— Дочь, мы ждём твоё объяснение, — сказал Евгений Богданович. — Юноша всё ещё пребывает в неведении.
Он указал на меня длинным тонким пальцем.
— Ему интересно, на кой чёрт он бросил учёбу и сутки трясся в поезде, — заявил Бурцев. — Настенька, поведай нам об этом.
Он посмотрел в глаза дочери.
Мне почудилось, что Анастасия растерялась. Она судорожно вдохнула…
— Говори с чувством, с толком, с расстановкой, — велел Евгений Богданович. — Без этих своих умных изречений.
— Папа!
Настя раздражённо взмахнула руками. Евгений Богданович усмехнулся.
— Проверим, готова ли ты к преподавательской деятельности, — сказал он. — Научили тебя хоть чему-нибудь полезному на этом вашем филологическом факультете? Или вы там только буржуйскую философию изучали?
Настя шагнула ближе к отцу, подальше от меня. Стрельнула в меня настороженным взглядом.
— Сергей, видишь ли… мы выбираем не случайно друг друга. Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании…
— Настасья! — рявкнул Бурцев.
Он стукнул костяшкой пальца по скатерти — расставленная на столе посуда тихо звякнула. Анастасия вскинула руки.
— Что, папа? Это же слова Зигмунда Фрейда!
— Без этих твоих умных фразочек, я сказал. Говори по-человечески, дочь. Своими словами. Чтобы мы тебя понимали.
— Я и говорю…
— Настя!
В голосе Бурцева лязгнул метал. Анастасия дёрнула плечами.
— Ладно, ладно! Своими словами. Я поняла, папа.
Она повернулась ко мне, натянуто улыбнулась.
— В общем… в пятницу, — сказала она, — со мной в универе приключилась неприятная история. Володька…
Настя поморщила нос, махнула рукой.
— В общем… это не важно. Важно, что вечером мы с папой за ужином обсудили этот случай. Разобрали его, как папа говорит, подетально. Рассмотрели варианты: как мне следовало поступить, и как я в действительности поступила. И я сказала папе, что если бы тогда рядом со мной находился либо ты, либо Лена, то вы бы точно не ржали над Володькиными шуточками.
Бурцева стрельнула взглядом в отца. Евгений Богданович едва заметно кивнул.
— Я сказала папе, что все мои одногруппники — напыщенные избалованные идиотки и маменькины сынки. И что до пятницы они всегда только изображали моих друзей. А как дошло до дела… они и пальцем не пошевелили в мою поддержку. Я заявила папе, что мои единственные настоящие друзья — это ты и Лена. Ну, и ещё, может быть: Кирилл, Наташа и Артурчик.
Настя замолчала, скрестила на груди руки. Бурцев снова кивнул.
— Дальше, — сказал Евгений Богданович.
Анастасия вздохнула. Она будто через силу подняла на меня глаза.
— Сергей, я повторила папе твои слова, — сказала Настя, — которые ты произнёс тогда, на вокзале. Помнишь? Ты говорил… чтобы я сообщила, если понадобится ваша помощь. Чтобы помнила: в Новосоветске у меня есть настоящие друзья. Я сказала папе, что позову тебя. И ты этого Володьку поколотишь… как Федьку тогда, на Птичьей скале. А папа…
Бурцева резко замолчала, взглянула на отца — тот качнул головой.
— А папа ответил… — сказал Евгений Богданович. — Напомни, дочь, что я тогда тебе ответил?
Мне показалось, что Бурцев с трудом сдерживал ироничную ухмылку.
Анастасия едва слышно произнесла:
— Ты сказал: позови.
Она опустила руки, спрятала внутри кулаков большие пальцы; заглянула мне в глаза.
— Он сказал, что так мы проверим, отличаются ли мои друзья из Новосоветска от моих московских приятелей. Сергей, мне показалось, что папа говорил серьёзно. Вчера после универа я зашла на почту и отправила телеграммы. Тебе и Лене. А вечером сказала об этом папе. Он… сказал, что пошутил… тогда. Но папа похвалил меня за решимость.
Я заметил, что Настины скулы и уши покраснели.
— Мы с ним поспорили: приедете вы, или нет, — призналась Бурцева. — Ну, раз уж я отправила вам телеграммы…
Анастасия отвела взгляд от моего лица, оглянулась на родителя, будто в поиске поддержки.
— Это был поступок не филолога, а настоящего решительного строителя коммунизма, — сказал Евгений Богданович.
Он не улыбался. Но его глаза смеялись.
— Драгоценный камень нельзя отполировать без трения, — произнесла Настя, — а человека нельзя усовершенствовать без испытаний…
— Дочь, перестань, — устало произнёс Бурцев.
Анастасия дёрнула плечами.
— Так сказал Сенека, — сообщила она.
Настя виновато развела руками. Мой живот громко заурчал: тоже выразил протест против неуместной сейчас философии.
— А что этот Сенека думает о результатах твоего эксперимента? — спросил Евгений Богданович.
Мне почудилось, что румянец на лице и на ушах Бурцевой стал темнее. Настя повернулась ко мне, улыбнулась.
— Сергей приехал, — объявила она.
И будто с вызовом взглянула на отца. Но тут же вдруг погрустнела.
— А Лена… нет.
Заглянула мне в глаза, спросила:
— Может… она приедет завтра?
Я покачал головой.
Сказал:
— Не приедет. Ни завтра. Ни через неделю.
Бурцева вскинула брови.
— Странно, — произнесла она. — Я была уверена… в Лене. Думала, что это ты… может быть…
Она покачала головой, усмехнулась и сообщила:
— Правильно сказал Ницше: дружбу не планируют…
— Лена не получила твою телеграмму, — сказал я.
Настя вскинула голову. Её глаза сверкнули — в них отразился свет люстры.
— Не может быть! — заявила она. — Я трижды перепроверила адрес!..
— Не получила, — повторил я, — и не узнает о твоей телеграмме в ближайшие две недели. Точно тебе говорю. Твой Ницше умный мужик. Что он говорил о поездках студентов в колхоз на картошку?
Настя чуть склонила на бок голову.
— Про какую картошку? — переспросила она.
— Студенты МехМашИна разъехались по ближайшим колхозам, — сообщил я. — Борются там за урожай. И Лена Котова в том числе. Лена уехала третьего сентября. Вернётся тридцатого числа вечером. Вот тогда ей родители и скажут о твоей телеграмме.
Бурцева дёрнула плечами.
— Какой ещё колхоз? — повторила она.
Сощурила глаза.
— Вы же перешли на второй курс, — заявила Настя. — На картошку ездят только первокурсники.
Она нахмурилась. Я покачал головой.
— Это у вас, в МГУ, такие правила. В МехМашИне считают иначе. Вся моя группа ещё в начале месяца укатила собирать арбузы. В том числе и Лена Котова. Так что о вашей шутке с телеграммами она узнает не скоро.
Воцарившуюся в столовой тишину нарушало лишь монотонное тиканье часов. Часы я взглядом не отыскал — сообразил, что находились они в одной из соседних комнат.
Бурцева взглянула на отца.
— Папа, это правда? — спросила она. — Лена сейчас в колхозе? Папа, ты знал об этом⁈
Настя говорила спокойно, но мне показалось: это спокойствие обманчиво.
Евгений Богданович приподнял брови. Посмотрел на дочь «добрыми» глазами.
— Ты слишком хорошего мнения обо мне, дочь, — сказал он. — По долгу службы я знаю многое и о многих. Но я не знаком с правилами отправки студентов на уборку урожая, установленными в каждом отдельно взятом учебном заведении СССР.
Бурцев указал на меня рукой.
— Я распорядился, чтобы нам сообщили, если Сергей Чернов или Лена Котова купят билет до Москвы, — заявил он. — Как я тебе и обещал. Но я не устраивал слежку за твоими друзьями из Новосоветска. Да! это так, хоть ты мне и не веришь.
Бурцева печально вздохнула.
— Жалко, что Лена не приедет, — сказала она. — Она так мечтала, что мы с нею побываем в театре. В Театре сатиры сейчас «Женитьба Фигаро» идёт. Я смотрела. Лене бы этот спектакль точно понравился.
— В следующий раз побываешь в театре со своей Леной, — сказал Бурцев. — Раз уж ты ей это пообещала.
Он посмотрел на меня — «по-доброму».
И попросил:
— А скажи-ка мне, Сергей Чернов. Почему ты не поехал в колхоз вместе с сокурсниками? Ты, как я понял, Настину телеграмму получил. А значит, был вчера дома. Или тебя проблема борьбы за урожай не заинтересовала?
