Обвинитель слегка растерян, но бодрится.
— Скажите, свидетель…
— Протестую, ваша честь! — вскакивает обвинитель. — Это опять подсказка! Он говорит ему «скажите», хотя только что мы убедились, что свидетелю нечего сказать!
— Протест принимается, — говорит судья. — Свидетель, вы можете остаться в зале или подождать в коридоре. У обвинения есть еще свидетели?
— Да, ваша честь. Я прошу вызвать жену моего клиента Светлану Петровну Быстрову.
Светлана на трибуне.
— Ваша честь, я подтверждаю, что моего мужа собираются убить.
— Протестую, ваша честь! — кричит защитник. — Показания не по существу дела!
— Протест принимается, — кивает судья и разъясняет Светлане: — Иск вашего мужа сформулирован следующим образом: такие-то и такие-то представители государства хотят его убить. Хотят, а не собираются. Собираются или нет — другой вопрос. В заявлении указано — хотят. Улавливаете разницу? И наша задача — выяснить, хотят или не хотят. А собираются или нет, это предметом сегодняшнего разбирательства не является.
— Они хотят! А этого делать нельзя! Потому что он хороший, добрый, умный человек!
— Свидетельница! — прерывает судья. — Я вынужден вас удалить за оскорбление суда и явную дачу ложных показаний!
— Но чем… Как? — растеряна Светлана.
— Сказав, что ваш муж хороший, добрый человек, вы намекнули, что присутствующие, и в том числе я, нехорошие и недобрые люди. Это оскорбление. При этом ваш муж не может быть умным, потому что умный человек никогда не подаст в суд на государственные органы. То есть это явная ложь с вашей стороны. Прошу вас покинуть зал заседаний!
Светлана, плача, идет к двери. Судья смотрит на ее фигуру:
— Секундочку!
Она останавливается с надеждой.
— А вы что вечером делаете?
— Я?.. Не знаю… Я…
— Телефончик в приемной оставьте, я позвоню.
Светлана, вконец растерявшаяся, выходит.
— Ну что ж… — говорит судья.
И тут звонит телефон, он берет трубку. Слушает. В зале переговариваются.
— Тихо! — кричит судья. И в трубку: — Да. Конечно. Конечно. Без вопросов. Спасибо.
Кладет трубку.
И:
— Мое решение таково: обвиняемый, несомненно, виновен. Я вас имею в виду, — указывает он на Быстрова.
— Я истец!
— Мне лучше знать, кто вы. Вы обвиняетесь в клевете, подрыве государственного строя и организации заговора.
— Какая же клевета? Меня убить хотят!
— Никто вас убить не хочет — и мы этот вопрос уже прояснили! Собираются — да. В силу необходимости. Но это не значит, что хотят! Они не хотят, они вынуждены. А вы обвиняете, что хотят! Это клевета.
И я вынужден вынести приговор…
Судья мешкает, звонит по телефону:
— Извините, а сколько дать?
Слушает.
— Понял.
Кладет трубку. Объявляет:
— Пять лет в колонии общего режима с отбытием наказания в условной форме! Освободить из-под стражи в зале суда. Что, нет стражи? Ну, пусть так идет.
Братья Быстровы выпивают в доме Владимира. Надежда выходит с тарелкой, со стуком ставит ее на стол.
— Ты чего это? — спрашивает Владимир.
— Того! Лишь бы повод — выпить! — уходя, ворчит жена.
— Я не с кем-нибудь, а с братом! — кричит ей вслед Владимир. И поднимает стопку: — Твое здоровье.
— Оно мне больше не понадобится, — мрачно отвечает Вадим.
— Зря ты так. Нет, я понимаю, обидно, неприятно. Но как советуют мудрецы? Если не можешь изменить обстоятельства, надо посмотреть на них с другой стороны.
— Это с какой?
— Им что важно? Они же бьют своих — чтобы свои же и боялись.
А если ты будешь чужой, это совсем другой резонанс! Это международный скандал, понимаешь?
— Но я же не чужой.
— А кто тебе мешает им стать? Представителем, например, оппозиции и в каком-то смысле добровольной жертвой. Пострадать за правду и справедливость. За народ. Я знаю кое-кого в ЦК КПСС.
— Ты не бредишь? Какая еще КПСС?
— Отличная партия, между прочим. Это не то, что ты думаешь. Коллективный Подпольный Союз Справедливости.
— А другие не коллективные?
— Нет, конечно. Там никого, кроме руководства, нет. У них съезд как раз послезавтра, надо пойти.
— А через пять дней — вторник.
— Ничего, брат, успеем! Кстати — я так, на всякий случай, — ты завещание составил? У тебя библиотека хорошая, а дочь и жена читать не любители. Растащат кто попало.
И вот братья подходят к зданию, где на фронтоне транспарант: «2-й съезд Коллективного Подпольного Союза Справедливости».
Здание охраняют милиционеры. Вокруг — толпа возмущенных обывателей с плакатами: «Долой справедливость!», «Не хотим перемен!», «За веру, царя и Отечество!», «Руки прочь от власти!».
На входе братьев осматривают, шмонают.
— Где делегатские мандаты? — спрашивает человек в штатском.
— Это наши, наши! — кричит некий функционер.
И провожает братьев в зал.
В зале битком. В президиуме председатель партии Мигунов, другие ответственные товарищи. Мигунов встает, поднимает руку:
— Позвольте съезд нашей партии считать…
Но тут заминка, шепот, ропот: открываются двери и входит с группой сопровождающих Капотин.
Аплодисменты, переходящие в овацию.
Капотин машет рукой: хватит. И делает знак Мигунову: начинайте.
— Итак, — возглашает Мигунов, — открываем Второй съезд нашего Коллективного Подпольного Союза Справедливости. Слово для доклада предоставляется мне.
Он идет к трибуне.
— Товарищи! Рад приветствовать вас на нашем съезде — людей, несогласных с политикой власти, хотя и поддерживающих ее! Извините, рекламная пауза.
На большом экране демонстрируется реклама пива — спонсоры съезда.
А Мигунов тем временем засовывает в рот жвачку и, как только кончается реклама, произносит:
— Жевательная резинка «Вред ли», наш сладкий спонсор!
И, продолжая жевать, с горячностью говорит:
— А-ма-мэ-му-мо-ми-ма!
Аплодисменты.
— Ны-на-ну-но-ни-нэ-но! — обличает недостатки Мигунов.
Аплодисменты.
— Ба-фа-фу-фо-фы-фа-фу-фы! — хвастается он достижениями.
Аплодисменты.
— Ничего не понимаю, — шепчет Вадим Владимиру.
— Не важно! Главное — мы вместе! — отвечает тот с горящими глазами.
— А-рара-барара-тудыть-сюдыть! — Мигунов указывает на Вадима.
— Тебя зовет! — подталкивает брат брата.
Быстров-старший, стесняясь, идет к трибуне.
После паузы говорит:
— Мы все понимаем, что так, как есть, продолжаться не может. Но проблема в том, что никто толком не знает, как надо. Я тоже не знал.
И вдруг понял. Я понял, что все очень просто. Мы живем как на вулкане. Живем так, будто он завтра взорвется и надо успеть — наворовать, нахапать, нажраться, напиться, настроить себе домов. Когда выльется лава, поверьте, ей будет все равно, дворец у вас или избушка. Я задал вопрос себе: что я могу сделать? Не так уж много. Меня собирались убить, как, может, некоторые знают. Так вот, я совершу самоубийство. В знак протеста! Если хотите, под флагом вашей партии, мне все равно.
Аплодисменты.
Внимание зала и его реакция все больше разогревают Быстрова, он вдохновляется:
— Я не думаю, что все сразу переменится. Но если хотя бы кто-то задумается, что человек покончил с собой в результате глубокого отвращения к происходящему, — это будет уже результат!
Все приготовили руки для аплодисментов, но тут — в паузе, когда Быстров набрал воздуха для нового выкрика, — слышится резкий звук отодвигаемого кресла.
Капотин встает и, проходя мимо Мигунова, говорит:
— Урежу финансирование партии в три раза.
— Я не знал, Павел Савлович! — торопится за ним Мигунов. — Я понятия не имел, о чем он будет говорить! Думал, обычное дело: все плохо, надо что-то делать, вас покритикует.
