— У меня там, в багажнике, полный баул таких рулонов, — объяснил он Бориске, — а эти в баул не уместились.
— Ты что, ремонт делать собрался? — спросил ради приличия Бориска.
— Какой ремонт! Это братану моему обои. Он же у меня живописец, художник. Веришь, клизмой картины рисует. На обоях с обратной стороны. На картинах его на всех так и значится: «Тушь, обои, клизма».
— А зачем? — Бориска спрашивает.
— Что зачем?
— Ну, клизмой рисовать.
— Вот ни черта ты в жизни, Бориска, не понимаешь, никакой предприимчивости в тебе нет. Только зря еврейскую национальность имеешь. Кисточками и карандашами картины рисуют сегодня миллионы. Это без преувеличения. А клизмой — только мой братан. Единственный во всём подлунном мире, я думаю.
— И что, покупают их, картины эти?
— А как же! Он ведь не как-нибудь, он незаурядно их рисует и стильно. Его на всякие бьеннале и акции приглашают. На конкурсы красоты. Он одним движением руки, не отрывая клизмы от бумаги, красавиц рисует в полный рост. И в показах мод постоянно участвует. Портреты модельеров пишет с их моделями.
— И портреты тоже клизмой?
— А чем? Конечно, клизмой. А премьеры мюзиклов театральные! А бенефисы и юбилеи! Это всё вообще без него не обходится. У него есть целая серия портретов, называется: «Премьеры, бенефицианты и юбиляры нашего времени». Что ты! Он очень многих знаменитостей отобразил уже в своём творчестве. А обои-то в Германии дорогие, в России гораздо дешевле обои. Вот я и везу ему. И клизм десяток везу. Разных калибров. Пусть занимается братан высоким искусством, нам не жалко. Ты пиво будешь?
— Какое пиво в автобусе?
Сосед извлек из-под сидения две бутылки «Балтики».
— Наше русское пиво. Ты как, истинно русское пиво любишь, а?
Он зубами сковырнул с обеих бутылок крышки.
— На, пей, наслаждайся жизнью. Это тебе не «Бульвайзер» какой-нибудь сраный.
Пить соседское пиво не хотелось, и Бориска сказал:
— Я не пью, у меня дурная наследственность.
— Что, родители были алкашами? — посочувствовал сосед.
— Нет, — сказал Бориска, — они тоже не пили.
Объяснение соседа не убедило:
— Открыто уже, — сказал он. — А открытое назад не закроешь.
Под пиво и завязался у них доверительный разговор обо всём понемногу, и в частности поведал Бориска соседу, как он на родину рвался вернуться, а родина его не приняла, оттолкнув и исторгнув. И сосед стал над ним беспощадно насмехаться.
— Кто ж так на родину возвращается? — смеялся сосед. — В смысле, без денег. Наша родина не любит тех, кто без денег.
— Их ничья родина не любит, — говорил Бориска. — Но где ж их взять, когда их нет?
А сосед говорил:
— Где, где? В Караганде. — и: — Вот я, — говорил, — например, теперь домовладелец, богатый в полном смысле этого слова человек. У меня на счету минус сто пятьдесят тысяч евро. Понял?
— Не понял, — говорил Бориска. — Ты сто пятьдесят тысяч, что ли, должен? Какой же ты богатый?
— А ты как думал! Если б у меня полторы сотни долгов было, я бы и правда бедным был. А раз у меня сто пятьдесят тысяч в минусе, значит, я далеко не бедный.
— А чего ж тогда автобусом едешь, если ты не бедный? Ехал бы поездом или самолётом летел с комфортом.
Сосед Бориске ответил, но не сразу. Похоже, он над этим вопросом не задумывался.
— Привык я, — сказал он, — автобусом. По привычке и еду.
А Бориска ему сказал:
— Надо отвыкать. Не пристало богатому человеку сидеть, скрючившись, чуть ли не двое суток.
Богач к сведению совет принял, но Бориске сказал:
— Успею отвыкнуть. — и: — Куда мне, — сказал, — спешить?
Как его сосед превратился вдруг в богача, Бориска расспрашивать не стал. Думал «всё равно наврёт». Но сосед и без расспросов всё ему рассказал. Насильственно.
— У меня друг есть, — начал он без предупреждения и какой-либо завязки, — фамилия, как у композитора, Вагнер. Или Вебер. Я путаю. Мы с ним у зубника познакомились. В очереди. Это он меня домовладельцем сделал.
— И дом он тебе, конечно, подарил. За красивые зубы.
— Тебе пива ещё дать? У меня есть. И пиво, и рыба.
— Пиво давай, — сказал Бориска, — раз уж начали. А рыбу не надо.
Сосед опять вынул из сумки две бутылки. И пакет с сухарями. Опять сковырнул зубами крышки.
— Не хочешь рыбы, на вот сухари.
Сухари были солёные, насушены кубиками, драли горло и крошились так, что неясно было, они это крошатся или зубы.
— Ты думаешь, я пизжу? — сказал сосед. — Думаешь-думаешь, я вижу.
— Ну, думаю.
— А ты не думай. Дом для меня Вебер организовал. Ну, в смысле, Вагнер. Устроил мне кредит. Сто пятьдесят тысяч. Как — это разговор отдельный, не для автобуса и не для посторонних ушей. За сто купил мне дом с жильцами, шестиквартирный. В посёлке возле чешской границы. Денег, которые жильцы мне будут за квартиры платить, хватит на обслуживание кредита, дома и ещё, по расчётам Вебера, евро триста будет в моём распоряжении. Ежемесячно. А из оставшихся от кредита пятидесяти тысяч я Веберу заплатил — возместил расходы на проведение гениальной финансовой операции плюс пять процентов от общей суммы за работу. Ну и живу, ни в чём себе не отказывая. Теперь веришь?
— А если жильцы из этого дома завтра съедут? — спросил Бориска. — Чем ты будешь с банком рассчитываться?
— Не будь пессимистом. Эти съедут, другие въедут. А не въедут, домом и расплачусь.
— Ага, дом в селе на востоке тебе оценят тысяч в семьдесят, а восемьдесят останешься должен.
— Борисий, отвали, — сказал сосед и замолчал. И стал смотреть в окно, забыв, что пиво в его руках теплеет и выдыхается.
За окном очень медленно падал дождь. То ли вода в этом дожде была гораздо легче обычной воды, то ли воздух родины стал гуще и вязче.
Помолчав, сосед опять без вступлений и обиняков, сказал:
— Мечты должны быть с кулаками. Иначе они так и останутся мечтами. Ты же мечтаешь на родину вернуться, чтобы там хорошо жить? Мечтаешь.
— Ну, мечтаю, не мечтаю… хотел бы.
— Значит, слушай меня. Если ты решил из Дойчланда свалить и никогда туда не возвращаться, Вагнер, который Вебер, может тебе конкретно помочь. Свалишь с полными карманами бабок.
— Да? Это хорошо. Только бы карманы выдержали.
Сосед сделал большой глоток.
— Это делается так. Вагнер берёт тебя на работу — фиктивно, конечно, — и ты у него числишься с полгода, зарабатывая, допустим, пять тысяч евро в месяц.
— Зарабатываю тоже фиктивно?
— Естественно. Ты кто, я забыл, по специальности?
— Инженеры-сварщики мы.
— Значит, зарабатываешь так много, поскольку ты есть редкий специалист в инженерной сварке. После чего берёшь у Вебера справку о доходах, идешь в банк и просишь такой большой кредит, какой только можно. Они, само собой, станут выяснять, зачем тебе так много денег. А ты им — вот зачем. Вебер составит бизнес-план какого-нибудь сверхприбыльного проекта — без отрыва от твоего пятитысячного заработка — и все бумаги, как надо, подготовит. Получаешь кредит, естественно, увольняешься от Вагнера, возмещаешь ему налоги, которые он за тебя Дойчланду полгода платил, оплачиваешь по договорённости его услуги и тю-тю. Вебер ни при чём. Ты у него работал, теперь не работаешь. А тебя пусть ищут. Россия большая, там тебя искать всё равно, что иголку в сене.
— Так меня же в компьютер внесут и никогда больше в Европу не пустят.
— Не пустят. А на черта тебе эта Европа? Человек должен жить и умереть там, где он родился.
— Как ты?
— Я на родину предков по матери вернулся. У меня положение безвыходное и паспорт немецкий, аусвайс. Ты ж знаешь, я гражданин Германии. В отличие от тебя.
— Да все мы граждане, — сказал на это Бориска, — бывшего СССРа. Граждане бывшей страны. И от всех от нас несёт чем-то бывшим.
Сосед принюхался и сказал, что это просто рыбой у него из сумки несёт, несмотря на два целлофановых пакета. И сказал:
— Ну, так чего? Свести тебя с Вагнером? Бескорыстно.
— Слушай, а не пошёл бы ты со своим Вагнером на хер? — ответил Бориска зло. — И с пивом своим русским хреновым. Тоже на хер. И с рыбой вонючей.
Сосед, конечно, на Бориску обиделся смертельно. Особенно за русское пиво. Да и вообще, он же хотел как лучше, как к доброму товарищу по несчастью к Бориске отнёсся, а тот, значит, на хер его.
И до самой Германии они молчали, не сказав ни единого слова. А приехав, разошлись в разные стороны и даже в знак простого приличия не попрощались.
Погорячился, в общем, Бориска. В очередной раз погорячился и в очередной раз совершенно напрасно.
28
И Горбун тоже погорячился. И тоже зря. Излишняя горячность, когда о всевозможных последствиях уже не думают, она никого ещё не доводила до хорошего. Но кто об этом помнит, кто принимает это в расчёт, когда не на шутку горячится? Никто не помнит и не принимает. Так как минуту назад ты был спокоен и контролировал свои поступки железной рукой, а вот уже ты завёлся с пол-оборота до отказа и вышел из себя вон, и всё пошло кувырком наперекосяк со страшной разрушительной силой.
