– О! Как мы можем их получить? Прошу прощения, «Иллюстрайтед Лондон Ньюс».
Но деловой разговор прервал дедок лет за шестьдесят, воинственно потрясавший нашим фото.
– Это невозможно! Я научно доказал, что крыло должно быть маршевым! Ваш самолет не мог продержаться в воздухе более пяти минут!
Вот только безумного изобретателя нам и не хватало. Впрочем, его, похоже, тут знали… – Кристиан шепнул мне, что мистер Филлиппс давно пытается построить самолет, похожий на жалюзи, но все время что-то идет не так.
– Билл Прауди, «Таймс», – представился крупный мужчина с мясистым носом и маленькими злыми глазами. – Фотографии это прекрасно, но их можно сделать и за амбаром.
Сентенция вызвала предсказуемые смешки среди недоверчиво настроенных журналистов, а вот простая публика отозвалась недовольным шумом.
– Сейчас две киномастерские в Лондоне срочно размножают киноленту, снятую на старте. Завтра она будет показана в нескольких синематографах, – уперся я в Билла фирменным «распутинским» взглядом. – Кроме того, мой полет видели рыбаки и моряки в Ла-Манше. Если вашей национальной гордости не претит, вы вполне можете опросить их. Полагаю, не каждый день над ними летают подданные русского царя. Вашего союзника, кстати.
И тут публика взорвалась. Вперед выскочили два совсем молодых парня, лет по двадцати, не больше.
– Это позор, господа! На наших глазах совершено выдающееся деяние! А вы, с вашими мелочными придирками, ставите под сомнение величайшее достижение в авиации!
– А вы кто такой, молодой человек? – саркастически осведомился Прауди.
– Барон Джон Мур-Барбазон, к вашим услугам.
Вторым парнем оказался автомобильный предприниматель по имени Томас и по такой знакомой авиаторам фамилии Сопвич. С ними, оказывается, пришла вся «авиатусовка» Лондона.
– Я Эллиот Вердон Ро, вы должны меня помнить, – обратился к корреспонденту «Дэйли Мэйл» улыбчивый англичанин с носом картошкой, – я недавно выиграл приз вашей газеты за постройку летающей модели аэроплана. Еще вчера, как только я получил известие о перелете, я помчался в поместье сэра Фергюсона и всем своим опытом и знаниями я подтверждаю все тут сказанное – мистер Распутин перелетел пролив!
Кристиан загадочно улыбался, похоже, и тут без него не обошлось. Ну и славно – общественность живо затоптала скепсис журналюг, и дальше прессуха шла по нарастающей. А не страшно летать? А как там ветер? А наверху холодно? А у вас есть дети? А что скажет царь на ваш перелет? А вы полетите через Атлантику? А бога сверху видно?
Но Билл Прауди держал козырь про запас и в последний момент выложил его:
– Мистер Распутин, а откуда вы знаете английский?
Тут я поперхнулся, но быстро сообразил:
– От Бога снизошло на меня, не иначе. Взлетал с молитвою, а как в горние выси поднялся, в душе такой простор и мир открылись, благодать истинная! За что я горячо возблагодарил Господа, так с молитвой и долетел, тем только и не убился. И как сэр Фергюсон подъехал, вдруг стал разуметь его.
Народ начал недоверчиво перешептываться. Кристиан же, таинственно улыбнувшись, пытался закруглил наше общение, но не тут-то было. Английские фанаты авиации взяли меня в кольцо, Сопвич представил американца Самюэла Коди, строителя дирижаблей, который и выдвинул идею «авиационного банкета». Оглянулся я на Фергюсона, на пиар-менеджера нашего, так он головой так закивал, что мало не отвалилась. А Джон Мур очень сетовал, что не смог приехать еще один поклонник авиации – Хайрем Стивенс Максим. Тот самый, Whatever happens, we have got the Maxim gun, and they have not.
А Коди, послушав меня, заявил, что мой английский – даже не американский. Слишком много словечек иных, да и фразу я строю иначе. Ну, это как раз неудивительно, языком я владею «в объеме университетского курса», а вовсе не свободно. Тут-то материалисты и побледнели. А ну и правда «святой старец» из Сибири получил знание английского свыше?
Последним же меня выловил сухощавый длинномордый англичанин с горбатым шнобелем на пол-лица. А вот представился он Александром Бенкендорфом, гофмейстером двора и послом его величества в Лондоне. По-русски он говорил с пятого на десятое, отвык, видать, в здешних палестинах, но дал понять, что недоволен моей самодеятельностью – такую пресс-конференцию надо было делать в посольстве, к вящей славе империи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А где ты был, такой умный, когда Фергюсон меня встречал? И какой империи, если самолет – французский, двигатель – французский, один летчик сибирский? Ну не хватать же за грудки, как его коллегу в Париже? Прощелкал, так пусть сам отдувается, и я, проигнорировав посла, двинулся на выход. И там попал в женскую засаду.
На меня набросились английские суфражистки. Целый выводок разновозрастных женщин в белых шляпах, с зонтиками… В буквальном смысле набросились, схватили за руки, нацепили на сюртук фиолетовые розочки.
– Мистер Распутин! Спасибо от лица всех британских женщин!
– Неужели даже в России женщины будут избираться в Парламент?!
– Ура, ура Распутину!
Дамы галдели, просили посетить их ближайший митинг. А я делал вид, что плохо понимаю по-английски и остро жалел, что Стольников не привез из Парижа Елену. Вот бы кого отправить к суфражисткам. Налаживать контакт. Но какую женщину можно просто так вытащить из Парижа? Нет таких.
Из этого водоворота, на который уже нехорошо поглядывал местный бобби, меня выдернул высокий спокойный англичанин в простом с виду костюме. А когда он вставил в глаз монокль, я чуть не расхохотался – вылитый Майкрофт Холмс в исполнении Клюева.
– Мистер Распутин, позвольте представиться. Исаак Элиас. У нас с вами есть общий знакомый. Господин Поляков.
Я оглядел Исаака. Вот совсем он не походил на еврея. Не чернявый, нос обычный, одет… ну в Лондоне все деловые люди одеты в костюм с галстуком и котелком…
– Чем могу быть полезен? – вежливо ответил я.
– Я был на вашей встрече с журналистами. Правильно ли я понял, что два дня вы еще планируете находиться в Великобритании?
– Совершенно верно.
– Тогда вот, извольте… – Элиас протянул мне запечатанный конверт с неизвестной монограммой.
– Что это?
– Приглашение на встречу в Артс-Клаб. С вами желают познакомиться весьма высокопоставленные люди.
Насколько я помнил, в Артс-Клаб собирались сливки общества – старая аристократия, чиновники. Неужели со мной хочет познакомиться сам король? Я задумался. Вряд ли… Тогда бы меня дернули к Эдуарду прямо в Букингемский дворец. Нет, тут что-то более тонкое.
– Хорошо, я буду.
Исаак вежливо приподнял котелок, слегка поклонился. И был таков.
* * *
– Уиски пойдем пить?
Кто о чем, а Распопов о бухлишке. Шурин вместе с Ароновым намылились идти в паб и звали меня с собой.
– Там еще говорят какой-то эль есть. Не знаешь, Гриша, что за эль?
– Не Гриша, а Григорий Ефимович, дурень! – осадил я Колю. – Я так-то именной дворянин!
– Ой, да ладно… а что все-таки за эль?
– Как тебе объяснить? Густое пиво.
– Шибает с ног-то?
– Смотря сколько выпить. И вот что… хватит пьянствовать! Поехали смотреть на «Дредноут».
– Что за зверь? – оживился Аронов.
– Увидите.
Три часа на поезде – и мы в Портсмуте. Вход в знаменитые верфи охраняется, но я, слегка подучив английские слова, посылаю Распопова к докерам, что идут со смены. И тот, перемигнувшись с ними, узнает об «альтернативном входе». При этом вворачивает в речь пару немецких – «я, я» и «натюрлих». Все, как просил.
По дороге в лавке тот же Распопов покупает подержанную робу и три кепки, что носят докеры.
«Альтернативный вход» – это просто сильно заросший кустарником пролом в заборе. Но судя по натоптанной тропинке – ходят тут часто.
Идем, глазеем.
– Богато живут, – вздыхает Аронов. – Вон сколько кораблей.
И правда, с полсотни стапелей, краны, между ними железная дорога, по которой суетливо снуют паровозы с платформами.
