За спиной его стояли флаги Израиля и России, флаг Центрального Синдиката и простоватый наш — Синдиката Российского. Пунцовый огонек, как от тлеющей сигареты, скакал, описывая гигантские дуги, вычерчивая геометрические фигуры; пропадая, вновь вспыхивал где-то на Курильских островах. Все это напоминало известный сюжет не такого уж далекого советского прошлого. Про себя я называла этот номер «Песнь ГОЭЛРО».
Месяца через три после начала каденции все мы привыкли, как говорил Яша, к «хепенингу», и пока члены очередной комиссии вращали зрачками, пытаясь проследить вычерчиваемые Клавой траектории расселения евреев по просторам бывших советских республик, каждый из синдиков занимался своим делом. Яша рисовал комиксы, я тоже чиркала что-то на листке бумаги. Изя Коваль сидел по уши в своем, каждый раз новом, еще более усовершенствованном, мобильнике.
Баба Нюта любовалась своими отполированными ногтями, крашенными лаком всегда невероятного, не имеющего аналога в природе, цвета. Задрав ногу на ногу, гладила, ласкала свои коленки, с места перебивая Клаву молодецким задиристым голосом старой ведьмы, что всегда приводило его в ярость, которую он, к сожалению, не мог изъяснить при посторонних. Так глава семьи при гостях не всегда может поставить на место зарвавшегося отпрыска. Клава лишь багровел и вступал с бабой Нютой в сдержанные перепалки.
— Из Петропавловска-на-Камчатке сюда девять часов лету! — провозглашал он.
— Двенадцать! — встревала баба Нюта.
— Девять! — повышал голос наш патрон.
— Двенадцать!! — квакала старая мерзавка.
Супруг ее, Овадья, — вот кто наизусть знал время пути самолетов, поездов, автобусов, держал в голове расписание поездов всех направлений любого московского вокзала; он всегда находился в дороге. Как трудолюбивая пчелка выбирает с цветка пыльцу до донышка, Овадья неустанно, до копейки выбирал свой и Нютин командировочный фонд, положенный семье каждого синдика. Фонд немалый, но реализовать эти деньги можно было только беспрестанно болтаясь в поездах, автобусах и самолетах, и никому из нас не удавалось исчерпать до дна благословенный источник. И только баба Нюта придумала славный ход: без единого дня продыху она засылала и засылала своего кроткого сталкера в безбрежную зону. Вернувшись из Брянска и пообедав, он сразу же пересаживался на поезд в Нижний Новгород, где у нас тоже было представительство, а явившись туда, терпеливо пережидал в тамошнем офисе дня два, попивая чаек и доброжелательно рассматривая из окошка гуляющих прохожих, кошек и собак, куриц и индюшек… Вернувшись из Нижнего и поужинав, он уже мчался в аэропорт, чтобы наведаться с мифической проверкой в какой-нибудь Ростов.
Чего только с ним не происходило! Еврей родом из Йемена, он не знал ни слова по-русски, и не было никакой надежды, что узнает. Местные жители принимали его за какую-то бывшесоветскую национальность. Он мог сойти и за азербайджанца, и за грузина, и за армянина, за осетина, за кабардино-балкарца, а при желании и за узбека, за таджика… Не был он похож только на еврея, что, собственно, и спасало его в железнодорожных разнообразных поворотах судьбы. Его даже нечасто били, потому что был он человеком доброжелательным и осторожным…
…Уже не однажды Клава затевал разговор о сокращении штата: содержание синдика в такой дорогой столице, как Москва, стоило Синдикату — как писал в своих гневных посланиях Азария — «чертову пропасть денег». Когда возникала тема сокращения штата, все головы автоматически поворачивались в сторону бабы Нюты, красящей ногти. Она была ветераном Синдиката и провожала в обратную дорогу не одно поколение синдиков.
Пора было, ох, пора было посадить и ее в самолет, летящий в одну сторону…
Покрывая желтым лаком ноготь костлявого среднего пальца левой руки, не поднимая глаз, она отчеканивала:
— Можете от злости сожрать свои собственные кишки, говнюки вонючие! Я здесь десять лет сижу и дальше сидеть буду…
Клава в такие моменты багровел и задыхался…
…В день приезда очередной комиссии Центра Клава опять затянул у карты «Песнь ГОЭЛРО». Собственно, приехали на этот раз «свои», родное начальство — Гедалья Шток, Главный аналитик Синдиката, с внешностью траченного развратом и проказой римского сенатора, и элегантный, не без артистической жилки Иммануэль, глава департамента Глобальной Стратегии. Так что обычный свой аттракцион Клава свернул быстрее, чем всегда, и сел, вздев повыше штанины на толстых ногах.
Когда Клава умолк и закурил, Изя повернулся к Мише Панчеру и сказал, победно сияя:
— Смотри, сынок! Если ты в сети «Мегафон», то можешь играть по мобильнику в казино. Пожалуйста: рулетка, покер, блэк-джек… Отправляешь sms-команды на сервисный номер и ждешь ответа… И забираешь выигрыш, если повезет…
Панчер подпрыгнул на стуле, собираясь ответить что-то, выражаясь языком сотрудников его департамента, «прикольное», но тут Джеки Чаплин, странно изменившись в лице, быстро спросил на иврите Изю:
— Казино? Ты сказал — казино? Что, можно играть по мобильнику?!
Тот обрадовался вниманию, перешел на иврит и стал подробно объяснять Джеки — как делать ставки…
В то время как Гедалья Шток лающим голосом командира эскадры выкрикивал какие-то команды, Клава скучливо гулял по фальшь-потолку огоньком фонарика, пытаясь попасть рубиновой точкой в дырочки. И был похож на подростка-разгильдяя. Мельком поймал мой внимательный взгляд, подмигнул мне, потом уставился на Изю Коваля. Тот беспрестанно колдовал над мобильником, вытаскивая из недр его все новые и новые неведомые простым смертным чудеса прогресса.
— Изя, — буркнул Клава, — что ты там нашел, голую бабу?
Клава, конечно, шутил, но все его шутки имели пророческую судьбу.
Изя, кадровый сотрудник Синдиката, засланный воплощать на просторах России мечту о новом, вернее, старом Еврее, по уши загруженном нужной ментальностью, сидел на миллионах и не ставил перед собой никаких задач, кроме покупки очередной, новейшей модели сотового телефона…
Мы с Яшей, куда более бедные, но кипящие идеями, время от времени подступались к Изе, — подоить его на свои совместные тусовки.
При этой процедуре Изя продолжал задумчиво играть в какую-нибудь игру, запрятанную в мобильник ловкими изобретателями, — так корова продолжает задумчиво жевать траву, в то время как проворные пальцы доярки скользят у нее под выменем, а струйки молока бодро звенят о дно подойника… Получалось, что все наши тусовки так или иначе имеют отношение к возглавляемому Изей департаменту Загрузки Ментальности. Концерт израильских песен — чем вам не загрузка ментальности? Ну не полные трюмы, конечно, но частично, пусть на донышке. А выставка израильских художников? Тут уж по горлышко будет. А конференция на тему «Вечное восхождение к Сиону»? С ручками и головкой…
Яша иногда настолько увлекался в планах, что на мое резонное замечание о превышении бюджетных средств отвечал легко: Изя башляет!
Обычно, после того как на узком совещании глав двух департаментов мы с Яшей составляли план какого-нибудь совместного семинара, он хлопал себя по колену и говорил озабоченно: да! надо еще пойти обчистить Изю!
Всеми делами департамента Загрузки ментальности заправлял Ильич, подручный Изи, его старый друг еще с прошлых советских времен. Это был далеко не единственный случай, когда русский человек Иван Ильич преданно и даже истово волок на себе всю работу департамента, ведающего темой национальной еврейской самоидентификации.
Однажды, зайдя в их кабинет, Яша увидел сюрреалистическую картинку:
Изя сидел за столом и кричал в мобильный телефон:
— Ильич!! Ильич, сука рваная!! Ильич, сучий потрох!!
Ильич сидел напротив него, за столом и, улыбаясь, следил за начальником.
Выяснилось, что Изя испытывает новый мобильник, который на звук голоса должен высвечивать номер телефона произносимого имени. Но действовал, сучий потрох, только при сильном повышении голоса.
— Видишь, — сказал Изя Яше, — цена всей их продукции. Ильич, сука гребанная!! — заорал он в аппарат.
Ильич безмятежно улыбался.
Именно он собирал потенциальных восходящих на комплексные семинары под условным названием «Вспомним всею семьей».
Тяжело вспоминали. Вообще, тяжело шла загрузка нужной Синдикату ментальности, ни дать ни взять — погрузка леса на баржи в доках порта.
Ведь все эти люди, частью даже образованные, совсем ничего не знали ни об истории, ни о культуре, ни о традициях своего народа… Все они подпадали под принятое в иудаизме определение «украденные дети», ибо некогда еще их деды были украдены у своей истории умелой и наглой воровкой, — советской властью…
Но Синдикат с излишним — на мой взгляд — гостеприимным напором разворачивал перед растерянной паствой богатую скатерть самобранку: хватай, запихивай в себя обеими руками, торопись прожевать, глотай и снова хватай все новые и новые кушанья… И они, эти украденные дети, взращенные и вскормленные на совсем иной кашке, томились… удивлялись и не спешили вкусить от заморских, незнакомых на вкус, восточных по виду, яств… (И то сказать: объевшись самого наилучшего, наивкуснейшего, бывает, трое суток блюешь потом от переедания.)
