– Верю.
– И я верю. Еще вот что он мне говорил: безошибочно узнает своих, даже если эти свои, как и он, в России не были двадцать лет. Язык, одежда, походка, чемоданы могут быть любыми, достаточно коротко обменяться взглядами. У всех у нас, говорит, взгляд зэков: острый, тоскливый, недоверчивый, затравленный. Мы-то знаем, кто мы на самом деле! Других обмануть можем, но не самих себя и не друг друга. Так-то вот.
Я замолчал. Надо было передохнуть. Тихонько обнял ее, почувствовал, как она напряжена, вся сжалась под моей рукой.
– Что ты?
– Скажи, а ты здесь за что? Ты знаешь?
– Ну, родной мой, если бы мы могли это еще и знать! За что – не знаю, а вот зачем – кажется, уже знаю, да, – я крепче прижал ее к себе, поцеловал в лоб.
Она в ответ прижалась ко мне сильносильно.
– Но ведь если допустить, что все это так, я здесь тоже срок отбываю.
– Конечно, – сказал я серьезно, – хотя и не представляю, что такого ты могла сделать, чтобы сюда угодить.
– Ты же говоришь, что я хулиганка? Вот за хулиганство и упекли, наверное, – пожала она плечами.
Ее серьезности все-таки ненадолго хватало.
– Нет, родной мой, за хулиганство сюда не попадают. Слишком мелко.
– Хорошо, допустим, я не могу знать, за что, но ведь должна же я узнать зачем!
– Вспомни, что говорил тебе один старый профессор: со временем…
– …ты всё поймешь, – отозвалась она эхом. – Да помню я, помню. Хотелось бы поскорее.
– Это не получится. – Мне не хотелось так говорить ей, но она должна была знать. – Жди. Всматривайся в знаки. Вслушивайся. Молись. Снова жди. Тебе всё покажут.
– И все-таки, как ты с этим живешь? – спросила она снова. – С тем, что здесь тюрьма.
– Говорю тебе, так даже легче, никаких надежд. Зато если уж что хорошее происходит – это особая милость! Тебя вот встретил, – я подмигнул ей. – Музыку мою нет-нет да сыграют… А все плохое – это просто нормально, вполне соответствует месту и времени.
Она сложила пальцы рук решеткой и посмотрела на меня сквозь нее с самым серьезным видом, как опасная преступница. Я рассмеялся:
– Знаешь, ты никогда не состаришься. Так и останешься девчонкой.
– Ну, разве что для тебя.
– Да нет, так и будет, увидишь.
За окном начинало светать. Спать ей оставалось часа три, не больше.
– Поспи, родной мой, тебе же на работу. Хочешь, я уйду?
– Нет, не уходи! – она обняла меня. – Не надо сейчас никуда уходить.
* * *
Мы проснулись, наверное, через час, от грохота. Часы показывали шесть. Окно было раскрыто настежь, вечер вчера был душный, теперь с улицы несло прохладой, но главное было не это, а звук. Ровный тяжелый грохот по мостовой. Я лежал у стены, к тому же очки куда-то задевались, и, пока я их нащупывал, она уже была у окна.
– Что это там? – спросил я, похлопывая вокруг себя рукой в поисках очков.
– Танки… – сказала она тихо.
Я думал, что ослышался.
– Что ты говоришь?
– Танки, Профессор. Это танки.
Я наконец нашел эти чертовы очки, набросил рубашку, штаны натягивал в спешке, уже стоя у окна. Какие еще танки, что за ерунда?!
Да, это были танки. Колонна шла по набережной мимо наших домов, туда, к центру города, к этим их угрюмым башням и башенкам красного кирпича, которые я любил и считал красивыми в детстве, когда гулял там с отцом, а потом уже только ненавидел.
– У нас тут, конечно, проходили танки, но перед парадами…
– Но сейчас-то какие парады?
– Никаких, ты права. Тогда что это?
Мы посмотрели друг на друга. Митинг?
– И что, они танки туда хотят?.. – она не договорила, осеклась.
Лицо ее сразу утратило детскость, я вдруг увидел, какая она бывает, если что-то решила.
– Профессор, поеду-ка я в редакцию.
– Да у тебя там, поди, и нет никого, в твоей богадельне этой. Литературная редакция! Сейчас же совсем рано. Подожди часика два, еще поспать успеешь.
– Нет, я поеду. В моей редакции никого, но у ребят в информации всегда кто-то есть. У меня там друзья работают, я к ним. Надо же узнать, в чем дело.
Она говорила это, собирая по комнате джинсы, кофточку, сумку. На меня она не смотрела, вся уже была где-то далеко. Сердце у меня защемило.
– Я провожу тебя?
– Да ладно, Профессор, дорогой, уже светло, я сама, – она впервые глянула на меня, улыбнулась, и мне полегчало.
– Нет, я провожу, хотя бы до метро.
Я видел, что ей не до меня; в конце концов, я по-прежнему ничего не знал о ее жизни за пределами наших ночей. Я и сейчас ни о чем не спрашивал, быстро оделся, поставил чайник, но она замотала головой: не надо, не буду. Она была как пружина. Перед тем как выйти из квартиры, я взял ее за плечи, заглянул в лицо, скользнул губами по лбу, волосам, погладил по голове… Она тихонько прижалась ко мне, мы постояли так.
– Никто не будет любить тебя так, как я.
Она обняла меня крепче, потом отстранилась:
– Где-то я уже это слышала.
Я посмотрел на нее вопросительно.
– Да что мы как будто прощаемся, Профессор! Мы же увидимся, правда? Пойдем, я хочу узнать, что там такое.
И мы почти побежали к метро. Перед стеклянными дверями я еще раз легонько обнял ее – и отпустил.
– Позвони мне! – крикнул я ей вслед.
Но она уже ушла.
Когда я вернулся домой, все там было еще полно ею. Нет, никаких вещей она не оставила, она и вообще-то была удивительно собранна, а сегодня утром особенно, но ее присутствие каким-то образом отпечаталось на всем, что было вокруг. Если бы я мог здраво оценить себя самого, наверняка и на себе я нашел бы ее отпечатки, ее запах, ее взгляд. А может, мне только казалось.
Я прошелся по дому. Вспомнил, что завтра возвращаются жена и сын. Эта мысль меня не испугала, наоборот, я поймал себя на том, что даже соскучился немного по нашей привычной жизни. Да-да, именно так. Там было все понятно, определено, расписано, не требовало мучительных вопросов и ответов, наконец, давно уже не требовало напряжения. Я вдруг понял, что устал и спать хочу страшно. Я прикрыл окно, задернул занавеску и не раздеваясь повалился на свой топчан, успев только натянуть на себя плед.
Часть V. Адажио
Меня разбудил телефонный звонок. Я вскочил, вспомнил, что проводил ее на работу и это она, должно быть, звонит мне сейчас, чтобы рассказать, что же происходит в городе.
Но это был Доктор.
– Профессор, дорогой, как вы там?
Я прокашлялся, чтобы голос не звучал совсем уж из постели.
– Да всё как будто в порядке, родной мой. А что такое?
– Вы что, не знаете ничего? В город ввели танки!
Я прислушался, с улицы доносился обычный городской шум.
– Мы… то есть я видел сегодня утром на набережной танки, да. Но я думал – может быть, на парад.
– Профессор, да что вы, в самом деле, с вашим-то умом и опытом – какой парад, о чем вы?
Я и не предполагал, что наш Доктор может быть в таком волнении.
– Они танки ввели, накануне очередного митинга! Если они двинут их на людей – это же черт знает что такое! Сволочи, какие сволочи!
– Родной мой, да полно вам, не первый день мы с вами тут живем, – я потихоньку просыпался. – Переживем и это тоже.
– Я что звоню, Профессор: может, вам уехать из города? Хотя бы на несколько дней. Кто знает, чем все закончится. Поезжайте на дачу, а то вы еще, чего доброго, на митинг пойдете.
– Нет, Доктор, это уже не для меня, митинги. Может, и надо бы, но не пойду, не вижу смысла.
– Так тем более уезжайте, что вам сейчас здесь делать!
Я подумал немного.
– Да нет, чего мне бояться? Я свое отбоялся. Потом – завтра мои возвращаются, надо бы их встретить. Ключей с собой они не взяли. Так что я уж дождусь.
Мы еще поговорили с ним немного, и за это время я окончательно проснулся, увидел сквозь занавеску, что солнце потихоньку поползло к закату. Хорошо же я поспал.
Поставил чайник – и тут же почувствовал беспокойство. Ей давно пора было позвонить, но она не звонила. Тогда я решил сам. Набрал ее рабочий номер: один гудок, второй, третий, четвертый… Номер не отвечал. С каждым безответным гудком я мрачнел все больше. Я звонил еще и еще, пока трубку не взял какой-то недовольный мужчина. Я попросил ее к телефону, мужчина пообещал узнать, где она.
– Говорят, она в службе новостей. Передать что-нибудь, если увижу ее?
– Передайте, что звонил… – я замялся. – Нет, спасибо, ничего.
Весь вечер я провел в ожидании звонка, но она не звонила. Когда стемнело, на душе у меня было так же сумеречно, как за окном. Я понимал, что у нее там происходит что-то важное, она просто не может оторваться от дел, наверняка даже подумать обо мне не может, у нее нет на это ни минуты. И это, представьте, меня злило. И еще я представлял себе, как это было бы, окажись мы вместе: вот она уходит от меня по утрам в свою жизнь, где бурлят события, новые лица и дела, а я остаюсь здесь… ну, или не здесь, а в каком-то другом доме, где мы живем вместе с ней (другой дом, правда, казался мне вовсе уж невероятным), – и жду, и ревную, и верю, и не верю, и бешусь, и мечусь. Я представил себе это так живо, что сжал кулаки, и пальцы хрустнули.
