Максимова выдала? Не может быть! Но ведь арестованы только те, кто ходил к ней на дом. Юрьев приезжал к ней, когда она мою записку ему передала. И жена Юрьева заходила. Кто же выследил? Если бы выдала Надежда, тогда взяли бы и других. Она ведь знала, что и Ржанские нам помогают. Но их не арестовали. Завтра же надо сходить к Ржанским.
— Вот, Павел, дела какие, — сказал Орлов радисту. — Обстановка сложная, и все-таки мы должны жить пока здесь. До десятого октября каждый день с десяти до одиннадцати часов будем дежурить на большой поляне, ждать вестей от своих. Только, я думаю, что не придут они, самостоятельно выходить будут, как Бородкин говорил. Но тут на авось рассчитывать нельзя: убедиться надо!
Больше недели Орлов и Васильев ежедневно ходили на большую поляну. Иногда вместе, а иногда и поодиночке. Приходили, осматривались, голосом подавали только им одним известный сигнал, прислушивались: опять никого. В тревожном ожидании проходил час — с десяти до одиннадцати, — но они еще с полчаса сидели возле поляны, чутко ловя каждый звук и не слыша того, ради которого сюда ходили.
Потом разведчики возвращались на базу, готовили нехитрый обед из концентратов, немного отдыхали. А под вечер шли на разведку к Сюкалину или Ржанскому.
Но и те, разведывая по заданию Орлова обстановку в районе, не могли сказать ничего утешительного. Облавы продолжались, были перекрыты все дороги, патрулировались деревни. Все же Орлов и Васильев ждали. Длинными и холодными осенними ночами они по очереди несли вахту.
В одну из таких ночей Алексей, сменивший на посту Васильева, заметил, что к утру небольшие лужи у шалаша подернулись тоненьким ледком.
«Как бы не зазимовать, — подумал он, — надо решаться на что-то».
Да, оказаться зимой в лесу без крова, теплой одежды, надежных средств передвижения — значит обречь себя на бесцельную гибель.
Прошло еще несколько дней, уже миновало 10 октября, глубокая осень могла в любой день уступить свои права зиме, а она по всем признакам обещала быть в этом году ранней. Орлов и Васильев понимали, что пришло время попытаться выехать на другой берег, к своим.
И вот однажды утром Васильев протянул Алексею листок бумаги.
— Шифровка.
В ней было четыре слова: «Разрешаем выход двумя группами».
Орлов вспомнил, что Саша Ржанский просил взять его с собой, на свободную советскую землю. «Что ж, пусть едет с нами», — подумал Алексей.
В день очередной встречи с Сюкалиным в Вертилово пошли оба. Петр Захарович ждал их, приготовил баню, а когда они мылись, — наблюдал за улицей, готовый в любую минуту предупредить, если появится какая-либо опасность.
— За баню тебе спасибо, Петр Захарович, — сказал Орлов, когда садились пить чай, — но теперь еще заночевать придется.
— Заночуйте, успеете и в другие дни в своей яме померзнуть, — ответил Сюкалин и, немного подумав, добавил: — Время-то, Алексей Михайлович, одна неделя до Покрова осталась, а после у нас опасно в озеро выезжать.
— Лодку с утра посмотрим, а ехать… Решим так: вечером восемнадцатого.
Утром Сюкалин и Орлов прошли метров восемьсот вдоль берега.
— Вот она, ваша лодка, — сказал Петр Захарович.
— Где?
Орлов видел только какой-то кол, одиноко торчащий из воды. Потом присмотрелся, заметил: на самом дне лежала затопленная лодка.
— Ловко придумал, Петр Захарович.
— Так-то надежнее.
Лодку вытащили на берег, замаскировали хворостом.
Поздно вечером Сюкалин сходил на базу к разведчикам, принес оттуда радиопередатчик и спрятал его в надежном месте.
Глава 13 НИ СЛОВА!
К деревне Вигово, что в нескольких километрах от Великой Губы, приближалась лодка. В ней сидели двое пожилых мужчин. По их одежде нетрудно было догадаться, что это рыбаки. Они ехали не спеша, работая веслами с тем размеренным и ровным ритмом, какой могут сохранять только опытные гребцы.
Когда лодка поравнялась с крайним домом деревни, с берега послышались голоса:
— Юрьев, Романов, причаливайте.
Они взглянули на берег: двое в форме полицаев, а рядом с ними человек в штатском что-то кричали им и размахивали руками.
— Кажется, нас кличут, должно, староста, — сказал Юрьев.
Причалили. Один из полицейских подошел ближе:
— Кто Юрьев?
— Я Юрьев, — ответил один из рыбаков.
— Пойдем к вам в дом.
— Надо бы рыбу сдать, — заметил Юрьев.
— Потом сдадите, скорей, — заторопил полицейский.
И они пошли.
В квартире Юрьева полицейские произвели обыск. А потом один из них скомандовал:
— Собирайтесь, поедем, и ты, бабка, тоже.
Хозяйка заплакала.
— Не реви, Евдокия, никакой нашей вины нет, отпустят, — успокаивал жену Юрьев. — Поесть-то можно? С утра ничего не ел.
— Давай, только поскорее.
Павел Петрович присел к столу, взял кусок рыбы. Но аппетит пропал, не до еды в такой час. Старушка оделась, завернула в тряпицу кусок хлеба. И они, подгоняемые полицейскими, вышли из дому.
Было уже темно, когда их привели на берег. Приказали сесть в моторную лодку, в которой уже был Романов, сосед по дому, товарищ по работе, а теперь и друг по несчастью.
«Уж не узнали ли о моих встречах с Орловым, — думал Юрьев, — где-то в кармане была записка от него, та, которую Максимова принесла. Алексей Михайлович писал, чтобы пришел к нему».
Незаметно сунул руку в карман, прячась от полицейских за спины жены и Романова. Нащупал записку, зажал ее в кулак. Потом медленно вынул записку и как будто пытаясь ухватиться за борт, протянул руку к воде. Один из полицейских нагнулся, взглянул на Юрьева, скользнул глазами по борту. Но не заметив ничего подозрительного, выпрямился, повернул голову в другую сторону. В этот миг Павел Петрович разжал кулак, и никем не замеченная бумажка скрылась в волне.
Их привезли в Великую Губу и доставили в полицейское управление. Дежурный офицер приказал обыскать. Полицейские, обшарив карманы Юрьева, повернулись к старушке. Тут из ее рук выпал сверток.
— Это что? — по-фински спросил офицер.
— Что это? — уже по-русски закричал один из них и зло взглянул на Юрьеву.
— Хлеб, хлеб там, — торопливо ответила она, нагнувшись за свертком.
Раскрылась дверь. На пороге появился начальник полиции Туомава, высокий, с серыми, злыми глазами.
Дежурный офицер и полицейские вытянулись, замерли. Начальник повернулся к арестованным.
— Коммунист? — указал он пальцем на Юрьева.
Арестованные молчали.
Офицер доложил начальнику, и тот быстро что-то проговорил. После этого Юрьеву и Романова куда-то увели. Перед врагами остался один Юрьев. Небольшого роста, коренастый, он спокойно стоял перед верзилой-начальником и, казалось, не обращал внимания ни на злобные выкрики офицера, ни на яростные взгляды полицейских, готовых броситься на него. Ему вспомнилось все, что он пережил за год войны: и надругательства непрошеных гостей, и выселение из родной деревни, и слезы жены, выгнанной оккупантами из своего дома. И он подумал: «Видно, и мне суждено постоять за своих. Ничего не добьются они от меня».
