для него, – проговорила Индиго, проводя кончиками пальцев вверх-вниз по моей груди. – Создана
именно такой, чтобы обойти проклятие.
Я улыбнулся.
– Проклятия существуют именно для того, чтобы их разрушать. Они не настолько статичны, как многие думают.
– Но он и не разрушил проклятие своей матери.
– Нет?
– Нет. – Улыбка Индиго была хитрой, волчьей. – Он не мог получить в жёны человеческую женщину, потому ему дали невесту из цветов. Его цветочная невеста даже не была настоящей, но ему было всё равно, ведь она была создана, чтобы приносить ему удовольствие.
У истории о Блодьювед было продолжение, и заканчивалась она плохо, как и многие подобные сказки. Но мне уже пора было идти на лекцию, и потому меня не было рядом с Индиго весь день. А когда я вернулся, то почти забыл историю.
Но Индиго не забыла. Той ночью я обнаружил, что замок холоден и пуст, но стол был накрыт – еда, столовое серебро, толстые трепещущие свечи.
– Эй, есть кто-нибудь? – позвал я.
Никто не ответил.
Я поднялся по узким каменным ступеням в спальню со сводчатым потолком. Там Индиго встретила меня на ложе, щедро украшенном цветами – розовые лепестки, цветки гибискуса, таволга и ракитник. Робко она приветствовала меня – её взгляд был тёплым, а в изгибе шеи устроился цветок бархатца.
Ещё никогда Индиго не казалась мне такой прекрасной, как в тот миг. Дело было не в её чертах – они всегда были красивы, – а в том, как она изменила всю атмосферу спальни. Она была похожа на ностальгию, что селится в груди в конце истории, которую ты никогда не читал, и всё же знаешь.
В тёмной волне её волос мне виделась лесная подстилка, где волки шли по следу дев с молочной кожей. В изгибе её шеи я видел свет драгоценных камней, оберегаемых зловонными пастями дремлющих морских чудовищ. В её разомкнутых губах я различил нечто такое, что показалось мне в моём собственном неопытном небрежном благоговении священным. На миг я увидел окно, а не мою жену. И когда я подошёл к ней, мне казалось, что я вглядываюсь в нечто предвечное и отчаянное, в непостижимое пространство, рождавшее мифы и богов, возводившее дворцы из сказок, создававшее скрижали, давшие отдохновение людям от бремени их сомнений.
– Если ты – плод моего воображения, какая-нибудь дикая мечта, то, надеюсь, я никогда не очнусь, – проговорил я.
Индиго притянула меня к себе, и я позабыл обо всём, кроме жара лепестков и её кожи.
Когда я проснулся на следующее утро, то был в крови. Мы не заметили небольшие шипы, забытые в букетах прошлой ночью. Индиго была в ужасе.
– Здесь не должно было быть шипов, – проговорила она, касаясь моих ранок.
Я был поцарапан, но она – не тронута.
И я вспомнил ту ночь, те лепестки, бархатец, падающий с её шеи, когда она поднялась на колени, чтобы коснуться меня.
«Его цветочная невеста даже не была настоящей, но ему было всё равно, ведь она была создана, чтобы приносить ему удовольствие…»
Я закрыл глаза, чтобы остаться с Индиго. Такой был мой выбор – не тревожиться о мире реальном.
А теперь, дожидаясь в коридоре Индиго, которая заберёт нас из этого места, я посмотрел на свою ладонь и заметил маленький шрам, сморщенный, бесцветный – напоминание о той ночи. И в этом тоже крылось предупреждение: даже иллюзии могут ранить.
Возможно, даже больше, чем всё остальное.
Позже я буду вспоминать этот миг, когда некая часть меня знала: я нарушу обет. Позже это знание будет острым, ярким, как огонь спички, вспыхнувший в темноте.
Но даже тогда я не мог предсказать, как всё закончится.
– Не желаете чаю, пока дожидаетесь мисс Индиго? – спросила мисс Реванд.
Я простоял у парадного входа добрых полчаса; некая животная часть меня жаждала убраться подальше от хватки Дома. Но я не мог уехать без Индиго.
– Боюсь, адвокаты её задерживают, – добавила экономка.
Она провела меня в гостиную на основном этаже. По всей комнате стояли величавые кресла с мягкой обивкой и витал сладкий мускусный запах неиспользования, который всегда ассоциировался у меня с аристократическим упадком. Массивный эркер выходил на живописную территорию и водную гладь. Но мой взгляд зацепился за нечто совсем иное.
У стен цвета морской пены расположился огромный шкаф – тусклый, громоздкий, цвета пропитанного кровью дерева. Рядом крутил лопастями уродливый промышленный вентилятор. И чем дольше я смотрел на шкаф, тем больше у меня пересыхало во рту. Я закашлялся.
– Сэр? – с тревогой позвала экономка. – Вы в порядке?
Кашель прервался так же неожиданно, как начался.
– Чаю, да? – уточнила миссис Реванд, подходя к полуоткрытой эбеновой двери.
Я не видел, что было на другой стороне. Кивнул.
– Прошу прощения за этот неприглядный вентилятор, – сказала она, бросив взгляд на жужжащие лопасти. – В помещении должна поддерживаться определённая температура, а система охлаждения на ремонте.
– Всё хорошо.
Экономка оставила меня в гостиной одного. Я был рад, что Индиго занята. Она захочет знать, что сказала Тати, а я не знал, что ей ответить.
«Небеса цвета лазури и цвета индиго рука об руку вошли в Иной Мир, но лишь одни из них вернулись…»
Я подошёл к окну, выходящему на обширную территорию Дома Грёз. Лабиринт каменных дорожек скрывался под скульптурными арками из виноградной лозы и проходами из переплетённых жимолости и плюща. Ряд серебристых лип обозначал тропу к воде.
Я предполагал, что у семьи Максвелл-Кастеньяда была личная гавань. Возможно, даже яхта, названная в честь какой-нибудь речной богини. Но когда присмотрелся, увидел строение, рассекавшее воздух над деревьями – тонкое, стройное, тень той чёрной башенки, которую я заметил, когда мы только приехали.
Я глубоко вздохнул. Ощущение недобрых предзнаменований исчезло. Не осталось ничего, кроме жужжания вентилятора. Что бы я ни почуял в коридоре наверху, здесь оно не могло играть с моими ощущениями, и я разглядел Дом таким, каким он был – старая скрипучая груда древесины. Не более того. Я изогнул бровь, довольный собой и этим знанием.
Я полагал, что, если в этом Доме будет что расшифровывать, это сделаю именно я. У меня ведь было много практики. Ещё в детстве я восхищался тем, как древние интерпретировали мир. Поворачивая в костре бледные коряги, я представлял, что поджариваю лопатки убитых козлов. Поедая спагетти руками, думал о римском гаруспике[10], преклоняющем колени перед алтарём, пропускающим меж пальцев плотные неровные ленты внутренностей животных.
Даже сейчас я предпочитал думать, что вселенная выбирала общаться с помощью молний и теней. Смотрел на воды, погружённый
