— Лучше, пожалуй, я к вам сама заеду, если не возражаете, — предлагает ему Татьяна. Ей небезынтересно, как живет Хмелев, это тоже поможет ответить на некоторые вопросы.
— О, пожалуйста! — охотно соглашается инженер.
Грунина приезжает к нему через полчаса.
— Я не то чтобы закоренелый холостяк, — улыбаясь, говорит Хмелев, приглашая Татьяну в свою однокомнатную квартиру, — но в этом деликатном деле (женитьба имеется в виду) мне упорно не везет. Это я к тому, чтобы вы не осудили меня за отсутствие домашнего уюта…
— У меня по этому вопросу нет к вам никаких претензий, — улыбается и Татьяна. — А теперь я бы хотела…
— Понимаю вас! — торопливо перебивает ее Хмелев. — Присаживайтесь, пожалуйста. Я расскажу вам все, что видел и слышал…
— Видели, значит, тоже? — настораживается Татьяна.
— Да как вам сказать?.. Темно было так, что, пожалуй, только слышал. Но какую-то тень можно было все-таки различить. Показалось мне, что это был среднего роста, очень плотный мужчина. Он возился некоторое время над чем-то, лежащим на земле, видимо над убитым им человеком. Потом выругался очень нехорошо и торопливо ушел в сторону автобусной остановки.
— Почему же вы не сообщили этого участковому инспектору? — спрашивает Грунина.
— Он предупредил меня, чтобы я говорил лишь то, в чем был совершенно уверен, и не вводил органы милиции в заблуждение смутными догадками. «Нам нужны только факты», — заявил он мне очень грозно. Ну, я и решил, что сообщу в таком случае только то, что мне действительно известно совершенно точно. А вам вот решил добавить еще и то, что, может быть, лишь показалось.
Задав Хмелеву еще несколько вопросов и оформив его показания протоколом, Татьяна возвращается в свой отдел. Доложив подполковнику Лазареву, что ей удалось сделать сегодня, она уже из своего кабинета звонит старшему лейтенанту Крамову:
— Есть что-нибудь новое, Аскольд Ильич?
— Ничего существенного, Татьяна Петровна, если не считать заявления старушки, сообщившей нам, что под ее окном два каких-то типа сквернословили в полночь. Она живет на первом этаже и потому очень боялась, как бы они не разбили ей окна. Со страха даже не глянула ни разу, кто же это там ругался.
— Но хоть несколько слов расслышала же она?
— Расслышала, говорит, многие их слова, однако почти все они нецензурные! Вот разве только то, что сказал чей-то очень злой, властный голос: «Разве тебе это было велено делать, подонок?» После чего обозванный подонком страшно зарычал и, видать, куснул обидчика, да так, что тот аж вскрикнул от боли и пригрозил: «Ну, погоди, зараза! Я тебе покажу, как кусаться! Век будешь помнить, как своевольничать!» Это все доподлинные слова той старушки, — поясняет Крамов.
— А предсмертного вопля Бричкина (я все-таки думаю, что это был Бричкин) она не расслышала разве? — спрашивает Грунина.
— «Взвыл, говорит, потом кто-то диким зверем, и все утихло, если, конечно, не считать, что нехорошо ругнулся все тот же властный голос напоследок». Ну, а у вас каковы успехи, Татьяна Петровна? Можем мы сделать какие-нибудь выводы?
— Из всего того, что нам уже известно, все очевиднее становится, что с Бричкиным расправился Каюров.
16
Прежде чем позвонить Груниной, Олег Рудаков долго ходит возле уличной телефонной будки, не решаясь набрать номер домашнего телефона Татьяны. Повод вроде веский, но ведь поздно уже, она устала за день и, наверное, отдыхает от своих нелегких служебных дел. Да и вообще зря, может быть, поднимает он тревогу. Что там, в конце концов, может случиться с Анатолием?
Но ему очень хочется позвонить ей, услышать ее голос, и он решается наконец снять трубку.
Долго слышатся длинные спокойные гудки. Олег насчитывает их уже четыре. И вдруг на другом конце провода ему отзывается голос, от звука которого сердце Олега начинает биться еще чаще.
— Извините, пожалуйста, Татьяна Петровна, — слегка запинаясь, говорит он. — Это Рудаков вас беспокоит…
— Ну что вы извиняетесь, Олег, я ведь всегда вам рада. Почему, однако, голос у вас такой встревоженный? Не случилось ли чего?..
— Нет, Татьяна Петровна, ничего пока не случилось. А тревожусь я вот почему: снова пошел сегодня Анатолий к Грачевым. Не смог я его отговорить. Никакие доводы на него не подействовали…
— Что поделаешь — любовь, — почему-то вздыхает Татьяна, будто завидует Марине.
— Я все-таки боюсь, как бы с ним чего-нибудь там не случилось. Может быть, мне с кем-нибудь из наших дружинников походить возле дома Грачевых?
— Да не бойтесь вы за него, ничего с ним не случится, — успокаивает его Татьяна. — Он ведь умеет за себя постоять. Вы откуда говорите?
— Из автомата. Дома у меня нет ведь телефона…
— А мне так хочется иногда вам позвонить! — снова вздыхает Татьяна и вдруг начинает смеяться. — Знали бы вы, какое удовольствие доставили мне вчера ребята из вашего конструкторского бюро! Сбили кандидатскую спесь с этого зазнайки Пронского.
— Но ведь он талантливый кибернетик. Анатолий познакомился с одним молодым ученым, который хорошо его знает. Он самого высокого мнения о нем.
— Так оно и есть на самом деле. Мой папа тоже пророчит ему большое будущее. Но уж слишком он высоко себя ценит, и очень хорошо, что вы его проучили.
— Однако он предложил нам не чистую химеру, как вы полагаете, а очень интересную идею. Ребята наши ею увлеклись, — считает своим долгом защитить Пронского Олег. — Ямщиков, правда, разыграл его немножко, прикинувшись в первый день знакомства «лопухом». Вы же знаете, какой Анатолий — талантлив чертовски, но упрям и щепетилен сверх всякой меры.
— Я не вижу ничего плохого в его упрямстве. Мне даже нравятся такие упрямцы…
— Глупое это упрямство, однако! Всего хочет сам добиться, безо всякого института, назло своим родителям. Мальчишество все это. Но я его заставлю все-таки поступить на заочное отделение станкоинструментального или в филиал политехнического при нашем заводе.
— О всех-то вы заботитесь, Олег, а о вас кто же?
— А чего обо мне заботиться? — беспечно смеется Рудаков. — Я продукт системы трех «С», как отзывается обо мне Анатолий…
— Слыхала я про эту систему, — перебивает его Татьяна. — «Создай себя сам», да? Нужно было и мне в свое время заняться самовоспитанием по этой системе.
— Вам? — удивляется Олег.
— А что я — сплошное совершенство разве? Знали бы вы только, сколько еще во мне… Ну да ладно, об этом как-нибудь в другой раз. Вас, наверное, и так скоро из будки вытащат. Я же слышу, как кто-то давно уже стучит монетой по стеклу. Всего вам доброго, Олег!
