Окраина города была изрыта глубокими карьерами, из которых экскаваторами черпали глину на поделку кирпича. Когда Антон шёл на работу, его путь пролегал мимо этих карьеров, которые этакими горными ущёльями походили к дачам, где уже заканчивали выработку глины. Самосвалы, поднимая клубы жёлтой пыли, съезжали в карьер по крутому спуску и потом крались по дну, объезжая, как по лабиринту, островки-перемычки и следовали дальше…
Придя с работы из первой смены, Антон ужинал тем, что находил на кухне сам, так как в летнее время никого не было дома. Екатерина в огородной бригаде, куда женщин доставляли на грузовике приспособленном к перевозке людей. А было время, когда в хутор Татарка ездили на быках или лошадях, запряжённых в возилки и брички. Обыкновенно для этого отряжался перевозчик, которым одно время был Пантелей Костылёв, а после его смерти им стал Никита Осташкин, затем Паня Рябинин. А теперь на грузовике в овощную возил Иван Глаукин…
Нина в паре со Стешей Утериной вот уже который год работала на телятнике. Иногда на подмену её посылали на свинарник. Но эта работа ей не нравилась, так как свиньи не вызывали такого умиления, как телята. У неё ни разу не возникало желание перебраться в город на постоянное жительство, поскольку не мыслила своей жизни без природы. Антон как-то сказал с чувством сожаления, что если бы она работала вместе с ним на заводе, то ему бы быстрей дали жильё, и тогда бы они жили в городе. Нина же и думать об этом не хотела, поскольку она боялась городской жизни, где она никого не знает.
– Познакомиться недолго! – отрезал муж.
– Это легко тебе сказать, ты у нас весь свет исколесил, а я не такая.
– Я не по своей воле! – крикнул он. – Это ты меня вынудила, ты не захотела замуж идти…
– Как хорошо было, когда одна жила, – грустно призналась она и тотчас вспомнила Диму Чистова, который говорил, что она предназначена для другой жизни, что она должна учиться. «Вот с ним я была готова уехать хоть на край света, а этот мне неродной, – думала она про себя и слышала в себе чей-то голос: «Ничего, скоро станет родным, уже ничего не изменишь». «Ох, и зачем же мне такое испытание, за что ты меня, Господи, наказываешь?»
И ей хотелось плакать, она представляла образ Димы, но ей это уже давалось всё трудней и трудней, и только о нём жила в сердце память, которая иногда будоражила её, и особенно обострёно, когда Антон поражал её своей холодностью и бездушием. Со дня первого их знакомства она не слышала от него ни одного ласкового слова, тогда как Дима в своё время вызывал у неё нежность и умиление одним своим присутствием, которые разливались по всему её телу горячим кровотоком. Антон же вызывал неприятие и страх оттого, что такие отношения будут продолжаться всю жизнь и это её неимоверно пугало. К тому же он стал допытываться, какой был у неё офицер. Чтобы рассеять его подозрения, Нина пыталась отвлекать мужа от ревнивых мыслей. Хотя понимала, что о Диме ему кто-то рассказал, но скоро узнала, от кого он услыхал о её отношениях с офицером и как от него на самолёте доставили ей письмо. Но врать она не умела, и сейчас ей пришлось сознаться, но не обо всём, а лишь о том, как у них намечались серьёзные отношения и только…
– А если бы офицер позвал, ты бы уехала с ним?
– Но ты не волнуйся, он уже не позовёт, – грустно ответила она и прибавила: – Кто же меня из колхоза отпустит? – и в этот момент она почувствовала, как к горлу подкатил приступ дурноты, потом подступила тошнота. Нина зажала рот ладонью и выбежала на двор. Антон пошагал следом косолапыми шагами. Нину всегда смешила его походка, но из чувства такта смеяться воздерживалась.
Об их переезде в город, с того раза муж пока не заикался. Антон понимал, что жена в положении, и ей уже нельзя быть на тяжёлой работе вынимательницы кирпича из печей.
Как-то рано утром Нина собиралась на работу и её опять задурнило, Екатерина тогда сказала, что ей уже нельзя поднимать тяжести.
– Тебе надо проситься на лёгкий труд, – посоветовала мать.
– Кто же меня освободит от телят? Мамка, ты же знаешь, там некому работать.
– Я скажу председателю, или Гордею, заведующему фермой.
– Лучше не надо, мне стыдно. Он свою Ксению не освобождал от доярок.
– Я слыхала, что он вместо неё сливал молоко в бидоны.
– Но я же Антона не позову? Ты же знаешь, как он работает…
С первых дней семейной жизни Антон приходил с работы, ужинал и заваливался на кровать. А в это время из огородной приезжала тёща: она слезала через борт грузовика и шла во двор. Екатерина слышала, как безмятежным сном похрапывал зять. Она понимала, что утром он вставал рано, ходьба по четырнадцать километров в день его изрядно утомляла. И когда надо было что-то делать по дому, она боялась его тревожить.
Была уже весна, как раз та пора, когда рассыпанная под кроватями в хате картошка, хорошо проросла и её пора высаживать на приусадебном огороде. Белые и розовые росточки, точно личинки жука, выклюнулись из клубней, застыли каплями воска и пахли терпко и пряно. Екатерина приехала из огородной бригады с такой важной новостью, что даже не знала, как её расценивать: положительно или отрицательно? Этой весной якобы намечалось провести объединение мелких колхозов в одно крупное хозяйство.
Колхоз имени Максима Горького изначально принадлежал Новочеркасскому району, как в своё время и колхоз имени Кирова, но потом его передали Октябрьскому. И вот два колхоза должны были объединиться в один, и тогда он снова вернётся в свой прежний район… Но сейчас Екатерина об этом не стала думать, так как на улице стояла тёплая мартовская погода.
Она посмотрела на спящего в светёлке зятя, как она по старинке называла комнату, которая двумя окнами выходила на улицу и сюда круглый день проникали солнечные лучи. И пошла в переднюю, где всегда стоял полусумрак, так как сюда непосредственно солнце не светило. Сняла старую доху, раскутала тёмный вязанный шерстяной платок, повесила всё это на деревянную с полочкой вешалку на стене. Хата была небольшая, крытая соломой. Ещё до свадьбы дочери, Фёдор собирался построить новую, рядом со старой, привёз из Хотунка лесоматериалы. Бориса попросил сделать дверные, оконные коробки, двойные рамы. Зимой он всё это и смастерил с помощью Антона, который к затее тестя, однако, отнёсся весьма прохладно, так как не собирался жить в посёлке. Фёдор же полагал, что семья дочери будет ещё пополняться ребятишками, и нечего надеяться на городскую квартиру, а самому построиться. Но зять самонадеянно отвечал, что пока обойдётся без своей хаты, он скоро получит в городе жильё.
– И когда же это твоё «скоро» осуществится? – спросил тогда тесть.
– Обещают дать к Новому году!
– И ты так легко веришь? – чуть ли ни раздражённо бросил Фёдор Савельевич. – Квартиру надо заслужить трудом, а ты работаешь без году неделя…
– Нет! Я уже почти год пашу, – обиделся зять, выкрикнув возмущённо.
– Да ну тебя, с твоим городом. Ни огорода, ни коровы, чем детей думаешь кормить?
– Как чем? В магазине продают хлеб, молоко! Цены снижаются, Сталин молодец!
– Федя, не спорь, пусть попробуют городскую жизнь, а потом вернутся, – сказала Екатерина.
– Ой, думаете, мне хочется в город? – бросила Нина.
– Да, Антон, цены снижают. А ты помнишь, какие они были до войны? Хлеб был дешевле, а сейчас дороже, все мясные, колбасные, молочные изделия ещё не подешевели к довоенному уровню, – сказал убеждённо Фёдор Савельевич.
– Так была ещё реформа денег! Сталин стал понижать цены ещё три года назад, – возразил зять, который на работе любил слушать радио, но газеты не читал, полагая, что этим самым только портит зрение, которое и без того у него заметно ухудшилось.
– За войну деньги сильно обесценились, а сейчас пишут, что на мировом валютном рынке рубль укрепился, – сказал тесть.
– Антон, хватит спорить, ты как будто что-то понимаешь в политике, – вмешалась Нина.
– А только твой отец понимает? Я каждый день радио слушаю! – вскрикнул муж, и тут же пришёл в весёлое настроение и продолжал расписывать преимущества городского существования: – Здесь его только провели и оно уже не играет. А в городе жить удобно и поговаривают, что скоро придёт телевидение, в Москве уже вещает и в кино не надо ходить…
Тогда Екатерина всё-таки упросила Фёдора, чтобы он не разругался, лучше прекратить не нужный спор. Нина хоть и не очень хотела уходить с мужем в город, но и не возражала против его желания обосноваться там. И за целеустремлённость она даже стала больше чем до свадьбы уважать его. Правда, всё никак не поворачивался язык называть его мужем и погоняла только по имени Антон да Антон, а чтобы ласково – Антоша – не получалось, впрочем, даже не пробовала. Но это, пусть и без любви, надо было заслужить. А он к тому же, не принимал никакого участия ни по дому, ни на огороде…
