При чем тут окна?..
Уедет ли он отсюда в здравом уме?..
«Нет под богом причины, дорогая Лизетт» …чтобы Лайнелл Фоулн свихнулся.
С Владом, кажется, понятно, а вот кто такой этот внезапно возникший Констан?..
— Если можно, покажите мне другие ее портреты…
— Пожалуйста. Они в архивах. Оставайтесь после экскурсии, я вам покажу ее дневники…могу показать следы ее ногтей в склепе, когда ее укладывали в гроб. Один местный учитель. Прошло двести пятьдесят лет, а те царапины, поверите ли, все никак мхом не зарастут, будто ядовитые!
— Был ли в истории Елизаветы человек по имени Констан? — задал учитель интересующий его вопрос. Музеевед вскинул брови.
— Как же! Ее муж. Рыцарь и человек редких достоинств. Именно о таких говорили, что они — украшение рыцарства. И надо же случиться, что у паладина, бывавшего в Святой Земле, жена восстала нежитью…говорят, он так и не смог заставить себя поверить в этот кошмар. Быть может потому, что тогда ему пришлось бы ее убить своими руками. Бог ему судья…но если он сознательно не верил, сударь, значит, нарушил свою клятву возлюбленной.
— …и душа его не будет знать покоя, пока не найдет успокоение ее душа?..
— Не знаю. Если так, то, возможно, дело тут даже не в вере и не в слове как таковом. А просто в его любви к ней…слишком безрассудной. Не знаю…
Фоулн отвернулся.
Тишина звенела тонкой песней крови в ушах.
Туристы бродили по коридору, и казались ему не более реальными, чем призраки.
Или призраки были реальнее живых людей?..
Господи, Боже мой милосердный, неужели и правда на мне проклятие клятвопреступления? И я должен убить ту, кого люблю больше жизни, убить своими руками?.. Дай, Боже, мне ошибаться…
— Ему надо было просить силы помочь ей…
— А кто это на портрете напротив? — указал Лайнелл на противоположную стену, чтобы перевести разговор.
Старичок посмотрел на изображение стройного молодого человека. Густые волны светлых волос плавно скользили по плечам в черном бархате, по кружевам тонкого воротника — похожего на изморозь, так ажурен и тонок был рисунок плетения. Взгляд серых глаз задумчив и как-то отстранен… Книга в руках, указательный палец заложил страницы в твердом черном переплете… Юноша явно был не из тех людей, что приковывают внимание, напротив: взгляд скользит мимо, словно их окутывает туман. Хотя, раз заметив, забыть эту меланхоличную, какую-то ивовую красоту невозможно. Лайнелл уже готовился признать неизвестного расслабленным философом, когда обратил внимание на характерно-твердую линию губ, на скрытую сталь взгляда.
Нет, молодой человек при жизни принадлежал к самому опасному типу людей: тех, кто производит обманчивое впечатление. Тех, кого недооценивают.
Тех, кто сознательно этим пользуется.
Ночной хищник.
Красавец…
Каким ослепительным он мог бы быть, если бы позволил себе такую роскошь!
— Вы не ответили…
— Я мало что могу сказать о нем, — нехотя ответил ученый. — Это старший брат Елизаветы, баронет Карл Попрушнек. О нем встречается упоминание лишь однажды: именно он сделал сестру вампиром. Да еще сама баронесса несколько раз упоминает о нем в своем дневнике. Судя по молчанию, которое его окутывает, он — один из сильнейших вампиров, несмотря на свой юный для нежити возраст. Быть может, один из Мастеров. Не знаю…
— Мастера — это дворянство немертвых?
— Судя по всему. Но это если допускать, что среди них есть Мастера… Все легенды говорят по-разному.
— Это единственный его портрет?
— Да. Картину писали при жизни баронета. В отличие от сестры он мог и хотел окружать себя неизвестностью. Где он сейчас, я не могу вам сказать.
— При жизни он был негодяем?..
— У меня нет таких сведений… — улыбнулся смотритель. — Он очень любил свою сестру, вот и все, что я о нем знаю. Имел склонность к наукам и чтению… Отец даже отправил его в Англию, в университет…
— К заморачиванию голов он имел склонность! — сквозь зубы процедил Лайнелл. — К власти и независимости. Возможно, к путешествиям…
— Откуда такая неприязнь, сударь?.. Карл, видите ли, совсем не так жесток и безрассуден, как Хозяйка. Вы цитируете мне слова Констана, которые баронесса записала в своем дневнике более шестисот лет назад… Но между Констаном и Карлом с первого взгляда вспыхнула ненависть. Не могу понять: Карл, думается, при жизни был таким безобидным. Даже странно: Мастер вампиров! Откуда взялся такой потенциал в серой мышке?..
— А вам не знакомо выражение «серый кардинал»?..
— Полноте, мальчик был далек от интриг. Да и зачем?.. В конце концов, он был законным наследником поместья. Все отошло зятю лишь после того, как вскрылась истинная сущность баронета.
— Расскажите подробней эту историю!
— Извольте. Договоритесь с вашим гидом, что вернетесь с другим автобусом, и я проведу вас в хранилища.
* * *
«Давным-давно, тому уж много веков, был бароном этих благословенных земель один старый вдовец: далекий от политики добрый человек и щедрый хозяин. И было у него двое детей, мальчик и девочка, Карло и Лизетт, которые души друг в друге не чаяли, всегда вместе играли и шалили, учились и путешествовали. Если один брал книгу, то другой просил читать вслух; если один седлал коня и покидал замок, другой присоединялся… Во всем между ними было равенство, никогда не наскучивало им общество друг друга, и старый барон не мог нарадоваться на своих детей, пока оба не вошли они в возраст отрочества.
Тревожило отца, что сын совсем не обращает внимания на завидных невест, знатных наследниц, и никакие балы, турниры и званые приемы не могут отвлечь баронета от его забав: чтения, охоты и болтовни с сестрой.
Впрочем, и сама Лиза даже не глядела на благородных юношей, с которыми вынуждена была танцевать и комплименты которых выслушивать. Вежливая улыбка — самая большая милость из всех, каких могли добиться соискатели ее руки и сердца.
Только друг другу дарили молодые люди свое внимание, только танцуя друг с другом, нежно сплетали они пальцы, только тогда глаза их начинали сиять…
И старый барон твердо решил положить конец такой чрезмерной братско-сестринской любви.
И отправил сына в Англию, тем более, что юноша всегда имел склонность к наукам и путешествиям.
В великой печали расстались брат и сестра, зная, что не скоро доведется им свидеться, но оба в глубине души благодарили отца за эту вынужденную суровость, избавившую их обоих от борьбы с искушением, уступка которому означала смертный грех для их душ и бесчестье для рода. И оба они понимали то, о чем никогда не говорили вслух, и о чем боялись когда-нибудь заговорить: давно уже любовь их не спокойная братская привязанность, но всепоглощающее притяжение между мужчиной и женщиной — а молодая кровь бурлива, и юность безрассудна…
