Горели свечи. Пел хор. Александр в чёрной повязке на рукаве стоял на коленях, молился и плакал. Немного сзади него стоял Константин.
Чуть повернув голову назад, Александр сказал брату:
— Я виноват перед ней, виноват... Как я перед ней виноват. Простит ли Бог меня? Она простила, простит ли Он? А если нет, если захочет наказать, то меня одного. Катя ни в чём не виновата, ты же знаешь. Это я увлёк её, это я обещал жениться, я сделал её матерью моих детей, я лишил её нормальной жизни, я поселил её в заточении, сладком, быть может, но в заточении... Я навязал ей свою волю. Я старше её на тридцать лет, и я один должен нести ответ за всё. Говорю это не только тебе, но и Ему, если Он меня слышит, если не отвернулся совсем.
— Да не казни ты себя так... Конечно, изменять жене — грех, великий грех. Но любить — истово, до потери рассудка, столько лет, против всех приличий, ни о чём больше не помышляя — разве так любить не Богова милость? Так что же больше: милость или грех?
Александр словно и не слышал его.
— Нет, нет, я знаю, кара за грех мой должна быть, и она приближается всё, я преступил и готов заплатить, но об одном молю: не сразу, не теперь, дай ещё несколько лет, ну хоть бы год — обвенчаться, узаконить её и детей, а тогда уж...
29 мая 1880 года. На берегу залива.Пять человек стояли на песке у самой воды.
— Он ездит в одни и те же места, — чертил на песке план Желябов. — Зимний — Аничков — Царское — Петергоф — вокзал... Одними и теми же маршрутами. Надо выбрать самый частый, сделать подкоп. Может, снять магазин — оттуда...
Михайлов сказал:
— Под улицей — большой заряд нужен. Люди погибнут.
— Когда он едет, — возразила Перовская, — улицу оцепляют. Только на тротуарах зеваки.
— А зеваки — не люди? — удивилась Фигнер.
— Лес рубят — щепки летят, — заметил Желябов.
— Надо установить себе срок, — сказал Михайлов.
— Сроки зависят от обстоятельств, — сказал Желябов. — Нужен динамит. Нужны деньги. Нужны люди.
— Люди есть, — сказала Перовская.
— Мало. Надо вербовать новых. Но надёжных. И опасаться провокаторов. — Он взглянул на Кибальчича. — Как с динамитом? — Кибальчич пожал плечами.
— Смотря для чего. Если под мостовую, надо много. В Зимнем почему не вышло — мало было. Я говорил.
— Халтурин не мог проносить больше, — возразил ему Желябов. — Сколько нужно, чтоб изготовить необходимое количество?
— Под мостовую? — Кибальчич задумался. — Несколько месяцев.
— Столько ждать мы не можем. Мы объявили в прокламации, что казнь неминуема. Чтоб в нас поверили, надо не медлить.
Перовская добавила:
— Но и подкоп из магазина... Раньше, чем за несколько месяцев, не осилить.
— Это долго, — жёстко сказал Желябов.
— Слушайте, — подал голос Михайлов. — А почему обязательно под мостовой? А что если... — он присел и стал чертить на песке. — Летом он в Царское и из Царского по каменному мосту ездит, так? Ну вот и... Мост-то легко взорвать — копать не надо.
— Это идея! — обрадовалась Перовская. — Тут же меньше надо динамита. — Она поглядела на Кибальчича. — Успеете?
— За лето? Постараюсь.
20 июня 1880 года. Каменный мост.Царская карета в сопровождении эскорта охраны направлялась из города в Царское Село.
Сидящие в лодке Желябов и Тетёрка проводили её глазами, а когда она скрылась, стали грести под мост...
25 июня 1880 года. Царское Село.Варя и Катя стояли на мостике у пруда, глядя на воду, разговаривали.
— И что ж, ни слова? — Варя взглянула на Катю, та отрицательно покачала головой. — Ни намёка, ничего? Он же обещал — когда станет возможным. Стало вот...
— Год надо ждать, пока траур кончится. А пока только месяц прошёл.
— Ну так хотя бы сказал: мол, не волнуйся, я помню, что обещал.
— Скажет. Ему сейчас не до того. Либералы перемен требуют, партия наследника — ни в какую, семья не может простить, что он императрицу умирать одну оставил, и что мы... А он как мишень в тире — каждый, кто хочет, приходи и стреляй.
— Да что же это за власть, что она даёт им такую свободу действий? Сколько же их, бездельников, обязаны защищать Государя? Министр внутренних дел, начальник полиции, главноуправляющий Третьим отделением, он же шеф жандармов, министр двора, генерал-губернатор... кто ещё?.. суперинтендант Зимнего, начальник личной охраны — посмотри, сколько их, и не могут справиться с кучкой бандитов.
— Может, их и не кучка, может, их тоже целая армия.
— Но тайная, тайная же. И вне закона. А эти — государство, его защитники. А получается, что не то, что государство, одного царя защитить не могут... Слушай... Я что подумала... Может, тебе теперь не ездить с ним никуда и вообще не быть рядом. А? Если не дай Бог... ты понимаешь... Чтоб хоть мать у детей осталась.
— Что ты говоришь, Варя, побойся Бога. Зачем мне жить без него, как мне жить без него? Ведь если... Они же все меня со света сживут. Всё припомнят.
— Да что тебе они, ты от них теперь не зависишь вовсе. Дома у тебя есть — и здесь, и в городе, и в Крыму, драгоценности есть, деньги есть. Конечно, хорошо бы он ещё и состояние тебе отписал. На случай, если... Он не говорил об этом ничего?
— Он не верит в это. Всё шутит. Говорит, до седьмого ещё далеко, только пять было.
— Так не он же время отсчитывает, поди знай — когда.
— Варя, я ждала этого четырнадцать лет. Так что ж, я год ещё не подожду?
— А он есть у тебя, этот год-то?..
Послышался шум подъехавшей кареты. Они обернулись. В сопровождении охраны подкатила карета Александра. Он вышел из неё и направился к ним.
— Я так и знал, что вы здесь, — он поздоровался за руку с Варей, поцеловал в лоб Катю. — Я не помешаю вашей беседе?
— Нет, что вы, Ваше величество, — Варя посмотрела на Катю. — Я пойду, ладно?
— Но вечером приходите, — погрозил ей Александр. — Я хочу отыграться.
Варя присела в поклоне и ушла по аллее.
— Славная она, — сказал, глядя ей вслед, Александр. — Хорошо, что она подле тебя. — Он повернулся к ней. — Я не так волнуюсь, что ты одна. Давай пройдёмся немного. — Он поглядел на небо. — Как я люблю лето. Долгие дни, много солнца... Тебе дневной свет идёт — видна твоя красота.
— А при лампе или свечах я уродлива?
— Нет, что ты, просто там другое очарование. Мерцание, намётки теней... Но день я люблю больше. — Он помолчал, глядя на воду. — Сегодня месяц, как... — Он не договорил. — В воскресенье шестого июля кончается Петровский пост. — Он остановился и посмотрел на неё внимательно. — И я хочу сказать тебе... — Голос у него чуть дрогнул. — Я решил в этот день обвенчаться с тобой перед Богом.
Кате вдруг изменили силы, и она чуть не упала. Александр подхватил её.
— Что ты, родная моя? Ты не рада?
— Сашенька... — Она оглянулась на охрану и порывисто обняла его. — Но ведь как же... Год же не прошёл ещё.
— Это я знаю. Но я не знаю, есть ли у меня этот год в запасе.
— Не надо так говорить.
— Отчего же. Срок не мы отмеряем.
— Но они разве согласятся? Все твои.
— Мне не нужно их согласия. Им — моё нужно, а мне их — нет. Пока что я ещё Государь.
— Пока что? Что это значит?
— Об этом потом, мой ангел, после...
3 июля 1880 года. Царское Село.Александр обернулся к вошедшему в его кабинет Адлербергу.
— Саша, я позвал тебя, чтобы сообщить важное для меня решение. Сядь, пожалуйста.
— Ваше величество...
— Сядь, дорогой, прошу тебя. Мне неудобно смотреть на тебя снизу. — Адлерберг присел. — Я хочу сказать тебе, что я решил обвенчаться с Екатериной Михайловной. Ты, должно быть, знаешь, что наши отношения длятся уже четырнадцать лет. Она пожертвовала ради меня всей своей жизнью, у нас с нею трое детей, и я не мог не сделать того, что обязан сделать просто из чувства долга перед ней, не говоря уже о том, что я люблю её. Так что... — и он замолчал, словно устав от этой тирады.
Адлерберг подождал, не продолжит ли Государь, а потом сказал:
— Ну что ж, Государь. Я понимал, что рано или поздно это должно произойти. И я благодарен Вашему величеству, что вы оповещаете меня так загодя о вашем решении. Это даст мне возможность в течение этих одиннадцати месяцев, до конца траура... — он увидел взгляд Александра и осёкся. Александр молча смотрел на него. Тогда Адлерберг продолжил, но менее уверенно. — Но если мне будет позволено, не только как преданному слуге Вашего величества, но и старому другу, указать на те последствия, которые могут проистекать из решения Вашего величества...
