— Ага, звучит здорово, только смысла в этом, похоже, никакого, и никто не может соотнести эту бредятину с нашим, данным в ощущениях, миром, — встряла Моргенсен. — Мгновенное воздействие на расстоянии, растягивающееся время, квантовые кошки, которые живы и мертвы одновременно, — лично мне кажется, что вы, ребята, все это просто понапридумывали.
— Это потому, что ты примитивное существо, а не ученый, — заявил Цвик. — Очаровательное, конечно, но примитивное.
— Прошу прощения, почему это я не ученый? Я тоже занимаюсь наукой.
— Лженаукой, вот чем ты занимаешься. Твоя социология — это лженаука, которая использует статистическую методологию, чтобы замаскировать набор ложных постулатов. Она сродни френологии. И не имеет значения, настолько вы точны с вашими долбаными замерами и опросами — поскольку в их основе лежит мура, то и на выходе получается то же самое. Наука — это физика: теория, анализ, эксперимент. Все остальное — дерьмо собачье.
— От такого слышу — парировала Бет.
— Но если рассмотреть все это в ином ракурсе, — покладисто сказал Цвик, — мы начинаем понимать, что социология действительно царица наук, глубокая, просвещающая, и при близком рассмотрении существенно отличается по виду от собачьего дерьма…
— Из твоих слов можно сделать вывод, что связующая физическая теория — тоже собачье дерьмо, — зудела Лола.
— Нет, — возразил Цвик, — она имеет внешние очертания настоящей подлинной науки, с математической точки зрения она предсказывает то, что нам уже достоверно известно, но на самом деле маловероятно, чтобы она была чем-то, кроме, ну, не знаю, теологии, что ли. Теология тоже имеет формальные признаки науки. Вот и эта теория при всех ее достоинствах стала совершенно средневековой: нет никакой надежды на ее опытное подтверждение, потому что для постановки такого эксперимента не хватит всей энергии во Вселенной. Да, конечно, хотелось бы добраться до нитей или измерений, замкнутых в длину Планка, постичь суть космоса, да только это все равно что искать черную кошку в темной комнате. Даже если она там есть. Что мы обнаруживаем — темное вещество? Темную энергию? Да сколько угодно, но ничего больше.
Другое дело — биология, особенно нейробиология — она находится на том этапе развития, который переживала физика сто лет назад. Мы получаем огромный объем настоящей научной информации, точно так же, как в свое время и в своей области такие ребята, как Резерфорд и все прочие. Теперь мы можем заглянуть внутрь мозга, фактически наблюдать за тем, как осуществляется процесс мышления, точно так же, как они смогли заглянуть внутрь атома. Существует технология создания образов с помощью магнитного резонанса и циклотрона — это механизмы одного и того же порядка важности. Плюс теперь у нас есть геномы, а это значит, что мы можем выявить генетические переключатели, детерминирующие процесс познания, проследить, как формируются поведенческие реакции вплоть до молекулярного уровня. Таким образом, психологию можно выбросить за окошко. Я хочу сказать, что объективно она всегда была мурой, но теперь мы точно знаем, что это мура, ибо нет никакого такого «психо», к которому могла бы прилагаться эта «логия».
Все это время Паз помалкивал, впитывая это вместе с изрядной дозой «Бакарди» на фоне навязчивых мыслей о Бет Моргенсен. Более чем за восемь лет он не подумал о ней и трех минут, не вспоминал о ней вообще за более чем восемь лет, но, похоже, сейчас она основательно оккупировала участок его мозга. Вспомнилось, какова она в постели, как не похожа на его жену, какими легкими, в отличие от непрекращающихся военных действий на семейном фронте, были их отношения. Конечно, он знал, что как раз легковесность таких и множества подобных им отношений и подтолкнула его к браку, но все же…
— Бредятина! — заявил он, будучи не столько заинтересован в дискуссии, сколько желая очистить мысли от мусора. — Как раз этого ты никаким способом узнать не можешь.
— Ну, если не сейчас, то потом мы обязательно узнаем. Вся эта сфера систематизируется, философизируется, что характерно для всей истинной науки. Мы движемся к настоящему пониманию кода нервной деятельности, того, как в действительности работает мозг. Такому же конкретному, как основные свойства кварков, которые устанавливают качество элементарных частиц, а те, в свою очередь, устанавливают свойства химических элементов, потом молекулы, потом жизнь и так далее.
— Никогда, — сказал Паз.
— Почему никогда? Какие у тебя аргументы?
Паз помешкал, проверяя готовившееся на гриле мясо чуть дольше, чем требовалось, и за это время в его памяти всплыла белотелая женщина с вьющимися каштановыми волосами, заостренным носом, серыми, по-волчьи раскосыми глазами и маленькими, упругими грудями. Сивилл, студентка-философ, рассказывавшая ему о теории логических типов.
— Теория логических типов, — сказал Паз. — Альфред Норт Уайтхед.
Обе женщины пришли в восторг от того, какого щелчка отвесил он задаваке Цвику.
— При чем тут эта теория? — раздраженно спросил он.
— Да при том, — заявил Паз, которому выпитое спиртное придало уверенности, что любой комплекс не может быть частью самого себя. — Назовем совокупность всех знаний, которыми мы располагаем о конкретном предмете, комплексом А, а всю совокупность знаний как таковых, научных, традиционных, бытовых, — комплексом Б. Очевидно, что комплекс А, по определению, вписывается в комплекс Б: не важно, идет речь о массе элементарных частиц или количестве парикмахеров в Цинциннати, верно? Но комплекс под названием «понимание сознания» — это вовсе не еще один комплекс типа А, это нечто принципиально иное. В определенном смысле даже более значимое, чем комплекс Б, на самом деле представляющий собой совокупность всех человеческих сознаний. Таким образом, полное постижение этого человеческим сознанием противоречит теории, поскольку данный комплекс А не может вписаться в комплекс Б. Никогда.
Цвик вытаращил глаза, помолчал и с чувством сказал:
— Это полное, окончательное, совершенное, абсолютное дерьмо!
— Плюс, — добавил Паз, — сознание не обязательно продукт мозга. Можно, конечно, не одобрять дуализм, однако непризнание его, так же как и признание, — это вопрос убеждения, веры, а не знания. Это не наука.
— Сознание не является продуктом… что это, Средние века? Нет никакого особого сознания? То, что мы понимаем под сознанием, представляет собой эпифеномен, явление, сопутствующее мгновенному электрохимическому состоянию, генерируемому кусочком мяса. Это иллюзия, созданная эволюцией для того, чтобы организовывать и координировать сенсорные данные с помощью действий.
— В таком случае, с кем я разговариваю? И с какой стати я должен верить тебе больше, чем ты веришь в духов?
— Эй, доказательство в том, чтобы позволить мне проникнуть в твой череп и сделать пару крохотных надрезов, и тебя больше не будет. Уж в этом, приятель, можешь мне поверить.
— Я-то тебе верю, но это ничего, кроме дерьма, не значит. Я вот тоже могу пойти туда и вырубить свой приемник, настроенный на «Радио Мамби». Приемник заткнется, звуков больше не будет слышно, но разве это означает, что долбаное «Радио Мамби» просто перестало существовать? Правда, это было бы неплохо.
— То есть, по-твоему, существует субстанция, именуемая «сознание», которая каким-то образом плавает в эфире, лишь соприкасаясь с мозгом?
— Вовсе не обязательно, но чем это хуже утверждения насчет того, что сознание детерминировано мясом? И это объяснило бы демонов, сновидения и ясновидение лучше, чем твой подход.
— Господи! Это Средние века. С чего начать? Ладно, во-первых, любой дуализм не соответствует принципу «бритвы Оккама», то есть добавляет ненужный уровень сложности феномену, который может быть объяснен и без того.
— Долбаный Оккам с его долбаной бритвой, — сказал Паз и добавил: — Подожди минутку, придержи эту мысль!
Крохотный воображаемый таймер отзвонил воображаемый сигнал в несуществующем сознании Паза, и он встал и театрально сорвал крышку с гриля, открыв взору решетки с исходящими паром ребрышками как раз в момент идеальной готовности.
— Давайте поедим, — заявил Паз, и все захлопали в ладоши.
Во время самого обеда Лола искусно увела разговор в сторону от космологических тем, расспрашивая Бет о ее исследованиях, которые были посвящены изучению жизни уличных проституток Майами (девушек, которые позволяли молодым людям целовать их за деньги, как они объяснили Амелии), и сама рассказала несколько забавных историй из своей практики в качестве нейропсихолога в приемном покое, о своих нынешних обязанностях и об учебе в медицинской школе с Цвиком, указав на его полнейшую некомпетентность в области элементарной лечебной практики — он в жизни не нашел у больного вену с первой попытки, а бывало, не находил и с двенадцатой.
