И вот до сих пор он спал, Нине это уже порядком надоело. «Это называется, он обещал отгородить для телка базок, – думала с внутренним возмущением она. – Вчера ведь лёг непоздно, а будто ночь не спал». И она принялась тормошить мужа. Антон, наконец, открыл глаза и недовольно уставился на жену.
– Чего тебе надо? – спросил громко он.
– Уже скоро вечер. А ты дрыхнешь. Сколько же можно, мне стыдно перед родителями! Кто баз будет делать? Ты же обещал…
– Сделаю… – буркнул он, потягиваясь. – Принеси лучше рассольнику…
– Встань и пей сколько влезет. Он в коридоре дожидается тебя.
Антон уже знал, что жена никогда ему не услужит, он нехотя встал, взял со стула брюки, натянул. И в майке пошёл, слегка пошатываясь, будто всё ещё не протрезвел. От него несло перегаром, который усиливал к нему неприязнь; ей не хотелось вспоминать то, как вчера ночью он приставал к ней, и она должна была уступить ему. Уж неужели только на этом и строится супружеская жизнь?..
Ещё осенью Антон привёз с завода старых досок, обрезки, стружку из столярной мастерской, битый кирпич, чтобы умостить им по двору от сарая к кухне и к хате дорожки. Собирался также привезти машину песка. Нина радовалась: помогла мужу критика её и родителей обрести усердие. Неужели и впрямь за ум берётся, осознаёт, что у него семья. А зимой привёз две тонны угля, который ему выписали от профкома.
Пока муж не вышел на двор, Нина не торопилась идти на огород, он наконец показался, стал потягиваться, потом пошагал к сараю, плоская крыша которого была крыта давно потемневшей соломой. Здесь были сложены привезённые ещё осенью доски, Антон выбрал подходящие для базка, взял тестев инструмент и взялся за плотницкое дело и только тогда Нина пошла к родителям на огород, довольная собой, что заставила мужа работать. Только бы посмел отказаться, больше бы к себе не подпустила…
На огороде каждая минута дорога, а вот уже со всех сторон крались весенние сумерки, а с ними вместе стылая прохлада. Антон пришёл на огород, когда принесённую для посадки картошку закончили. Он с радостью возвестил, что баз для телка смастерил, из-за чего сильно устал и хочет отправиться к Гордею, которого со свадьбы не видел, а это значит с осени. Нина запечалилась, все работают в огородах, все устают, а он опять отлынивает. Мать и отец молчали, Нина махнула обречённо рукой, мол, уходи с глаз долой! И Антон молча пошагал с огорода. Фёдор Савельевич граблями, одной рукой, зажав черенок культей, разравнивал грунт по высаженной картошке.
Нина думала: если Антону и вправду дадут квартиру, она уже с этим в душе соглашалась. Хотя у него ни разу не спрашивала, любит ли он её по-прежнему, как раньше? Сам же он как-то в трезвом виде признавался, но как-то скупо и неуклюже, точно кто-то тянул его за язык. А однажды пришёл с работы под хмельком и ни с того ни с сего сказал:
– Нинка, я тебя люблю глазами! – и полез обнимать и грубо лапать. Она резко оттолкнула его от себя.
– Ты бы руками любил. Да не так… – сказала она.
– Как это руками, а что я делаю? И спим мы очень хорошо!
– Дурак! Я имею в виду совсем не это. Хорошие мужья берут в руки молоток, гвозди, лопату и работают и этим самым доказывают свою любовь, – наверное, эти слова подействовали на него, когда он взялся мастерить базок.
– Я весь день на заводе вкалывал! – ответил он тогда.
– Ах, батюшки! Только будто ты один работаешь, а мы только семечки лузгаем?..
По воскресеньям Антон с того «базного дня», просыпался поздно, завтракал чем-нибудь и уходил к Путилиным, пропадал у них почти до вечера.
Когда он приходил, Нина делала ему замечание, что дома есть мужская работа. Антон отвечал:
– У меня выходной, я отдыхал!
– И Гордей с тобой бездельничал?
– Не приставай, а то уеду…
– Ну и уматывай, не побегу… У людей мужья как мужья. А ты летун…
– У тебя уже живот созрел! Если мы так будем грызться, куда мы придём?
– Я уже вижу, куда мы пришли…
– А ты одна ребёнка вырастишь? – грубо бросил он.
– Чем ты меня пугаешь! Если мы так будем жить, долго я не выдержу твоё домашнее лентяйство. Мне стыдно перед твоими же родственниками. и перед моими – отцом и матерью. Ты часто пьёшь! В посёлке, кроме тебя, ни один не ходит пьяным…
– О, ха-ха! – засмеялся Антон. – А Потап Бедкин? Он набирается до потери сознания! Иду я с работы, а он на лавке сидел и вдруг свалился мордой… Его Пулька подхватила с земли, и как дитя повела во двор. Вот как дорожит! А ты только кричишь на меня! Я фронтовик! Контуженный!
– Да, чем ты спекулируешь? У тебя кричать учусь! Я тебе не Пулька, и подбирать тебя не буду. Ты мне так и не сказал, зачем ходил к Чередничихе?
– Когда?
– Не притворяйся, знаю!
– О, так это было уже давно, спохватилась! Я пришёл от тебя, а её внук догнал и говорит: бабушка зовёт. Я и пошёл. Ты думаешь, я хотел узнать у гадалки, что у тебя было с тем офицером? – засмеялся Антон.
Но Нина больше не стала продолжать разговор, так как с огорода пришли мать и отец. Они между собой тихо разговаривали. Антон же притворился спящим. Нина задумчиво смотрела в окошко, на подоконнике в керамических горшках стояла герань, которая строением листьев была похожа на калачики, которые летом пышными кустиками росли перед двором и в его укромных местах. В горнице уже было темно, керосиновая лампа была только в передней, но сейчас она была ещё не зажжена. И как хорошо, потому как от неё всегда исходил запах перегоревшего керосина и фитиля. Но вот мать там чиркала спичкой, жёлтое облачко света озарило переднюю, что было видно даже через ситцевые в цветочках шторы и тотчас запахло керосином.
Антон, чтобы приучать её к городскому быту, бывало, говорил, вот, мол, они живут в деревне без радио, без электричества, без душа, без бани, а в городе это всё есть и даже в обиход входит где-то телевидение. Но что из себя оно представляло, Нина пока не знала, и полагала, что Антон просто разжигал её воображение, чтобы она скорее соблазнилась городскими удобствами и легко рассталась со своим отсталым бытом.
Правда, сейчас её волновало вовсе не телевидение и не очень хорошие личные отношения с мужем, а тот слух, будто брат Борис похаживал к Вере Куделиной, которая давно его любит. Об этом она узнала от Стеши Утериной, а та в свою очередь ещё от кого-то. Но в то, что Борис, не успев жениться, изменяет Мире, в это было трудно поверить. Невестка была статная, красивая, а Вера приземистая, с полными короткими ногами, но зато умела вертеть пухлым задом.
Хотя её саму, Нину, тревожила Маша Терешина. Однажды на наряде Брана Дмитрукова разговаривала с ней, и кто-то уверял, что Брана говорила об Антоне, но в связи с чем она приплела его, Нина у Стеши так и не допыталась. Впрочем, ей тогда казалось, что ушлая соседка пыталась поссорить её с мужем, так как она порой в шутку бросала, будто с Антоном она не пара: ему нужна стройная, высокая. О том слухе Нина вспомнила, когда спросила у Антона, дескать, неужели Гордей Путилин мог себе позволить полдня бездельничать и пить с ним водку? Причём на этот раз от Антона только пахло водкой, а пьяным он почти не был. Вот и выходило, что Антон долго не находился у своего брата, а значит, занесла его нелёгкая к Терешиной. Маша была стройная девушка, с красивой фигурой, широкими бёдрами. Такой же, говорят, в молодости была и её мать Гертруда, муж которой якобы погиб в конце войны…
Но сейчас Нина не стала изводить себя догадками, предположениями. Чего это ради она должна ревновать, может, Брана нарочно, из чувства зависти распространяет свои измышления, будто Антон в открытую приударял за молодыми незамужними женщинами. Она знала, что у Марии Терешиной когда-то был прикомандированный шофёр, с которым якобы каталась в кабинке…
В посёлок Терешины приехали года за два до начала войны. Эта Маша была тихая, застенчивая, на молодёжные вечёрки почти не хаживала, подруг у неё не было. И вообще, в посёлке Терешины жили как-то незаметно, откуда, из какой земли они приехали, никто толком не знал, не ведал…
Глава четырнадцатая
Летним августовским вечером домработница Берии так и не сумела уговорить Валентину Истомину, чтобы та дала письменный ответ Лаврентию Павловичу о своём согласии на тайное свидание. Этот отказ не был связан с тем, что Истомина должна была отправиться на кунцевскую дачу, куда она обещала приехать по настоянию охраны, чтобы привела дачу в порядок.
С Берией у неё давно начался, нет, вовсе не роман, а настоящая борьба за свою честь. Сталин однажды сделал ему внушение. И тот надолго отстал. А когда он отдыхал на юге, Берия, находясь в последние годы рядом с ним, вновь повёл свою игру искусителя. Хотя Валентина это называла по-другому, а именно сексуальным домогательством неудовлетворённого тщеславия разбушевавшегося самца, который прославился этим по всей столице. И ему ни от кого никакого укорота не следовало. И когда уже вернулись с юга, он не отставал…
