В вестибюле тоже было людно. Раненых, правда, почти не было, зато было десятка полтора солдат из миротворческого корпуса, в голубых касках. Итальянцы. Их начальник, лейтенант, что-то оживленно трещал на ухо дежурной медсестре, двое солдат под присмотром сержанта устанавливали напротив стеклянной двери пулемет, остальные столпились возле кофейных автоматов.
Пахло кофе и амуницией.
Санитар остановил кресло перед самой дверью.
– А дальше – своими ножками, – сказал Петрович. – Я понесу твою сумку и твою железяку, а ты пойдешь под ручку с Джонни… Должна же быть с него хоть какая-то польза…
– Я все слышу, – слабым голосом произнес Джонни. – Слышу и запоминаю. И когда-нибудь наши пути пересекутся…
– И двоим нам будет тесно в одном городе, – закончил за него Петрович.
– Если я понимаю ситуацию правильно, – сказал Лукаш, – то со дня на день в этом городе тесно станет всем. И кто-то может попытаться расчистить для себя местечко… Нет?
– И тот, кто останется в живых, позавидует мертвым, – зловещим голосом продекламировал Петрович.
Пока они везли Джонни к его дому, Петрович молча дремал на переднем сиденье. Даже когда машину останавливали патрульные, переговоры с ним вел Николаша, сидевший за рулем. Документы у Петровича и его людей всегда были самые внушительные, настолько внушительные, что даже вздрюченные чрезвычайным положением полицейские и солдаты, увидев бумаги, молча кивали и отходили в сторону.
Лукаш притих на заднем сиденье, за водителем, и старался не заснуть. Изо всех сил старался, хватит с него на сегодня расстрелов и ожидания смерти. Хватит. Ну, пожалуйста, хватит…
Джонни попытался затеять разговор, но никто не отреагировал на его жалобы и требования поделить полагающиеся за Колоухина деньги поровну. Джонни выматерился по-английски и затих.
«Он сегодня тоже здорово вымотался, – с сочувствием подумал Лукаш. – И его сегодня могли убить. Подошел бы мужчинка с «кольтом» к лежащему федералу и всадил бы одиннадцатимиллиметровую полуоболочечную пулю в лоб. Джонни так и не пришел бы в себя… Или пришел бы, смог увидеть, как палец генеральского помощника жмет на спуск и даже, может быть, смог бы рассмотреть, как пуля вылетает из ствола.
И за что ему все это грозило? За жалованье федерального служащего? За копейки, которые он умудряется заработать, постоянно изобретая какие-то махинации. Петрович выяснял – плавает Джонни в этом смысле мелко. Там сотня евро, там полсотни…»
– Ладно, – сказал Джонни, когда машина остановилась возле двухэтажного здания у самой границы Зеленой Зоны. – Спасибо, что подвезли.
Уже выбравшись из машины, он остановился, словно хотел что-то сказать Лукашу, но передумал, махнул рукой и пошел к дому.
– Как ты, Миша? – спросил Петрович, когда дверь за Джонни закрылась и машина медленно тронулась с места.
Спросил обычным голосом – тихим и мягким. Без хамского куража и надрыва.
– Нормально, – ответил Лукаш. – Рука почти не болит. Врач рану почистил и что-то вкатил в вену. Джонни говорил – литра три…
– Я не о ране, – Петрович повернулся на кресле, положил локоть левой руки на спинку. – Как ты сам?
– Не знаю. Наверное, тоже нормально. Подумаешь, убил еще одного… – Лукаш вдруг понял, что у него дрожат губы, будто еще секунда – и убивец на государевой службе Михаил Лукаш разревется, размазывая слезы и сопли по лицу, хлюпая носом и захлебываясь жалостью к самому себе. – Все нормально…
– Николаша, выйди, – скомандовал Петрович. – Останови машину под деревьями и пойди погуляй.
Николаша остановил машину и молча вышел.
– Я могу отправить тебя домой, – сказал Петрович тихо. – Собственно, даже обязан… Свою работу ты выполнил. Выполнил на отлично. Мне рекомендовали тебя вывести из игры сразу, как только ты… Врачи там что-то говорили по этому поводу. Ну и положен тебе отпуск… на восстановление.
Лукаш невесело улыбнулся.
– Поедешь в тихое место, куда-нибудь в Подмосковье… Или в Карелию. Можно даже в Финляндию, если захочешь. Выспишься, придешь в себя, а потом…
– На списание? – спросил с улыбкой Лукаш. – На пенсию?
– А что тут плохого? С сохранением оклада. Я бы все бросил и ушел, честное слово… – Петрович попытался изобразить на лице восторг по поводу такого завершения своей карьеры, но получилось у него не слишком хорошо. – Сейчас поедем в наш офис, тебя глянет Капрельянц, перевяжет, подберет приятный коктейль из спецсредств… Выспишься, а завтра…
– В отель, – сказал Лукаш.
– Что? – не понял Петрович. Или сделал вид, что не понял.
– Поехали в отель, – Лукаш потер ладонью лоб. – Ты же сука жестокая, урод непробиваемый… забыл? Какого черта тебе возиться с подраненным подчиненным… С подчиненным подраненным… Не выходи из образа, Петрович. И не делай из меня идиота, очень тебя прошу.
– В каком смысле – идиота?
– В прямом. Если бы ты и вправду хотел меня отправить домой на лечение и реставрацию, то все это мы бы оговорили заранее. Если меня сейчас убрать из игры…
– Какой игры? – быстро спросил Петрович.
– Из твоей, Петрович, из твоей. Из той, в которой ты меня использовал втемную, как последний гад… – Лукаш подмигнул Петровичу, тот прищурился, но взгляда не отвел. – Я грохнул генерала – отлично. Насколько я от этого в восторге – никого не волнует. Но мы с тобой оба знаем, что убрать генерала можно было чисто и спокойно, без близкого контакта и всей этой мелодрамы с самострелом.
– Это твоя идея, между прочим, в руку стрельнуть, – напомнил Петрович.
– Моя, я знаю. Но ведь можно было просто прийти туда незаметно, расположиться на опушке напротив дома, дождаться, когда Колоухин выйдет на крыльцо… Или пройти в дом ночью и, прирезав генерала, забрать все документы и файлы… Или даже самого генерала выкрасть и всласть запытать в укромном месте… под запись, чтобы остальным перебежчикам и предателям неповадно было. Не так?
– Так, – кивнул Петрович.
– Но ты выбрал самый нелепый способ. И это что-то должно значить? Должно значить и то, что все это я провернул в тот день, когда бравые американские пилоты рвали в клочья статую Свободы. И то, что ты так ласково сейчас затеял со мной разговор, проявил такую заботу и участие – тоже что-то означает. Я тебе нужен, ведь так, Петрович? Ты для меня уже что-то придумал?
– Как тебе сказать, Миша…
– Прямо и скажи, – устало произнес Лукаш. – Сейчас не можешь – отвези в отель, я там буду в центре внимания – и ранен, и человека убил… Все бросятся ко мне с расспросами, а я буду высокомерен и многозначителен… И через пару дней… или когда там будет нужно, ты меня и проинструктируешь, выдашь либретто, ознакомишь со сценарием… Так?
Петрович ничего не сказал.
– Так, Петрович, так! – Лукаш заставил себя засмеяться.
– Так, – сказал Петрович.
Глава 7
Напиться как следует Лукашу ночью не удалось. Капрельянц, к которому Петрович Лукаша все-таки отвез, вкатил Михаилу несколько кубиков какой-то смеси и только потом предупредил, что с алкоголем эта штука напрочь несовместима. И если бы просто головная боль или почти привычная тошнота, так нет же. Двадцать граммов водки – и нести тебя, милый, будет дальше, чем видишь. В тридцать три струи, не считая брызг, пояснил добрый доктор Капрельянц.
Завтра, после того как поспишь часа четыре – хоть залейся.
– Все вы сволочи, – сказал Лукаш.
В отель его привез Николаша, а Петрович снова стал деревянным мерзавцем, просто неспособным на гуманизм или хотя бы сострадание.
– Завтра с утра отправляешься на пресс-конференцию, – провозгласил он. – И чтобы информация о твоих приключениях у меня была на столе до полудня. Не смог взять интервью – сделаешь репортаж. Сочинение на тему «Как я замочил предателя». В смысле – ты замочил. В конце концов – тоже эксклюзив. Не помню, чтобы кто-то такое обнародовал. Ты как, убивец, к международной славе готов? А там, глядишь, коллектив российской разведки тебе еще и благодарственное письмо пришлет. За верное понимание гражданского долга и личное участие в восстановлении вселенской справедливости.
Николаша, правда, проводил Лукаша до самого номера и даже хотел лично уложить его в постель. Кто бы мог ожидать такого гуманизма от личного телохранителя самого Петровича? Казалось бы, принес сумки и винтовку, скажи «до свидания» и вали на фиг, так нет, человеческое участие проявляет, заботиться пытается.
Так мило! Нет, честное слово – мило так, душевно, просто хоть плачь от умиления.
– Ты знаешь что, Николаша? – сказал Лукаш, притянув к себе Николашу за шею. – Ты вот сейчас езжай к Петровичу, эта скотина уже, наверное, спит. Так ты его разбуди, помоги одеться, возьми под руку и вместе с ним ступай в задницу… И не лезь ко мне в душу!
– Хорошо, – кивнул Николаша. – Как скажешь.
И ушел.
А Лукаш, закрыв дверь номера на ключ, сидел минут пятнадцать перед открытым холодильником, глядел на бутылку с водкой и прикидывал – соврал Капрельянц или нет.
