Валька вопросительно глянул на Изабо – что же, эта сопля с живыми медведями возится?
Четвертый перехватил Валькин взгляд.
– Рустам и Раиса Ибр-р-рагимовы! «Медвежья оперетта»! – передразнил он циркового шпрехшталмейстера. – Слыхали? Аттракцион экстра-класса. За пять лет побывал в Венгрии, Чехословакии, Бразилии, Перу, Аргентине, Мексике, Гонконге и Японии!
– Расхвастался, – покачала головой Изабо.
– А разве нечем?
– Ну а что кроме? – в лоб спросила Изабо.
– А что должно быть?
– Значит, только мерзавцы? – в этот вопрос Изабо вложила столько, и голосом, и взглядом, что Валька весь напрягся. Она уже не намекала – требовала!
Беззаботность Четвертого его не обманула. Он почувствовал крутой поворот в разговоре.
– В общем, да, – подумав, сказал Четвертый. – Мне это дело нравится. Годика через два в ГИТИС буду поступать, на цирковую режиссуру. Буду режиссером-постановщиком номеров с крупными хищниками. Решено.
– Тоже дело, – сказала Изабо и пошла на кухню – сварить наконец кофе.
Четвертый медленно обошел мастерскую, перетрогал все на полках. Валька взял полистать для приличия книгу, но на самом деле следил за Четвертым. И оба молчали, избегая встречи взглядов, пока Изабо не принесла поднос с тремя чашками и тарелкой печенья.
– Я так понимаю, – сказала она, когда застольная беседа совсем уж не заладилась, – ты приехал сообщить, что мировой литературе на тебя рассчитывать не надо?
– Есть кому и без меня ее двигать, – спокойно ответил Четвертый. – Вон Широков. Наверняка давно сдал книжку в издательство. А Второй, говорят, вообще свое дело открыл. Сам себя публикует, не иначе. Так что не пропадет мировая литература. Перестал я понимать, зачем все это нужно.
Пока он говорил, Изабо встала и взяла с полки томик Чесса.
– Держи! – шлепнула она книжку на стол. – Для тебя берегла, не знала только, куда послать.
– Удалось-таки! – восхитился Четвертый. – Что значит пять лет в городе не был… Спасибо.
Но к книжке даже не прикоснулся.
– Ты видел Пятого? – спросила Изабо.
– Нет, и наверняка не успею, – решительно ответил Четвертый, и Валька понял, что он не хочет ничего из своей прежней, домедвежьей жизни. Кроме Изабо… зачем бы?
– Спешишь к матери? – погрустнела Изабо.
– Я же всего на два дня. Хоть с ней толком наговориться…
Они явственно затосковали оба, и вместе с ними затосковал Валька, и заходил по мастерской, мучаясь и не зная, куда себя девать.
Изабо с Четвертым встали и прощально обнялись.
– Ты здорово изменился, – сказала она.
– Да, отрастил бороду.
Она потрогала эту курчавую бороду кончиками пальцев. Он потерся щекой об ее руку. Старая игра в мальчика и мамочку еще длилась, хотя мелкими шажками отступала все дальше и дальше в небытие.
– Вот скажи мне, куда исчезает все то тепло, которое исходит от нас? – спросила Изабо. – В какое мировое пространство? Может так быть, что оно хоть кого-нибудь когда-нибудь отогреет?
– Оно рассеется в мировом пространстве, – ответил Четвертый. – Пространство большое, а тепло маленькое.
– А пять лет назад все было иначе – пространство маленькое, а тепло большое, – и Изабо, как обычно, фыркнула.
– Пять лет назад мне было восемнадцать. Ну, пойду я, что ли?
– Погоди, я тоже сделаю тебе подарок.
Изабо взяла со стола свой исторический охотничий нож, вытерла его о штаны и протянула Четвертому.
– Острое дарить не к добру, – предупредил он.
– А что теперь у нас к добру? Бери, бери, пригодится. Будешь им колбасу резать и меня вспоминать.
Изабо шагнула к Четвертому, и они крепко обнялись. Валька понял – в последний раз.
– А теперь прощайся с Валентином, – потребовала Изабо. – Ну, давай, давай, прощайся.
– Прощай, Валентин, – помолчав, очень четко сказал Четвертый.
– И ты тоже прощай, – не менее четко ответил Валька.
– Так, – подтвердила Изабо.
Четвертый улыбнулся ей, подхватил свой пакет и вышел.
Наступило молчание.
– Черт, черт, как нелепо все вышло, – вдруг забормотала Изабо. – Не надо было мне его ни о чем спрашивать! Он же – всей душой ко мне, а я…
– Зачем он приезжал? – недовольно спросил Валька.
– Меня увидеть. Ну, ему было интересно, как мы без него эти пять лет справлялись. И хотелось показать, что вот он тоже чего-то в жизни достиг… ну, сложно все это.
– Чего доброго, на днях ваш Третий пожалует, – мрачно предрек Валька. – Как ты полагаешь?
– Полагаю, что вряд ли. Он там тоже бьется, как рыбка об лед. Ему не до путешествий. Русская литература и в России-то не кормилица, а за границей – вообще обуза. Но я слыхала, что писанину не забросил, и на том спасибо. Смотри! Четвертый книжку не взял!
– Догнать? – не рассчитывая на положительный ответ, ехидно поинтересовался Валька.
– Нет, – Изабо накрыла книгу рукой. – Зачем же сразу два прощальных подарка?
Тут Изабо и Валька одновременно вспомнили про пистолет. Он лежал на белом одноногом столике среди чашек. Они сели за столик и оба уставились на оружие.
– Подарочки!.. – проворчала Изабо. – Ничего себе прощальные подарочки!.. Могу теперь кого-нибудь вызвать на дуэль. Знаешь, Валька, раньше говорили не «вызвать на дуэль», а «позвать на поле», в прошлом веке и в позапрошлом. Поле, снег, желательно два барабана и вытоптанная дорожка, чтобы сходиться, остальное – роскошь. Ну и секунданты.
– Да-а… – протянул Валька. – Возьмешь меня в секунданты?
Изабо хмуро глянула на него, встала и, вертя пистолет, ковыряя пальцем то затвор, то в дуле, принялась ходить по мастерской из угла в угол.
– Ты сейчас про Чесса подумал? – вдруг спросила она.
– Про Чесса, – признался Валька. – Ну, не может быть, чтобы мы так никогда не узнали правду…
– Что вы все требуете от меня этой правды? – вдруг ни с того ни с сего возмутилась Изабо. – Что я вам, Господь Бог? То Верочка устраивает всякие комедии и маскарады, то Широков по три часа катит бочку на Второго, то Карлсон – на Широкова! Сколько можно! Дайте мне наконец спокойно работать! Что я вам – Шерлок Холмс? Доктор Ватсон? Собака Баскервилей?!.
Отвечать Валька не стал. Он чувствовал, что вот сейчас поймет эту тайнопись судьбы – взаимосвязь между последними событиями, между недописанной пьесой, лесным озерцом, яростью Изабо и тульским кавалерийским пистолетом. Книга стихов Чесса как-то сама оказалась в руке.
Валька усмехнулся: у него – книга, у нее – пистолет. А что было у того опального поэта в остроге без окон? Что ему оставили, кроме двух женщин – одной в далеком балтийском городе, недоступной, как луна в небе, и по этой причине все еще любимой, и другой – любовь к ней медленно, но верно губил острог? И что мог сказать человек, мир которого втиснут в обтянутую старыми портьерами коробку и замкнут меж двух женских лиц, двух голосов, поющих впридачу один и тот же романс?
Книга сама раскрылась наугад.
– Меж двух дорог мир так убог, так нестерпим, так нестерпимо строг, меж двух веков лежит порог, куда ни встань, везде готов тебе упрек, – тихо подсказал Чесс. – Куда ни кинь, цветет полынь, и желтой одурью забита неба синь. И не уйти из двух пустынь. Хочешь – кричи, хочешь – умри, сгори, остынь…
– Ничего себе прощальный подарочек!.. – опять пожаловалась Изабо.
– А ни фига, – беззвучно сказал Валька Чессу. – Если чего-то не можешь сделать в жизни, очень хочется сделать это на бумаге, ведь так? С этого мы и начнем…
Изабо подошла к нему и заглянула в книжку.
– Подержи, – попросил Валька, а сам взял у нее пистолет, подкинул, поймал и почувствовал, как оружие само влечет руку вытянуться, прикрывая корпус локтем, само устремляется туда, где на другом конце протоптанной в снегу дорожки зеркальным отражением стоит некто с вытянутой рукой, другую заложив за спину.
А вокруг – ледяной пейзаж, пейзаж не времени года, а полного безвременья, бескрайность и безнадежность, которые уже примерещились однажды. Но на сей раз хоть ясно, кто склонится над тобой и какую вещь осторожно возьмет из твоей руки.
– Я, кажется, понял… – вдруг охрипнув, сказал Валька. – Пушкин должен погибнуть на дуэли. Вот чего хотел Чесс!
– В Сибири? – удивилась Изабо.
– Да нет же! Помнишь зайца? Заяц перебежал ему дорогу, когда он ехал из Михайловского в Петербург. А он же верил в приметы – и повернул назад! А потом – все, что с ним было. Ну, как если бы было! Как он остался один. Как ему позволили жить в Петербурге. Как за ним следили. Как его вечно подозревали. Как ему на жизнь заработать не давали… ну, все очень просто! И как он не выдержал, и позвал на поле первую подвернувшуюся скотину! Ты все еще не понимаешь? А последних уцелевших друзей позвал в секунданты…
* * *
Стоило Вальке войти в свою оформительскую конурку, как захрипела радиоточка. Валька пожал плечами – передач не было уже несколько месяцев. Алик с колокольни держался на заводе, как и он сам, непонятно за какие заслуги.
