел самый пышный кафтан и, окруженный своими лейтенантами и пажами, надменно встретил послов на крыльце замка.
— Беремундо, — сказал старейший из них, — наш могущественный повелитель, граф Рамон I, признанный сеньорами и гражданами государем Барселоны и всей Каталонии, да продлит Господь его лета, обвиняет тебя в неоказании ему должного почтения (bausia mayor). Посему приказывает тебе не позже, как через три дня, явиться в Барселону с изъявлением покорности и с ключами от твоих замков.
Беремундо засмеялся и сказал с иронией:
— Три дня! Ваш граф дает мне слишком много времени, чтобы изготовиться к обороне!
— Кроме того, — продолжал старший из посланных Бор-реля, не обращая внимания на выходку Беремундо, — кроме того, государь обвиняет тебя в жестоком обращении с земледельцами… На тебя жалуются, что ты потворствуешь разбою в окрестностях Монтсеррата… Ты обвиняешься в нарушении основных законов страны и правил чести, а посему государь приказывает тебе явиться без свиты и без оружия и доказать перед судом свою невинность и свои права, так как, по слухам, твой брат, Бернардо, вернулся в Кольбато, хотя его и не могут найти до сих пор…
— Скажите вашему графу, — воскликнул Беремундо, с бешенством вскочив с своего места, — что он никогда меня не дождется в Барселоне!.. Скорее Монтсеррат треснет еще раз, чем ему удастся овладеть моим замком… Уходите же скорее! Иначе я не поручусь, что вы через минуту не будете висеть на зубцах этой стены… Вот мое последнее слово…
Послы удалились, и через несколько дней после этого разнесся слух, что Рамон Боррель собирает войско с целью двинуться на непокорных баронов, и что в числе первых будет наказан Беремундо Рыжий.
Беремундо усилил свои гарнизоны и укрепился.
Вскоре затем прискакал вестник с донесением, что Рамон действительно двигается с большим отрядом испытанных воинов и что в обозе везут осадные машины: требюше для метания камней, длинные арбалеты на колесах и большие деревянные щиты для прикрытия лучников. С своей стороны, Беремундо решил отчаянно защищаться против ненавистного Района и, чтобы узаконить свой мятеж, велел вывесить на донжоне (главной башне) знамя с именем и гербом Олива Кабрете.
* * *
Когда отряд Борреля был в одном переходе от замка, Беремундо призвал негра и спросил:
— Ну, что эта женщина?
— Молчит по-прежнему…
— Ступай и повтори ей последний раз мое предложение и скажи ей, что это в последний раз.
Слуга поклонился и через несколько времени принес опять отрицательный ответ. Лицо Беремундо стало еще страшнее. Помолчав несколько времени, он сказал:
— Ты видишь вон эту скалу… Она висит над рекою и Льобрегат под нею более глубок, чем в других местах… Я буду стоять у этого окна и увижу все… Поспеши же!.. Во время войны дети и женщины лишняя обуза… Ступай!
Черный слуга немедля отправился к Берте, которая лежала на скамье, изнуренная страданиями и горем, поднял ее своими сильными руками и снес ее на край скалы. Здесь она лежала несколько мгновений, ничего не понимая, ослепленная светом дня, падавшего на нее с голубого неба, пока негр привязывал к ее поясу тяжелый камень. Ветер играл ее белокурыми волосами… Беремундо стоял у стрельчатого окна своей донжоны и смотрел своими острыми зелеными глазами на скалу. Вдруг раздался протяжный женский крик, и вместе с ним вопль ужаса и бешенства. Черный слуга зацепился в веревке и полетел в пропасть вместе с своей жертвой…
Высоко всплеснула вода в реке и все исчезло.
— Одним свидетелем меньше, — глухо сказал Беремун-до, — тебе легко было это сделать, черный дьявол! Жаль, что ты не утопил вместе с нею мое сердце…
* * *
В ночь после этого преступления Беремундо потушил огонь в своей спальне и собирался заснуть; вдруг тихо и глухо зазвенел его большой щит, комната наполнилась таинственным полусветом и перед удивленным графом явилась белая фигура женщины с неподвижно устремленными на него глазами. Это была Берта. С большим трудом вскочил Беремундо с своего ложа. Видение исчезло, но лишь только он лег опять и закрыл глаза, как почувствовал, что чьи-то холодные руки его будят. Он вновь открыл глаза: перед ним в лучах неизвестно откуда падающего света опять стояла Берта и смотрела на него. В ужасе Беремундо крикнул слуг, велел зажечь огни и при свете их провел бессонную ночь.
На рассвете, чтобы возбудить мужество в своих воинах, в ожидании скорой битвы, Беремундо объявил им, что сегодня ночью он задаст им такой пир, какого они никогда не видали… Сподвижники Беремундо отвечали на это возгласами дикого восторга.
Беремундо Рыжий сдержал свое слово. Он приказал своим слугам нарядиться в самые дорогие платья, засветить множество факелов и ламп в зале пиршества, чтобы не оставалось в ней ни одной щели неосвещенной, выставить на стол самое старое вино из погребов и всю награбленную им драгоценную посуду. Лучшие музыканты играли на бандурах и на арфах и пели песни. Разбойники, а во главе их Беремундо, пили до бешенства, оглашая воздух грязными восклицаниями и богохульством. Прошла ночь и первые лучи зари окрасили небо в цвет опала. В зале стало душно от чада и от винных испарений и граф приказал открыть окно, и только что открыли окно, как вместе со свежей волной воздуха раздались отдаленные удары монастырских колоколов. Это были звуки печальные, но ясные и чистые, как горный воздух. Голос колокола присоединился к пьяным голосам разбойников, раздаваясь среди них, как голос Бога в аду. Невольно все остановились, прислушиваясь к нему, бурное веселье прервалось, печаль повеяла своими крыльями на эти зачерствелые и буйные сердца.
