Мое поле зрения целиком заполнили метеоры, звезды и кометы всех цветов, красные, синие и золотые, а потолок начал опускаться. За какие-то секунды мое сердце будто остановилось, нос почти касался, да, касался потолка, который всего пару мгновений назад парил высоко-высоко надо мной. Мое сознание летало, парило, смотрело сверху на мою кровать и ее обитателей.
Голос девочки произнес:
– Целуй ее, быстро!
Голос раздался откуда-то позади. Повернувшись, я увидела, что все еще лежу на своей кровати, а махровый пояс туго затянут у меня на шее. Мое лицо выглядит бледным, почти белым, а девочки, сидящие у моих плеч, тянут за концы пояса.
Девочка справа повторила:
– Хватит тянуть, целуйте!
Другая ответила:
– Фу…
Их голоса казались приглушенными, как из тумана.
Третья девочка, сидящая у моих ног, взяла очки и нацепила их на свой задранный нос. Моргая ресничками и кокетливо наклоняя голову то на один бок, то на другой, она заявила:
– Смотрите на меня! Я жирная уродливая дочка тупой, как жопа, кинозвезды… Я была на обложке «Пипл»!
И все три мисс Бимбо фон Бимбо захихикали.
Если позволите на миг предаться самоуничижению, я и вправду выглядела ужасно. Щеки отек ли и припухли, стали похожи на абрикосовое суфле. Глаза сощурились в щелочки и казались подернутыми такой же пленкой, как стеклянистая поверхность чрезмерно карамелизованного крем-брюле. Что еще хуже, мой рот широко раскрылся, и оттуда высунулся язык, зеленый, как сырая устрица. Лицо от лба до подбородка приобрело разные оттенки, от алебастрово-белого до светло-голубого. На покрывале рядом с моей посиневшей рукой лежали забытые «Доводы рассудка».
Я наблюдала за происходящим так же отстраненно, как моя мать, которая набирала комбинации клавиш на ноутбуке, чтобы следить за служанками и регулировать освещение. Я не чувствовала ни боли, ни тревоги. Я ничего не чувствовала. Подо мной три девочки распустили пояс на моем горле. Одна просунула руку мне под затылок и немного откинула мою голову назад, а вторая глубоко вдохнула и наклонилась. Ее губы накрыли мои синие губы.
И да, я знаю, что такое клиническая смерть, однако тогда меня больше беспокоили очки. Девочка, которая сидела у моих ног, еще не сняла мои очки для чтения.
Она приказала:
– Дуй! Посильнее!
Девочка наклонилась надо мной… Когда она начала вдувать воздух мне в рот, я будто упала с потолка прямо в собственное тело. Губы девочки прижались к моим губам, и я обнаружила, что снова нахожусь в теле на кровати. Я закашлялась. Оказалось, что у меня жутко болит горло.
Три девочки смеялись. Моя крошечная комната, мои истрепанные книги: «Грозовой Перевал», «Нортенгерское аббатство» и «Ребекка» сияли и сверкали. Все мое тело словно зарядилось электричеством, оно дрожало и вибрировало, как тогда, когда я ночью ходила голой по снегу. Каждая моя клеточка заполнилась этой свежей энергией.
Одна из Шлюх Шлюхсон, та, которая вдувала воздух мне в рот, сказала:
– Это называется «поцелуй жизни».
Из ее рта пахло вечнозеленым ароматом жевательной резинки.
Вторая добавила:
– Или игра во французские поцелуи.
Третья спросила:
– Хочешь еще?
Подняв ослабевшие руки, коснувшись дрожащими холодными пальцами горла, где махровый пояс еще сжимал пульсирующие артерии, я слабо кивнула и прошептала несколько раз:
– Да…
Словно самому мистеру Рочестеру.
– О боги! – шептала я. – Эдвард, прошу тебя… О да!
XX
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Говорят, мир тесен… В аду точно началась Неделя Родного Дома. Нет, правда, как будто все меня знают, а я – их. Это как встреча выпускников в моем интернате, когда по территории бродят толпы старушек с мечтательными глазами. Куда ни глянь, на тебя в ответ смотрит знакомое лицо.
Мой отец сказал бы: «Когда съемки не в павильоне, готовься к дождю».
В смысле, никогда не знаешь, что подбросит судьба. Я заманиваю к себе в ад канадскую девочку, больную СПИДом, – и тут же вижу своего ненаглядного Горана в облегающем розовом комбинезоне с номером на груди. Даже не сняв гарнитуру со своей модной стрижки под пажа, я вскакиваю и начинаю плыть, разгребать руками океан толстых покойников-туристов, забрызганных собственной ядовитой рвотой. Несколько мгновений – и мои руки запутываются в лямках фотоаппаратов и ремешках темных очков, канатах для прыжков и искусственных гирляндах. Я поскальзываюсь в кокосовых миазмах дешевого молочка для загара и кричу, нет, ору:
– Горан!
Я то всплываю, то погружаюсь, задыхаюсь в прибое отравленных туристов и машу руками:
– Стой, Горан! Подожди!
Я не привыкла ходить на каблуках, запуталась в проводах, спотыкаюсь и падаю в кипящую толпу.
Вдруг меня сзади ловит чья-то рука. Рука, обернутая в рукав черной кожанки. Арчер спасает меня, вытягивает из толчеи бродящих, как стадо коров, покойников.
Под взглядами Бабетт и Леонарда я говорю:
– Мой парень… Он был прямо там!
Паттерсон распутывает и снимает с меня гарнитуру.
– Успокойся, – говорит Бабетт и добавляет, что нужно просто подмазать демонов ирисками или батончиками.
Если Горана прокляли недавно, его дело легко будет найти.
Бабетт уже тянет меня за руку в противоположном направлении, выводит из зала телемаркетинга. Она тащит меня по коридорам, по каменным лестницам, мимо дверных проемов и скелетов, под арками с черной бахромой спящих летучих мышей, по высоким мостам и влажным туннелям – все это в головном офисе подземного мира. Наконец, подходя к стойке, покрытой кровавыми потеками, Бабетт оттирает локтями мертвых, которые уже стоят в очереди. Она достает из сумки батончик «Абба-Заба» и поводит им перед носом демона, сидящего за столом. Этот получеловек-полусокол с хвостом ящерицы увлеченно разгадывает кроссворд. Бабетт обращается к нему:
– Привет, Акибель! Что у тебя есть на новичка по имени… – И смотрит на меня.
– Горан, – говорю я. – Горан Спенсер.
Соколоящерочеловекомонстр поднимает глаза от кроссворда, смачивает грифель карандаша раздвоенным языком.
– Слово из шести букв, обозначает несчастный случай или неисправность?
Бабетт оглядывается на меня. Проводит ногтями по моей новой челке, чтобы она упала прямо на лоб, и спрашивает:
– Как он выглядит, милочка?
Горан, Горан с мечтательными очами вампира и насупленными бровями троглодита. Горан с презрительными пухлыми губами и непокорной гривой волос, с иронической усмешкой и сиротской миной. Мой бессловесный, враждебный, ходячий скелет. Мой любимый. Мои губы отказываются говорить. Я беспомощно вздыхаю:
– Он… смуглый. – И быстро добавляю: – И грубый.
Бабетт добавляет:
– Он давно пропавший парень Мэдди.
Я заливаюсь румянцем и возражаю:
– Он как бы не совсем мой парень! Мне тринадцать.
Демон Акибель перекручивается на стуле к пыльному монитору. Он набирает соколиными когтями Ctrl + Alt + F. Когда на экране появляется мигающий зеленый курсор, демон вводит: «Спенсер, Горан». И вонзает указательный коготь в клавишу ввода.
И тут меня по плечу стучит чей-то палец. Не демона. Старческий голос говорит:
– Так это малышка Мэдди? – За мной стоит сгорбленная старушонка, которая спрашивает: – Ты, случайно, не Мэдисон Спенсер?
Демон садится, подперев подбородок руками, облокотившись на стол, и ждет. Стучит когтем по краю клавиатуры.
– Диалап, мать его. Средние века. Нет, ледниковый период!
Еще секунда, и демон Акибель снова берет в лапы кроссворд.
– Крепежная деталь, слово из четырех букв?
Старушка, которая трогала меня за плечо, продолжает смотреть на меня сияющими глазами. У нее пушистые волосы, белые, как вата, увязанные в подушечки. Голос дрожит.
– Люди на телефонах сказали, что ты можешь быть здесь.
Она улыбается, открыв полный рот жемчужно-белых протезов.
– Я Труди. Миссис Альберт Маренетти? – Ее интонация в конце становится вопросительной.
Демон стучит соколиным когтем по монитору и ругается себе под нос.
А я, я очень волнуюсь по поводу своего обожаемого Горана, объекта моих самых романтических грез, но я НЕ СОВСЕМ игнорирую чужие эмоциональные нужды. Особенно нужды тех, кто недавно скончался от длительной болезни. Я обнимаю эту сгорбленную, съежившуюся старушку и взвизгиваю:
– Миссис Труди! Из Коламбуса, штат Огайо! Конечно, я вас помню! – Я легонько целую ее в напудренную сморщенную щечку. – Как там ваш рак поджелудочной? – Вспомнив, кто мы и где находимся, я добавляю: – Кажется, не очень.
В небесно-голубых глазах мелькает озорной огонек.
– Ты так мило, так по-доброму со мной обошлась! – Старушечьи пальцы щиплют меня за щеки, ладони стискивают лицо с обеих сторон. – И вот, перед тем как в последний раз поехать в хоспис, я сожгла церковь.
Мы обе смеемся. Хохочем! Я знакомлю миссис Труди с Бабетт. Демон Акибель ударяет по кнопке ввода – снова, и снова, и снова.
