Шейла спросила у нее:
– Что мне делать?
Вопрос прозвучал так простодушно и безнадежно! Что могла Таппенс ей ответить?
– Дорогая моя, – вздохнула она.
Шейла проговорила медленно, врастяжку, будто запела погребальную кельтскую песнь:
– Его увезли. Я больше никогда его не увижу. – И тут же перешла на верхний регистр: – Что мне делать? Что мне делать?
Она упала на колени у кровати и горько зарыдала.
Таппенс погладила ее по темным волосам, потом сглотнула и слабым голосом произнесла:
– Может быть... может быть, это не так. Возможно, его просто решено интернировать. Ведь он же все-таки иностранец, приехал из вражеской страны.
– Они этого не говорили. Сейчас они обыскивают его комнату.
Таппенс неуверенно сказала:
– Ну что ж. Если там ничего не найдут...
– Конечно не найдут! Что они могут там найти?
– Откуда мне знать. Я думала, может быть, вы знаете?
– Я?
В этом единственном слове прозвучало такое искреннее, неподдельное, высокомерное недоумение, что Таппенс сразу отбросила мысль о том, что Шейла Перенья может быть его соучастницей. Эта девушка ничего не знает. И никогда не знала.
Таппенс сказала:
– Если он невиновен...
Шейла перебила ее:
– Какая разница? В полиции ему состряпают дело.
Таппенс возразила:
– Что за вздор, моя милая? Это совершенная неправда.
– Английская полиция способна на все. Так говорит мама.
– Ваша мама может так говорить, но она неправа. Уверяю вас, что это неправда.
Шейла взглянула на нее с сомнением, но, помолчав, сказала:
– Ну хорошо. Раз вы так считаете. Я вам доверяю.
Таппенс стало неловко. Она сказала с упреком:
– Вы слишком легко доверяете людям, Шейла. Может быть, вы напрасно доверяли Карлу.
– Значит, вы тоже против него? Я-то думала, вы к нему хорошо относитесь. И он так считал.
Трогательные юные создания, полагающиеся на симпатию других людей! К тому же это правда, Таппенс действительно симпатизировала Карлу. И продолжает симпатизировать.
Она устало произнесла:
– Поймите меня, Шейла, хорошее или плохое отношение тут ни при чем. Наша страна воюет с Германией. Есть много способов служить своей стране. Один из них – сбор информации, работа в тылу врага. Эта работа требует отваги, потому что, когда ты пойман, – голос Таппенс дрогнул, – тебе конец.
– Вы думаете, что Карл?.. – не договорила Шейла.
– ...служит таким образом своей стране? Разве этого не может быть?
– Нет, – ответила Шейла.
– Понимаете, тогда он должен был приехать сюда под видом беженца, выказывать резко-антинацистские настроения, ну и собирать информацию.
Шейла сказала тихо и убежденно:
– Это неправда. Я знаю Карла. Я знаю его мысли и чувства. Он предан науке, предан своей работе, ценит знания и правду. И он благодарен Англии за то, что ему дали возможность работать здесь. Иногда, слыша, как о Германии говорят с ненавистью, он страдает. Но нацистов он сам ненавидит и не приемлет их идеи, их отрицание свободы.
Таппенс возразила:
– Естественно, он должен был так говорить.
Шейла посмотрела на нее с укоризной.
– Значит, вы верите, что он – шпион?
– Я считаю, что... – Таппенс затруднилась сразу найти верные слова, – что этого нельзя исключить.
Шейла пошла к двери.
– Понимаю. Я сожалею, что пришла просить вас о помощи.
– Но что, по-вашему, я могла бы для вас сделать, дитя мое?
– У вас есть знакомые. Ваши сыновья служат в армии и во флоте, и я не один раз слышала, как вы говорили, что они связаны с влиятельными людьми. Я думала, может быть, они могли бы как-то похлопотать?
Эти мифические Дуглас, Реймонд и Сирил.
– Боюсь, что они бы ничего не могли сделать, – сказала Таппенс.
Шейла вскинула голову. И со страстной горечью проговорила:
– В таком случае для нас нет никакой надежды. Его увезут, посадят в тюрьму и в один прекрасный день придут рано утром, поставят его к стенке и расстреляют – и конец всему.
Она вышла, плотно закрыв за собой дверь.
«Черт бы драл этих проклятых ирландцев! – подумала Таппенс. – Умеют так все повернуть, что и сама уже не знаешь, что думать. Если Карл фон Дейним немецкий шпион, он заслуживает расстрела. Надо твердо держаться за эту мысль и не позволять, чтобы чары этой юной ирландки превращали простую ситуацию в трагедию героя и мученика»[58].
И тут же еще подумала: «Господи! Если бы это было неправдой! Если бы только это было неправдой!»
Но, зная то, что знала она, разве можно было сомневаться?
4
Рыбак на дальнем конце Старого пирса забросил удочку и стал аккуратно сматывать лесу на катушку.
– Боюсь, что ни малейших сомнений, – сказал он.
– А знаете, меня это огорчает, – вздохнул Томми. – Потому что он... как бы сказать... славный малый.
– Естественно, мой друг. Они, как правило, славные ребята. Крысы и землеройки не вызываются работать в тылу у врага. Мы имеем дело с храбрыми людьми. И сознаем это. Но тут все ясно, доказательства налицо.
– И ни малейших сомнений, вы говорите?
– Ни малейших. Среди его бумаг с химическими формулами найден список сотрудников, с которыми рекомендуется наладить контакты ввиду их возможных профашистских симпатий. А также план саботажа и запись некой химической реакции, если ее применить к удобрениям, то можно обесплодить большие площади сельскохозяйственных угодий. И все – в сфере деятельности мастера Карла.
Кляня себя в душе за то, что обещал Таппенс задать именно такой вопрос, Томми спросил:
– И наверно, исключено, что ему это могли подкинуть?
Мистер Грант язвительно усмехнулся.
– О! Мысль, конечно принадлежащая вашей супруге?
– М-м, собственно, вообще-то да.
– Обаятельный юноша, – снисходительно заметил мистер Грант. А затем продолжал уже вполне серьезно: – Не думаю, что стоит рассматривать такую возможность. У него имелся запас симпатических чернил[59], а это уже окончательное доказательство. И не обычных симпатических чернил, которые подбрасывают в таких случаях. Не аптечный пузырек на умывальнике с наклейкой «Принимать по показаниям» или еще что-нибудь в таком роде. А довольно хитрое изобретение, я только один раз до сих пор с ним сталкивался, но тогда это были жилетные пуговицы. Пропитанные нужным веществом, понятное дело. Хочешь что-нибудь тайно написать – размочи пуговицу в воде. Но у Карла фон Дейнима были не пуговицы, а шнурки для ботинок. Остроумно придумано.
– Д-да. – Что-то шевельнулось в памяти Томми, неясное, как бы туманное...
Реакция Таппенс оказалась более быстрой. Как только Томми пересказал ей свой разговор с шефом, она сразу уловила самое главное:
– Шнурки? Тогда все понятно!
– Что тебе понятно?
– Ты помнишь, садовая голова, как Бетти почему-то вытянула шнурки из моих ботинок и затолкала в стакан с водой? Тогда я просто удивилась: надо же было ребенку придумать такое! А теперь понятно, что она просто видела, как это делал Карл, ну, и вздумала ему подражать. А он, опасаясь, как бы она не начала болтать о том, что видела, устроил так, чтобы та женщина ее похитила.
Томми сказал:
– Стало быть, тут все ясно.
– Да. Хорошо, когда ситуация обретает осмысленные очертания. Можно больше об этом не думать и продвигаться дальше.
– Нам необходимо двигаться дальше.
Таппенс кивнула.
Положение действительно становилось все напряженнее. Франция всем на удивление неожиданно капитулировала – посеяв растерянность и отчаяние в сердцах своих граждан. Что станется с французским флотом, оставалось неясным. Все берега Франции оказались в руках немцев, и угроза вторжения сделалась вполне реальной.
Томми сказал:
– Карл фон Дейним был всего лишь одним звеном в цепи. А центром является миссис Перенья.
– Да, и мы должны следить за ней. Но это будет непросто.
– Куда там. В конце концов, если она мозговой центр всей организации, ее так легко вокруг пальца не обведешь.
– Значит, миссис Перенья – Игрек?
Томми полагал, что да. Он еще раз уточнил:
– А ты убеждена, что дочь не замешана?
– Абсолютно.
Томми вздохнул.
– Что ж. Тебе виднее. Но если так, то бедняге здорово не повезло. Человек, которого она полюбила, полюбила первый раз в жизни, – и мало того, еще и мать. Что же у нее остается?
– Мы ничего не можем тут поделать.
– Конечно. Ну, а вдруг мы ошибаемся? Вдруг все-таки Икс – или Игрек – это какой-то другой человек?
Таппенс холодно произнесла:
– Ты все еще цепляешься за эту мысль? Не просто ли потому, что тебе так хочется?
– Что мне хочется? О чем ты?
– О Шейле Перенье, вот о чем.
– Тебе не кажется, что ты плетешь совершенный вздор, Таппенс?
– Ничего я не плету. Ты попал под действие ее чар, как и любой другой мужчина.
Томми сердито возразил:
– Ничего подобного! Просто у меня есть своя версия.
– И какая же это версия?
– Я пока еще не хочу ее излагать. Посмотрим, кто из нас прав.
