Дурачок подпрыгивал, коленями высоко подбивал полы шинели. Как у ржащей лошади трепетала его верхняя губа, оголяя молодые, розовые десны и здоровые зубы. Он бежал к любимому генералу-однополчанину и салютовал из своего пластмассового пистолета. Патронов не жалел.
Через открытое окно охранник успел выстрелить. Хотя и с левой бил, но завалил сразу.
Трехцветное полотнище с треском разорвалось перед глазами парня, и душа его вторично упорхнула на простор, теперь уже навсегда, желанно устремившись в ряды взвода, погибшего на горе Хамат. Худое тело его споткнулось, он упал ничком, ноги в промокших ботинках заломились, как у набивной куклы, каблуки ударили по тощей заднице, отпружинили и стукнулись носками о бетон.
А Варанов прожил еще два месяца. Нынешним летом вдребезги расшибся на своей "Авиатике 809У". Под Вязьмой, куда летал к бабе.
4.ЕЩЕ ОДНА СУДЬБА
Что я в жизни успел —
"Дед" посчитать велел.
1. Я прошел до конца
Курс молодого бойца.
2. За руку сына водил,
Правду ему говорил.
3. Место нашел у реки,
Где клюют окуньки...
Все!
Это цитата из нового альбома "Любэ". Из сильной песни о "пацане", погибшем на войне. Причем, опять же не обязательно в чеченской. И в Великой Отечественной, и в афганской, и в какой-то из будущих.
Может быть, не самый худший удел у этого "пацана", думается мне по прочтении письма Галины КРАСАВИНОЙ из Ярославской области, в котором она рассказывает о встрече со сверстником воспетого.
"От Новоселок до нашего Приволья по прямой километра четыре. Но где же ее взять, прямую, если дорога идет в обход полей, петляет вдоль речки. Получается все семь километров.
Автобус к нам не ходит, а вот почтальон бывает почти каждый день. Пенсии приносит, письма, газеты. Чаю, хлеба для стариков — им в соседнюю деревню за продуктами трудновато ходить.
Почтальонша Лариса тоже не молоденькая, последний год считает километры на этом участке. Ждет выхода на пенсию, устала с тяжелой сумкой путешествовать. Недавно понесла она пенсию в Приволье. Идет вдоль речки, последний поворот остался. Вдруг из-за куста выскочил кто-то, и спешным шагом к ней. Вгляделась — парень вроде, росточка небольшого, в куртке. А лицо-то, батюшки! Чем-то черным замотано. Никак бандит! Век такого не случалось. Кричать? Да кто здесь услышит. До деревни еще километра два. Да и старухи — не защитницы.
Парень подошел, достал из кармана что-то, ткнул им Ларису под бок.
— Деньги давай!
Знал, что она пенсию несет. Струхнула почтальонша не на шутку. Сняла сумку с плеча, полезла за деньгами. Дергает молнию, как будто не может открыть. Время тянет.
А парень торопит.
— Скорей, чего там копаешься.
Такой знакомый голос — где-то она его слышала.
— Володька! Ты, что ли?
Парень рассердился, постарался переменить голос.
— Какой я тебе Володька! Деньги давай! Ну!
А почтальонша осмелела.
— Ты же Володька, Натальин сын. Ваш дом на горе. Рябина у калитки. Наталья-то гордилась тобой, когда ты в школе учился. И когда ты в армии был. У тебя ведь и награда есть.
Секундная пауза показалась Ларисе часом. "А вдруг это не он? Может, из города бандюга какой".
— Наталье-то я позавчера пенсию принесла, — добавила она.
— Что, я на материну пенсию буду жить? — вознегодовал парень.
— Конечно, грабить на дороге — это лучше! Самое мужское дело. Я шестерым старухам пенсию несу, значит, их гроши тебе понадобились? Вот Татьяне Максимовой несу. Она всю жизнь в пять утра вскакивала и на колхозную ферму бежала! Твоя мать, значит, получила. А Татьяне вроде и не надо? Так выходит по-твоему?
— Ты мне тут лекций не читай!
— Володька, а ведь ты же в городе после армии на заводе работал?
— На заводе места нет. Сократили.
— А ты пробовал на другую работу устроиться? Завод-то твой не единственный.
— В жэке работал.
— Тоже сократили?
— Сам ушел.
— И теперь без работы шляешься.
— Да не шляюсь я. Нанимался колодец рыть. Забор ставил.
— Ты вот что, Володька. Как хочешь, работай — не работай, а меня не грабь.
Парень потоптался и пошел в сторону Новоселок. Обернулся:
— Петровна, ты это, людям-то не звони, что я тебе тут...
И пошел. Лариса крикнула ему вслед:
— Морду не забудь размотать. А то напугаешь опять кого-нибудь...
6.ПОДАЯНИЕ ПО ИНТЕРНЕТУ
Не увидишь нищих у Думы, у стен Кремля. Нет их возле банков и холдингов, то есть там, где обитают люди с большими деньгами. С излишками, от которых сам Бог велел "отстегнуть" сирым и убогим... Зато много нищих в метро. Там, где сосредоточено большинство народа, знающего по себе, что такое безденежье, стоящего на грани нищенства. Только такие и дадут копеечку, не позволят помереть с голоду.
Так я думал до тех пор, пока в одном из первых выпусков "Души неизъяснимой" ("Завтра" №16, апрель 2000г.) не опубликовал письмо учительницы из Нижегородской области, где она рассказывала о полуголодном существовании своей семьи. На голос отчаяния первыми, как ни странно, откликнулись владельцы дорогих компьютеров и клиенты сети Интернет. Даже из Соединенных Штатов по электронной почте просили сообщить адрес этой сельской учительницы, чтобы послать ей сотню-другую долларов. Такое же количество подобных предложений пришло и из многих мест России — по обыкновенной почте.
Этого вполне достаточно, чтобы мне как публикатору материала исправить свое представление о людской отзывчивости в зависимости от принадлежности к тем или иным социальным группам. Но, к сожалению, уважаемые товарищи и господа, вовсе не достаточно, чтобы организовать для вас канал материальной помощи бедной женщине.
Дело в том, что письмо несчастной я нашел в редакционной почте "Завтра" в виде вырезки из районной газеты. Без всяких сопроводительных строк заметка была послана нам — как крик души. И теперь, видимо, настало время обратиться к нашим читателям из Нижегородской области — а их там больше тысячи — чтобы они по приметам, имеющимся в письме учительницы, вычислили ее адрес и подсказали нам. При нашей российской отзывчивости, а также учитывая особенности национальной жизни, — когда и Москва считается большой деревней, и в ней все знают всех, — думаю, это обращение найдет нужный отзыв.
5.ПОПУТЧИКИ
В дороге, в кабине своего гулкого, жесткого, но такого родного “УАЗа”, мне важнее всего одиночество, отрыв от родных, знакомых. Хорошие, конечно, они люди, да немного надоедают в конце концов. Особенно разговорами. "Общением".
Рулишь, смотришь в окно. Бредишь о чем-нибудь.
Есть что-то наркотическое в дороге. Какой-нибудь новый образ, картину, мысль нет-нет да и выхватишь из души. Запишешь в "приход" и газуешь дальше в свое удовольствие... Но куда деться от голосующих на обочине?
У Ростова-Великого подсадил старуху. Час рта не закрывала. И ладно бы для меня говорила, а то для себя. К чему-то подходила. Что-то ей надо было решить очень важное (кажется, переезжать к дочке в город или нет). И вот она всю свою жизнь вслух вспоминала и анализировала. Тоже бредила по-своему.
Сердился я на бабку. Нервничал. А все же-таки и из нее выловил нечто в приходную статью.
— А дети-то у нее — близняшки, — тараторила бабка. — Два мальчика. Сашка и Сережка. Теперь оба в армии. Не знаю, как там командиры и различают их. Я и то путалась. Как две капли воды. А характеры — ну, совершенно разные! Сашка все с подходцем, с шуточкой. А Сережка — бирюк эдакий, слова от него не добьешься...
"Боже мой, да ведь это же еще одно доказательство существования души как таковой и ее нематериальной, нелептонной сущности, — пробило меня. — Вот, пожалуйста: телеса совершенно одинаковые. У этих одинаковых тел и нервная деятельность (так зовется душа у материалистов) должна быть одинаковой или, по крайней мере, не столь различной. А она — разная! Да еще какая разная! Милая ты моя говорунья!"
Расстался с бабкой по-дружески.
А в Переславле-Залесском подсадил вьетнамцев, человек шесть. Торговцы. Перекупщики. С выручкой возвращались в Москву. Ко мне в кабину на одно сиденье русских размеров уместилась парочка миниатюрных. Он и она. И стали переговариваться с теми, кто в салоне. Замяучили, словно кошки в брачную ночь. Такой душераздирающий у них язык!.. "И до чего же независимо держатся, высокомерно даже, словно не они по моей России едут, а я по Вьетнаму, — мрачно думалось мне. — Можно понять американцев... До чего неприятный народ"...
