Стешка высунулась в окно:
– К нашим беги! На Живодёрку! Буди всех, кто есть!
На полу темнели следы сапожек Насти. Стешка помчалась в глубь дома, оглушительно взывая:
– Настька, Настька, где ты? Отзовись!
Ответа не было. Стешка ворвалась в большую нижнюю комнату. Ахнув, замерла на пороге.
На диване сидела Зина Хрустальная. Перед ней стояла Настя и молча, с остервенением трясла её за плечи. Зина не сопротивлялась, её голова безвольно моталась из стороны в сторону, из-под распущенного корсета была видна грудь, край рубашки. Глаза её были плотно зажмурены.
– Живая она? - хватаясь за косяк, пискнула Стешка.
– Чего напилась, дура?! - вместо ответа выкрикнула Настя. Зина молчала, и Настя с размаху отвесила ей две пощёчины. - Чего, я спрашиваю, глотнула? А? Говори же!
– Вот чего! - завопила Стешка, кидаясь под стол и появляясь оттуда с пустым стаканом.
Настя вырвала стакан, понюхала, побледнела:
– Керосин, что ли? Ах, дура несчастная…
– Хасия-я-я-м[33]… - заблажила перепугавшаяся Стешка.
Настя резко повернулась:
– Замолчи! Беги на кухню, ищи молоко!
Стешка с топотом понеслась на кухню. Там, в потёмках, не сразу догадавшись зажечь лампу, принялась крушить Фенькины полки в поисках молока. Падали тазы и миски, бился фарфор, с грохотом катился по полу медный бидон, опрокинулась корзинка с яйцами, и липкое месиво растеклось по полу. Когда Стешка с корчагой молока примчалась назад в комнату, Настя уже сидела на диване, а Зина лежала поперёк её колен.
– Не могу больше, девочка… не могу… Оставь, хватит… - хрипло, со стоном говорила она.
– Можешь! - кричала Настя. - Ещё раз надо! Ну! Пальцы в рот суй и давай!
Давай, проклятая!!!
Два сдавленных звука, бульканье. Стешка, поморщившись, отвернулась.
– Тряпку принести?
– Потом. Давай молоко! - Настя откинула с лица волосы, протянула руку.
Взяв стакан, тихим, свистящим голосом приказала Зине: - Пей, дура несчастная, не то задушу!
Зина молча начала глотать молоко. Стакан плясал в её трясущихся пальцах, молоко бежало по подбородку, каплями стекало по чёрному бархату платья. Настя сидела рядом, глядя остановившимися глазами в стену.
*****Примчавшаяся на Живодёрку Фенька сначала кинулась к Большому дому. Через пять минут буханья кулаками в дверь и истошных воплей на крыльцо вышла заспанная кухарка. Протирая кулаком глаза, она объявила, что "господа в гостях, сегодни никого не будет, а боле ничего знать не могём".
Фенька бросилась к Макарьевне. Та сразу же побежала будить Илью – единственного, кто ночевал сегодня дома. Илья не пошёл к Фёдоровым, поскольку два дня назад поругался с одним из них на Конной площади изза жеребца: дело чуть не дошло до кнутов. Спать одному, без Кузьмы, на широких нарах было одним удовольствием. Макарьевне пришлось довольно долго трясти Илью за плечо, прежде чем он открыл глаза.
– Чего надо, мать?
– Парень, проснись! Илья, вставай! - Макарьевна со свечой в руке была похожа на испуганное толстое привидение. - Там у Зины вашей беда!
– Я-то при чём… - спросонья пробурчал было Илья и перевернулся на другой бок, но Макарьевна решительно сдёрнула с него одеяло.
– Поднимайся, разбойничья морда! Настя велела сей же час бечь туда!
– Настя? - Илья тут же вскочил. - Она не у Балычей разве?
– Не знаю ничего! Вставай да беги!
Ничего не понимая, Илья оделся, выскочил на улицу и понёсся в Живодёрский переулок. Фенька, побежавшая было следом, безнадёжно отстала, и во двор Зины Хрустальной он влетел один. Остановился, растерянно осмотрелся. На снегу перед крыльцом словно рота солдат маршировала: всё было истоптано. Кругом валялись какие-то тряпки, одежда, и кружившая по двору пурга почти целиком засыпала их. Входная дверь была заперта, а под светящимся окном лежал мёрзлый бочонок. Илья подошёл, изумлённо осмотрел блестевшие осколки стекла, обломки рам. Задрав голову, заорал:
– Зинка! Эй! Обокрали тебя, что ли?
Тишина. Подумав, Илья вскочил на бочонок, схватился обеими руками за край окна, подтянулся и проскользнул внутрь. Оказавшись в пустой комнате, осмотрелся. В глубине дома слышался тихий разговор. Илья пошёл на голоса.
Сначала он увидел Стешку. Та сидела, поджав под себя ноги, на пороге комнаты, сморкалась в скомканный платок. Увидев Илью, она не удивилась и лишь прижала палец к губам: тише, мол. Движением подбородка указала на диван.
Зина была по горло закутана в одеяло. Под головой у неё были две подушки, лицо на фоне распущенных волос казалось совсем белым. Рядом сидела, сжимая её руку, Настя. Зина что-то говорила: хрипло, не открывая глаз.
Настя слушала, сдвинув брови.
– Четыре года, девочка… Четыре года с ним… как жена… Ничего не хотела, ни о чём не просила… Что я ему сделала, что? Ведь каждый день приезжал, неделями целыми жил со мной, обещал, что… что повенчаемся, что дети будут… Я не верила, мне и не надо было, зачем… Я цыганка, а он – граф, ни к чему это было… Но вот так… к другой… уже помолвку объявили…
Господи, да за что же?..
– Дура! - зло сказала Настя, отбрасывая её руку. - Тебе всего-то двадцать пять! Ну, женится и женится, скатертью дорога! Что теперь - травиться?
Да стоит ли он, паршивец, того? И чем - керосином! Уж хоть бы мышьяка в аптеке купила или вовсе - пошла бы да повесилась. И быстрее, и вернее!
– Я хотела, - серьёзно сказала Зина. - Только подумала: вдруг Иван опомнится и вернётся? Войдёт, а я в кухне на крюке болтаюсь, язык наружу… фу… Помнишь, ваша горничная, Наташка кривая, повесилась? Такая страшная была, лицо синее, язык толстый…
– Ума у тебя нету! - горько сказала Настя, отворачиваясь. Илья увидел бусинки пота на её лбу, резкую складку у рта.
– Не говори никому, девочка, - тихо попросила Зина, опять закрывая глаза. - Не нужно, чтобы люди… чтобы цыгане… знали. Я завтра, как всегда, в ресторане выйду, буду петь. И… не беспокойся, больше уж не стану.
– Не бойся, - Настя плотнее укутала её одеялом, - никто не узнает.
Поспать попробуй.
Зина кивнула, молча отвернулась к спинке дивана. Настя, наклонившись, вслушивалась в её дыхание, затем повернула голову на звук шагов.
– Добрый вечер, Илья. Зря тебя разбудили…
– Чего зря? - пробормотал он. - Пойду хоть того… окно заткну чем-нибудь.
Не то к утру весь дом выстудит.
– Подожди, - удержала его Настя, - поди сюда. Стеша, и ты тоже.
Слышали, что она просила? Чтоб ни одна живая душа не узнала!
– Всё равно пронюхают, - буркнула Стешка. - Шило в мешке не удержится.
Настя пристально посмотрела на неё. Встала, взяла за руку:
– Идём-ка…
Растерявшаяся Стешка без спора прошла за ней в угол, где висела озарённая лампадкой икона Божьей матери. Настя остановилась прямо под образом. Красный свет лампады упал на её лицо, забился в глазах.
– Божись на икону! - велела она. - Божись, что никому не скажешь!
– Ну-у-у…
– Живо! А то знаю я тебя…
Стешка насупилась. Перекрестилась, обиженно проворчала:
– Чтоб мне от чесотки помереть, если сболтну кому…
Настя кивнула, выпустила её руку. Илья заворожённо смотрел на её потемневшее, усталое лицо с блестящими глазами, в которых плясал огонёк лампады. Казалось - две Богородицы перед ним, одна - там, за лампадой, а другая - тут, в двух шагах, смуглая и тонкая… Он заморгал, едва сумел выговорить:
– Мне… тоже забожиться?
– Ну что ты, Илья… - Настя слабо улыбнулась. - Я знаю, ты никому не скажешь. Спасибо, что пришёл. Правда, окно как-то заслонить надо.
Кивнув, Илья пошёл в сени.
– Сестре своей она не верит, - оскорблённо выпалила Стешка ему в спину, – а чёрт знает кому, конокраду таборному…
– Не шуми! - Настя, стоя у дивана, вслушивалась в дыхание Зины. – Заснула, кажется. Знаешь, нельзя её одну оставить. Я посижу тут до утра.
– Свихнулась? - покрутила пальцем у виска Стешка. - У тебя же жар, забыла?
– Забыла, - удивлённо подтвердила Настя. Присев на край кресла, дотронулась до висков. - Ох… и правда, голова болит.
– Ещё бы ей не болеть! - восторжествовала Стешка. - Видел бы Яков Васильич, как ты тут по окнам скачешь кверху пятками, - убил бы!
– Ему тоже говорить ничего не надо… - Настя прикрыла глаза, облизала пересохшие губы.
– Вот что - давай-ка я тут останусь, - решила Стешка. - Мы с этой коровой Фенькой хоть вещи соберём да просушим. И за красавицей нашей я пригляжу. А тебя Смоляко проводит.
Полчаса спустя Илья и Настя вышли из дома. Близилось утро, но на улице было по-прежнему темно. Снег перестал.
– Ты идти-то можешь? - обеспокоенно спросил Илья. - Не то понесу…
Сказав это, он почувствовал, что краснеет. Но Настя ничего не заметила.
– Ничего, я сама. Ох, как голова кружится… Только бы к завтрашнему прошло, ведь вечером работать. Отец рассердится.
