А Петя все внимательно наблюдал за одним из казаков… За бритым казаком, стоявшим у полотна вместе с другими парламентерами. Как будто ничем не отличался этот человек от других, а Голос говорил: словно волны опасности расходились во все стороны именно от него.
Все время наблюдая за казаками, Петя замечал — у этого человека и выражение глаз другое, и черты лица более тонкие, чем у других. Или это ему только казалось? Но вот что человек потащил из кармана пистолет — это никак не казалось! Человек прикрывался другим казаком, движения его были осторожными, плавными — не наблюдай Петя самым внимательным образом, никто не отследил бы этого ствола, быстро поднимаемого вверх, за спиной переднего человека.
Стрелять нельзя — стоит Пете выстрелить, как казак бросит или просто выпустит гранату… И тогда всем в вагоне пропадать. Оставалось одно: Петя шагнул вперед, поймал недоуменный взгляд казака, оттолкнул его и применил уроки Васильева по системе Ощепкова: вцепился в запястье с пистолетом, нагнул, впился в кисть, заставляя нажать на спуск и стрелять. Одновременно Петя изо всех сил вопил:
— Нихт шиссен!!! Нихт шиссен! Ду каннст нихт шиссен!{4}
Судя по выражению глаз, чужой понял… Понял, и все! И ничто уже не имело значения — даже то, что человек бешено пытался поднять оружие, а потом второй рукой вцепился Пете в горло. Как-то очень ловко, четко искал он какое-то место на шее, нашел и надавил, втискивая палец в мягко пульсирующую вену. Мир поплыл было, наполняясь нехорошим звоном, но давление пальца тут же и прекратилось: человек лежал, подмятый Каганом. Петя так и не выпустил его руку с пистолетом, а теперь прижал ее к полу, даже встал для верности на руку обеими коленями. Он продолжал орать по-немецки, требуя сдаваться… Человек внезапно коротко вскрикнул, изогнулся дугой, приподнимая и Кагана. В воздухе поплыл запах горького миндаля, а Васильев позвал:
— Атаман! Посмотри, кто с тобой пришел, атаман!
— А кто? Наш человек, хотя из города…
— Это немец! — перебил Петя. — Он понимал немецкую речь!
Васильев одобрительно кивнул.
— А еще посмотри вот сюда…
Васильев разжал челюсти лежащего, показал сверленный зуб, раскушенную фаянсовую крышку.
— Видел?!
— Неужто и правда германец?
— Без «неужто»… Германец и есть. Он вас на наш поезд и натравил?
— Сказал, что везете ценный груз…
— А вы сразу и границу перешли, рады стараться.
— Ха! Коммунист, мы тут возле железки и стояли. А нам говорят — жиды золотой запас везут, коллективизацию готовят.
Васильев заливисто хохотал.
— Казак! У нас денег не много… Но, может, ты ко мне на службу пойдешь? Я не германский шпион.
— Не, не пойду… — казак помотал головой. — Мы коммунистам не служим. А если ты к нам захочешь — найди атамана Васильева, это я.
— Ты Васильев? И я Васильев!
— Ловко! — усмехнулся атаман. — Ладно, пока давай, мы уйдем. Только сперва гранатами отсалютуем.
— Салютуем…
— Эй, православные! Расходись, рвать будем эту заразу! — азартно прокричал главный казак. Может, Пете померещилось, но вроде бы он заметил движение в чаще: народ уходил в разные стороны.
Красиво, точно кидал гранату казак, встав возле поезда. Не хуже кидал и Иван. Обе гранаты рванули практически одновременно, поднимая фонтаны огня. Грохот надавил в уши, потом еще с полминуты звучно падали взлетевшие на высоту дерева куски грунта.
Казаки не прощались, ничего не говорили под конец. Молча прыгали из тамбура; как только стало не опасно, молча задвигались к лесу. Уходящие начинали мелькать среди низких березок, смешивались со стоящими там и словно растворялись в сером сумраке. И все. И приключение окончилось.
Остался невероятный бардак после экстренного торможения. Остался Бубих, найденный под рундуком: там все время он и просидел. Еще осталась необходимость идти к начальнику поезда и к машинистам, разбираться — кто и зачем сорвал стоп-кран — и объяснять, что теперь надо продолжать движение.
— Совершенно мы себя раскрыли… — простонал Петя, достойный ученик Васильева. — Кто и не хотел, давно понял — не мирные люди тут едут…
— Ты прав, это самое плохое, товарищ Кац. И знаешь почему? Потому что теперь не одни германцы, теперь и наши «друзья» из НКВД легко могут понять, где мы находимся.
На крыше мира
Петя быстро убедился: «друзья» и правда узнали о них главное. Он узнал об этом из радиограммы, полученной в 10 часов вечера. Это была не простая радиограмма. Настолько непростая, что Петя попросил повторить. Только Васильев молча пожал плечами:
— Мы солдаты. Нам приказали? Исполняем.
Поезд должен был прийти в Читу под утро. Поезд старательно нагонял после вечернего приключения, пыхтел на подъемах, лязгал и грохотал на стыках. Но оказалось — не судьба им комфортно ехать до самой Читы и оттуда машиной — на военный аэродром. Так не получится!
Около 2 часов ночи отряд спрыгивал на совершенно пустую платформу захолустной станции Мозгон. Быстрее, быстрее, поезд стоит две минуты! Дело поворачивалось настолько серьезно, что даже Бубих вел себя прилично. Заспанный парень махал флажками, паровоз неистово свистел, этот свист нехорошо отдавался во всех сопках. Петю колотила дрожь, и не от позднего часа — от холода. Позже ему сказали, что это во всей глубине континента так: стоит упасть за горизонт солнышку, и сразу резко холодает. Петя не был готов к такому — он вырос близ моря.
— Туристы? — спросил дежурный по станции невероятно сонным, сиплым голосом.
— Туристы.
— Сплавляться будете?
— И сплавляться…
— Удачи вам! До свидания!
— До свидания.
— Пристрелить его? — тихо спросил Иван Васильева, как только немного отошли.
Тот помотал головой:
— Только следов нам не хватает.
Машина ждала в полукилометре, она моргнула фарами два раза. Васильев дважды мигнул фонариком в ответ. «Газик». В «газике» — два человека. Вводная простая: после убийства нескольких сотрудников НКВД дан приказ арестовать вероятных преступников сразу по прибытии в Читу. Приказ Глеба Ивановича{5} — высаживаться здесь, достигнуть аэродрома до прибытия поезда в Читу.
— Сколько до аэродрома?
— Прилично… Километров пятьдесят.
— «Прилично»? Меньше часа езды!
Местный товарищ рассмеялся. Он заверил, что по таким дорогам «приезжие из Москвы» еще не ездили, и если будут на аэродроме через три часа — им повезло.
По крайней мере Петя точно никогда не ездил по таким дорогам… Он даже не мог себе представить, что они вообще существуют. Двигатель надсадно выл почти все время, машина одновременно кренилась и на правый, и на левый борт, и ныряла носом, и задирала задок. Поспать? Но швыряло так, что Петя всю дорогу держался обеими руками, «нараскоряку», и все равно пролетал по железу то боком, то задом, то ногами, то головой.
Под натужный рев мотора, под кряхтения и матерки ползли чуть быстрее пешехода. Только по другую сторону хребта пошел разбитый, отвратительный проселок… Промоина в полметра глубиной занимала всю его середину, ехать надо было одним колесом по одной стороне промоины, другим — по другую. Одно неверное движение — и автомобиль застрянет намертво. Но тут давали километров до тридцати в час. Потом ехали по руслу ручья — в Европе машина давно завязла бы в глине и песке, но сибирский ручей бежал по слежавшемуся, плотному галечнику. Вода с веселым журчанием омывала колеса, камни стучали друг по другу и по машине; по руслу тоже двигались с вполне приличной скоростью.
Еще Пете запомнилось, как они все вместе, кроме Бубиха, вытаскивали машину и толкали ее вверх по склону, на просеку. Машина шла на пониженной скорости, на мультипликаторе, цепляясь каждым колесом. Пять человек изо всех сил толкали ее, и уже на пределе, когда зеленело в глазах, склон сделался более пологим, «газик» перевалил невидимое препятствие… Тогда толкать уже стало не нужно.
Петя привычно говорил: «Мы ехали», «Я ехал», но на самом деле ехал-то всегда шофер, Петю везли. А вот на этой дороге ехали все, кто в машине. Ехали и страшно уставали.
Впрочем, просека вела уже к аэродрому. Гасли звезды, стало еще холоднее.
В раннем немигающем свете плыли вдоль трассы низкие толстые сосны. Петю удивило, какие они низкие — не больше 7–8 метров, намного ниже деревьев и Европы, и Западной Сибири. Он поделился своими наблюдениями с Васильевым, и тот одобрительно кивнул: Васильеву вообще нравилось, когда его спутники что-то замечали и докладывали.
— А разве сосны и все деревья не любят влаги и тепла? А тут сухо и холодно, соснам приходится туго… И вообще, это другой вид сосен, скоро увидишь.
Аэродром был устроен очень просто: между сопками — с километр ровного сосняка. Дорога уходит в сосняк, упирается в двухэтажный деревянный дом: комендатура. Дальше — только пешком. В сосняке вырублены просеки, раскорчеваны, засыпаны гравием — взлетные полосы. В стороне, метрах в двухстах, — самолеты.
