class="p1">— Боярин, думы одолевают, поделиться мыслю, — сказал Романов.
— Приди в мои палаты, там и погутарим, — ответил именитый князь Романову. «А как же, не мне до тебя, молоденького, идти», — рассудил Мстиславский. — В никольщину всем двери мои открыты.
— На никольщину и друга зови и недруга проси... Да как бы не обмишулиться, князь Фёдор Иванович, — с умыслом сказал Романов.
А умысел откуда? Да знал же Фёдор Романов, что ноне Фёдор Мстиславский встречается с князем Василием Голицыным да с боярином Петром Басмановым. Тут не надо быть загадником-ясновидцем, дабы сказать князю Мстиславскому, что с огнём играет. Оба они довлели к Борису Годунову, и в соучастие их было рискованно брать.
У Мстиславского на будущее другой расклад. Он мыслил пока жить мирно-тихо с Годуновым. Да и возносить иной раз. Пока. И Дионисий, если удастся вытянуть его из опальной ямы, должен служить возвышению Бориса. Тоже пока. А там, в нужный час, Дионисий не подведёт. Хитрость, а что поделаешь.
Фёдор Мстиславский считал себя именитее Романовых. И похитрее был. Потому и звал к себе молодого боярина.
Романов, однако, тоже не вельми прост, пыль ему в глаза не пустишь. Да за общее дело болел, вот и шёл к Мстиславскому. А ежели о родовитости, то и тут Мстиславские не ровня Романовым, ступени рода Романовых повыше к царскому трону. Мстиславские шли от литовского князя Явнутия и даже не были коренным московским родом. Посему бояре невысоко ценили породу Мстиславских, находили, что в именитые они попали да в Кремле палаты держат волею Ивана Грозного.
Корень Романовых был чист. Именит по отечеству. Шёл от Рюрика. Равных Романовым вблизи царя Фёдора не стояло. Уж чего бы не вздыбить завал на пути Бориса Годунова? Да была одна препона. Ещё при жизни отца Фёдора, Никиты Романовича, между Годуновыми и Романовыми был заключён «Завещательный союз дружбы». Старик Никита Романович вручал Борису «о чадах своих соблюдение», потому как оставлял чад, особенно младших, без твёрдой позиции среди дворцовой знати. Ни один из четырёх сынов боярина Никиты при его жизни не носил звания боярина.
В ту пору царский конюший Борис Годунов шёл на союз не без корысти. Ему было важно дружить с семьёю Никитичей, потому что эта семья считалась царской роднёй и уже более полувека была крепко чтима в Москве. Их многочисленная семья и вся родня выделялись сплочённостью. Поговаривали, что Романовы на дубовый частокол похожи: стоят плечом к плечу — не одолеешь. И чувства родственные у них были незамутнённы, и конца династии Никитичи не боялись. Как с такими на союз не идти?
Но шло время. Царского конюшего давно нет, есть правитель всея Руси, второе лицо в государстве. И «Завещательный союз» уже усох на корню, не питаемый искренностью дружбы. Была только видимость дружбы между родами Годуновых и Романовых.
Годуновы добились своего высокого положения при царском дворе благодаря верной службе да большой деловитости. Теперь уже дядя Бориса, Дмитрий Иванович Годунов, ходил в звании главного чиновника России. Другой дядя, Семён Никитович Годунов, был казначеем, а ещё ведал аптекарским приказом, имел в своём распоряжении докторов — второй чиновник в России. А по тайным делам — так и первый. Дядя Григорий Васильевич в дворецкие вышел. Брат Иван возле Бориса службу справлял.
Вот и ломали голову Никитичи, с какого краю подступиться к Годуновым, если страсти вокруг трона закипят.
И у других — у Мстиславских, у Бельского, у Шуйских нелюбь на Бориса и его сродников копилась. Только нелюбь до поры до времени утаить можно. А время придёт ей проявиться, так она, супостатная, наперекор всем уловкам проступит на лице. Да обернётся ненавистью уже. И тогда — сабли и мечи наголо, чело на чело! И кровь полилась!
Встретились Фёдор Романов и Фёдор Мстиславский в палатах последнего в самом Кремле. Трапезная просторна — на сто человек, а они вдвоём. Не по себе Романову, да пока до ендовы с медовухой не добрался. Хозяин быстро мёду предложил, кубок серебряный подал. Выпили. И о погоде речь повели.
— Время к лету повернулось. Варвара ночи урвала, дни притачала, — начал князь Мстиславский.
— У Варвары дел много. То дорогу завалит, то реки засалит, — поддержал князь Романов.
— Да глумит народ, будто на Аггея гроза с молнией ударит, — продолжал Мстиславский.
Но Романов нетерпелив.
— Гроза да молния, сие — знамение нам, княже Фёдор Иванович. — Знать, пора идти к царю да просить за Дионисия, чтобы сан вернул. А на престол-то миром вознесём. Как он к месту на престоле-то будет.
— Вижу во сиянии его. И чего бы не пойти к царю? — тянет Мстиславский. И после долгой паузы выдаёт: — Да проку не жду.
— Мы же самые близкие ему!
— Ан нет. Блаженный блаженному ближе. Иов — духовный отец царя. Вот и разумей.
— Делать что? Не о себе печёмся...
— И о себе, Никитич. А так какой резон, — с упрёком ответил Мстиславский. Он встал, ушёл к слюдяному оконцу. Повторил:
— И о себе, да пуще, чем за Бога.
Другой бы проглотил упрёк. Но не таков был Фёдор Романов.
— Ну коль так, то и речи меж нами не было, — отрубил он и — к дверям.
— Погодь! Остуди голову, Никитич. Ты о себе — и это правда. Я тоже пекусь о себе. Так уж испокон ведётся. Да и не одни мы с тобой в Думе такие именитые. С Басмановым надо держать совет, Голицына не забыть. Шуйских и Шереметевых не обойти. Опять же, дьяков Щелкаловых Андрея да Василия надо помнить. Да уж не отступать, биться за своё, коль затеяли свару.
— Мне ли оглядываться, коль грудь на грудь пойдём, — чрезмерно на аз нажимая, кипятился Романов.
Ещё выпили медовухи. И на удивление Мстиславскому, Романов рассудительнее стал, спокойнее.
— Нам бы пристенных вовлечь в игру, — рассуждал он. — Их много у стен-то сидит. Да заметил я, что все они то об Александре Новгородском пекутся, то Варлаама Ростовского прочат. Им надо дать понять, что токмо Иов да Дионисий могут взлететь. А как укорот Иову пойдёт, так Дионисий и — на коне!
Расстались два Фёдора любезно.
И пошёл летать соколом между палатами и хоромами боярскими удалой князь Фёдор Романов. Ан с первой встречи обжигаться стал, опаску замечал. Князь Василий Голицын исповедоваться любил у Иова. Боярин Пётр Басманов носил
