– Говорит, что он Модильяни, художник и еврей. И предлагает купить мой портрет за пять франков, – перевела Лена.
Я уточнил – его звали Амедео, тут мне карта и поперла. Еще бы, нарваться на будущего классика, ныне полуголодного и рисующего за копейки. Купил, конечно. И договорился купить все остальное, для чего придется опять карабкаться на Монмартр – сегодня нам необычайно повезло, что Амедео загулял тут, на Монпарнасе. А пока пора была идти на встречу с Бурцевым.
– А что же это вы, господин Распутин, без своих знаменитых очков? И сюртука с крестом?
Публицист оказался въедливым, ехидным мужчиной в очень приличном, недешевом костюме. Но вот репутация его докатилась даже до студента-историка ЛГУ, то есть до меня: был он знаменитым разоблачителем провокаторов и полицейских агентов. Эдакая революционная контрразведка в одном лице, потому-то я и решил подбросить ему наводку. Чем быстрее придавят террористов – тем лучше, и пусть их давит не только полиция, но и сами революционеры.
– Зря ерничаете, Владимир Львович. Божьи откровения не от наряда зависят, а вот будь я в нем, завтра же по всему Парижу раззвонят, что сицилист встречается с царевым фаворитом.
– И какими же откровениями вы нас сегодня побалуете? – Бурцев сделал неопределенный жест вилкой с наколотым на него кусочком мяса.
От обеда он не отказался и наворачивал с аппетитом, приятно было на человека смотреть – кто хорошо ест, тот хорошо работает.
– Азеф.
Вилку он отложил и куда внимательней поглядел на меня:
– Что Азеф?
– Провокатор. Много худого совершил и еще больше совершит, коли не остановить. Люди к убийству привыкают, злобу множат.
– Какие доказательства? – наклонился вперед Бурцев, не сводя с меня взгляда.
– Герарди сказывал, начальник дворцовой полиции. – Борис Андреевич мне не кум, не сват и не брат, жалеть не буду. – Будто набольшим в боевой организации агент стародавний. Тако ж еще один человек подтвердил, но имя назову, коли вы обещаете про него ни-ни.
– Слово революционера.
– Зубатов, Сергей Васильевич. Виделся с ним во Владимире.
Бурцев обхватил бородку ладонью и несколько секунд думал, а потом осторожно сказал:
– Это все разговоры. Нужно как минимум письменное свидетельство.
– Тут не помогу, мне своих людей подставлять не след. А ты ищи, ищи. Есть же люди, кто в полиции да охранке служит, но совесть не продал?
Бурцев метнул на меня беглый взгляд и откинулся на спинку, скрестив руки на груди. Если я правильно понимаю – «закрылся», хочет что-то спрятать от меня… значит… значит, первичная информация у него есть.
– Лопухину пиши, – я засек второй быстрый взгляд и продолжал давить: – Преемнику его пиши. Вообще всем, до кого дотянешься, пиши, глядишь, кто и ответит.
– Это как в куче навоза жемчужину искать, – саркастически заметил Бурцев, – на одной бумаге разоришься. И с чего, кстати, такие откровения?
– Это как у нас в Сибири золотишко моют… – я проигнорировал последний вопрос. – Песок, песок, порода пустая, а потом раз и самородок. Даже если на сто писем ответит всего один порядочный человек, будет толк, не Азефа, так других провокаторов за ушко да на солнышко выведешь. А чтоб на бумаге не разорился – вот.
И отсчитал Бурцеву тысячу франков.
Глава 10
Пару дней заняло испытание закиси азота, и вот я удостоен чести лицезреть счастливых Габриэля Вуазена и его брата. Мне долго трясли руку, думал, повесят медаль на сюртук. Мощность мотора резко скакнула, но французский пепелац все одно не производил впечатления надежной истории. Ну никак у меня не получалось назвать горку тряпочек, палочек и веревочек самолетом. Летать он летал, но как те крокодилы – нызенько-нызенько. И недалеко. И так себе управлялся – хотя бы потому, что имел винт толкающий и рули высоты спереди. Вывернутая наизнанку классическая схема. О чем я не преминул сообщить Габриэлю и Шарлю. Сначала надо мной вежливо посмеялись, дескать, что этот бородатый muzhik понимает в высоком искусстве воздухоплавания, но кивок в сторону мотора и рекомендательное письмо от Кованько малость переломили ситуацию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Вы же воздухоплаватели, воздушный океан, так? А припомните, что легче делать – тянуть баржу или толкать ее? Вот то-то, вижу, что вы задом наперед летаете, а надо бы, чтоб мотор был впереди и баржу воздушную тянул.
Так что, когда я недрогнувшей рукой пробашлял строительство аэроплана привычной мне схемы, да еще с элеронами, о которых тут не задумывались, ко мне относиться стали иначе. И даже начали учить управлять этой… конструкцией. Не бесплатно, разумеется.
Страх и ужас. Это как… ну даже не знаю… во, прыгать с сарая с зонтиком вместо парашюта. Или катиться вниз на горных лыжах, не умея поворачивать. Скорость, высота и почти никакого контроля над процессом. Прямо хоть памперсы изобретай, чтобы летать.
Пока я там дергал рычаги, а Дрюня с помощью подключившегося Стольникова бился с «Гном-Ронами», приехали Щекин и Варженевский. С победой – купили завод. Почти миллион рублей.
Я схватился за голову.
– Тридцать шесть станков… – Варженевский достал бумаги. – Аренда персонала на год. Заплатил сразу авансом половину зарплаты. Триста семь сотрудников. Запас оптического стекла, шпата – два вагона. Кроме того, немцы потребовали купить патенты и привилегии.
– Да в России своего шпата завались! – взывал я.
– На сей счет никаких указаний не было, – пожал плечами юрист.
– Григорий Ефимович, – Щекин пощелкал счетами, – Так то не дорого, без бумаги от кайзера завод все полтора миллиона стоит. А окупается он за пять лет. Но нужны заказы.
– Будут от армии, – буркнул я, переживая насчет цены, – и от флота. Вот что, ясны голуби. Езжайте теперь к Вуазену и Сегену. Дрюня вас познакомит. Заводов у них еще нет, так, сараи какие-то… Можно недорого кого-то переманить. Да станки выкупить.
– А разве нам не потребуется разрешение французского правительства? – осторожно спросил Варженевский.
– Тут в стране бардак почище нашего, – пожал плечами я. – Да и не понимают пока французы всю важность аэронавтики. Одни энтузиасты пока в деле.
Понимали, не понимали, а подводочку ко мне сделали. Это стало ясно, когда я позвал всю честную компанию в кабак познакомиться с французским развратом. Точнее не в кабак, а в кабаре «Мулен-Руж». То бишь «Красная мельница». А вот там уже…
Но прежде чем удалось предаться разврату, пришлось поучаствовать в двух скандалах. Один – мне ожидаемо закатила Елена, которая хотела пойти с нами, но вышел облом – женщин в «Мулен-Руж» не пускали.
– Вы все негодяи! – заклеймила нас эсерка. – Думаете, «святая молитва» защитит вас от сифилиса?
– Да не собираемся мы там ни с кем любиться! – отмахнулся надушившийся одеколоном Распопов. – Так, посмотрим только…
– Посмотришь, посмотришь. Носы ваши почернеют и провалятся! И правильно, и поделом!
Второй разговор вообще начинался мирно. В «Ритц» заявился не кто-нибудь, а сам посол России во Франции Александр Иванович Нелидов. Борода лопатой, грозный взгляд… Ну чисто Александр III, только постройнее.
В руках Нелидов держал телеграмму от царицы и вид имел самый очумелый.
– Вот, извольте, милостивый государь ознакомиться.
Я взял бланк, вчитался. Аликс срочно требовала от посла найти меня и телеграфировать в Царское, что делать с татуировкой дракона на руке Никсы. Тому на днях духовник втер, что изображение дьявольского змея на теле помазанника – как он вообще понял, что змей дьявольский? – ведет Русь к гибели. Я выругался. Вот же Феофан… никак не успокоится. Гадит, где может. Накручивает царицу через Никсу. А еще меня ставит в патовое положение. Какой совет ни дам – все будет извращено и плохо истолковано. Я-то тут, а Феофан, там, возле императорских ушей. Надо возвращаться!
Мою ругань посол принял на свой счет, раскричался:
– Что вы себе позволяете?! Я потомственный дворянин и…
– Ты баламошка, чужеяд отпетый! – мне пришлось схватить Нелидова за отворот сюртука, встряхнуть. – Поганец эдакий!
